В Розанов - Перед Сахарной

В-я привезла на Рождество две двойки, по немецкому и арифметике. Ее встретили сухо и почти не разговариваем. Она опешила. Заглядывает в глаза, улыбается виновно и заискивающе, но мы не обращаем внимания. Однако, когда прошли дни, — ее впустили в комнату к Шуре, куда собрались две курсистки, она сама (Шура [1]) и все детишки.

Я что-то копался. Когда вошли в кабинет и сказали: «Идите к нам, папочка: как весело». Скучая, что оторвали, — я, однако, вошел.

На полу — «подножках» и табуретках — разместились, кроме трех больших — все маленькие: Таня, Вера, Варя, Вася, Надя. Все были в ажитации, и, когда я тихо сел, — почти не заметили.

Играли «В свои мнения». Эти «мнения» составляли определения вещей, имя коих писалось на бумажке.

Меня поразили многие из мнений, и, когда все кончилось, — я захватил бумажки и здесь воспроизвожу их.

Вопрос: Что такое цветы?

«Цветы одушевляют человека, когда он бывает угнетен чем-нибудь и освежают его душу» (Вася).

«Цветы да еще дети одни украшают землю» (Вера).

«Дыхание красы».

«Цветок есть последняя отрада человека, посаженный в землю около гробовой доски» (Варя).

«Цветы — внешняя улыбка природы, их запах — тайное признание ее» (курсистка),

«Цветы — это песнь природы» (Наташа [2]).

«Без цветов мир стал бы мертвее самой смерти» (Шура).

(Вторично заданная та же тема, или второе мнение при первом же задании):

«Цветы — покорное создание, которых каждый смертный может сорвать и растоптать» (Вася).

«Цветы — это маленькие и нежные созданья Бога, которые остались как печальные воспоминания о Рае» (Вера).

«Цветы, как люди, — горды, нежны».

«Цветы — в природе — милые, светлые, разноцветные. В своих чашечках они скрывают мечты… своим благоуханием они сдувают муки и тягость. — Цветы в душной комнате. Скучно, серо… Вьются нежные цветы у пыльного окна. Подходишь. И встают золотые воспоминания о чем-то далеком» (по-видимому, Таня).

Вопрос: Что такое ум?

«Ум — очень трудно определить тому, кто его имеет; для тех же, кто его не имеет, ум — святое счастье и богатство» (курсистка).

«Вечно „Горе от ума“»(Шура).

«Ум — это счастье несчастливых» (Наташа).

«Ум — руль» (Таня)

Вопрос, Что есть высший героизм?

«Самоотверженно к себе, радостно умереть за ближнего и даже за самого низкого преступника» (Надя или Вася).

«Героизм есть высшая отвага и стремление к великому

делу» (Варя).

«Высший героизм есть самоотречение. Только тот сможет создать великое и прекрасное, только тот может, как герой, отпечатлеть своей рукой на истории и в измученных душах людей, кто скажет: я для всех, но не для себя. Это есть истинный герой человечества» (Вера).

«Жажда сгореть в любви» (Таня). «Высший героизм — стереть свое лицо» (Шура). «Героизм — ни один раз в жизни не солгать» (Наташа). «Героизм есть лишь вспышка, но не огонь» (курсистка). «Истинный героизм заключается в силе любви, заставляющей забыть свое мучительное я» (вторичное — Тани).

«Высший героизм — сказать про себя самое смешное и низкое» (вторичное Шуры).

«Героизм есть необыкновенная жизнь человека, иногда незаметная, а иногда заметная» (по-видимому, — по почерку — Вася или Надя).

«Как мы можем спрашивать, что такое героизм, когда вся жизнь Христа есть высший подвиг героизма» (судя по почерку, кажется. Вера).

Вопрос: Что? труднее всего на свете?

«Всего труднее в жизни полюбить ненавидящего тебя» (курсистка).

«Труднее всего в жизни побороть себя» (курсистка). «Прожить без любви» (Наташа). «Забыть себя» (Шура).

«Самое трудное — сказать в старости то, что говорил в молодости» (по-видимому, Вера).

«Сохранить юность» (по-видимому, курсистка). «Верить и прожить честно, без фальшивых прикрас» (Таня).

«Труднее всего в жизни — просто, без затей ее прожить» (по-видимому, курсистка вторично).

«Труднее всего в жизни забыть о себе» (Шура вторично).

«Самое трудное — стать выше своих страданий» (Вера).

«Труднее всего переживать предсмертный час, если был грешен» (Вася, — sic!).

«Труднее всего в жизни переживать муки» (Вася вторично). «Труднее всего в жизни пойти выпить молоко и лечь спать» (Пучок — Надя).

Смеялись больше всего последнему. Дивились больше всего Васе. Он был по пояс мне, совсем маленький. Пораженный, я его отвел в сторону (после игры) и спросил: «Разве ты думал о смертном часе?»

«Думал». — «Ну, это мне тяжело умирать так, а ты?»- «Нет, папа. Какие у тебя грехи? Если тебе захочется согрешить, то ты удержишься». — Прыснув со смеху и замирая в страхе, я пошел и рассказал Шуре «своего Ваську».

Но… потеряны листки с «любовью».

— «Что такое любовь?». Ответили разное. Но Варя — вся проказа вне этого «наказанного» Рождества — поспешила утешить родителей и успокоить общество:

«Любовь существует для пользы отечества».

Этому-то больше всего мы и смеялись тогда.

* * *

Еврей находит «отечество» во всяком месте, в котором живет, и в каждом деле, у которого становится. Он въязвляется, врастает в землю и в профессию, в партии и в союзы. Но это не фальшь, а настоящее. И везде действует легко (с свободою) и с силою, как родной.

Он в высшей степени не чужой везде, со всеми. Общее предположение, что евреи ведь чужие, — верно только в половине. В каком-то одном и таинственном отношении они и есть везде и всем чужие. Но столь же верно и неодолимо то, что они и близки, до «единокровности», со всеми.

Отсюда проистекают некоторые мелочи, например знаменитое «жидовское нахальство», которого сами евреи не замечают и даже не понимают, о чем мы говорим. Нас поражает и мы не выносим, что в России они ведут себя и разглагольствуют, «как мы»; а они и чувствуют себя, «как мы», и так говорят и ведут себя.

Отсюда (отчасти) побои, и — то, что евреи так этого не понимают.

(в клинике около мамы).

* * *

Когда идет добро от священника и когда идет добро от мирского человека, и собственные «измерения добра» в одном и другом случае одинаковы, — т. е. равны: доброе слово здесь и там, утешение здесь и там, милостыня здесь и там, — то есть разница какая-то в благоухании. Добро священника благоуханнее добра светского человека.

Отчего это? Явно чувствую. Чувствую не потому, что я «таких убеждений». Не ум чувствует, а нос чувствует.

(припомнился разговор с одним добрым батей).

Эх, попы. Поправьтесь! — и спасете Русь.

* * *

Мне не нужна «русская женщина» (Некрасов и общественная шумиха), а нужна русская баба, которая бы хорошо рожала детей, была верна мужу и талантлива.

Волосы гладенькие, не густые. Пробор посередине, и кожа в проборе белая, благородная.

Вся миловидна. Не велика, не мала. Одета скромно, но без постного. В лице улыбка. Руки, ноги не утомляются.

Раз в году округляется.

(иду от Пр. Гор.).

* * *

— Это что часы-то? Остановились? Большие, с белой доской. С тяжелыми гирями, из которых к одной был прицеплен еще старый замок.

— Это худо. Это к чему-нибудь. И мамаша задумывалась. Правда, энергией своей она все преодолевала. Но когда они останавливались, это было дурным часом в ее дне.

в Ельце.

* * *

Часы ходили еле-еле. Вековые. От покойного Дмитрия Наумыча (мужа, отец «друга»).

За него она вышла замуж, п. ч. он был тихий и удобный для воспитания брата ее. Ей было 15 лет, брату 4 года. Но она все сообразила и планировала, и не вышла за «бойкого», который был бы «самой люб», а за удобного.

Она была постоянно веселая, и любила, чтобы было все чистое, комнаты и нравы, — и поведение сыновей и дочери.

Умирая, завещала похоронить «вместе с мужем». «Вместе родили детей», «вместе лежать в земле», «вместе идти к Богу».

* * *

«Три-три-три Фру-фру-фру Иги-иги-иги Угу-угу-угу».

Это хорошо. После «Синтетической философии» в одиннадцати томах Герберта Спенсера [3] — это очень хорошо.

(Статья о футуристах [4] Рог-Рогачевского с примерами из их поэзии).

А не верят люди в Бога, Судьбу и Руку. Но Он дерет за ухо не только верующих, но и не верующих в Него.

* * *

Теперь стою в банке, перевод или что, — смотрю по сторонам: где тут международный плут, с его «печатью на лице», которого бы ловил Шерлок Холмс.

(Начитавшись Ш. -Хол.) Перевожу последнюю уплату за монеты Осману

Нурри-бею в Константинополь.

* * *

Много можно приобрести богатством: но больше — ласковостью.

(мудрость евреев).

* * *

Булгаков честен, умен, начитан и рвется к истине.

Теперь — к христианству.

Но он не имеет беды в душе, ни бедствия в жизни. Он не восклицал никогда «тону!» — среди ужаса. Он профессор, а не обыватель; ученый, а не человек. А христианство (думается) открывается именно «немудрым земли» в особых точках и в особые минуты. И, кажется, проникнуть особенно глубоко в не свои темы ему не удается.