Анатолий Иванов - Вечный зов (Том 2)

У стенки, возле трупа, остались только немецкий офицер и бритоголовый старший лейтенант. Последний раз он обрился, видимо, перед началом войны, может быть, перед воскресеньем, в субботу, 21 июня, и за несколько дней волосы на затылке и висках чуть отросли, обозначив огромную лысину.

Когда все шарахнулись в дальний угол, лишь этот старший лейтенант не тронулся с места. Он один пока понял, видимо, чего хочет этот конопатый немецкий офицер с прозрачными глазами, и стоял сейчас перед ним, обреченно уронив вдоль туловища руки. Да еще, может быть, понял майор Паровозников - он, стоя рядом с Кружилиным, глядел на немца угрюмо и с каким-то презрительным превосходством.

- Ну-с, показывайте, как это он сам, - холодно сказал Грюндель.

- Расстреляйте лучше сразу, - хрипло произнес старший лейтенант.

- Сразу? Многого вы хотите...

Офицер сделал едва заметный кивок, двое солдат подскочили к старшему лейтенанту и с двух сторон умело начали хлестать по лицу, по бритой голове короткими плетьми. От первых же ударов кожа на его щеке вздулась и лопнула, брызнула кровь.

- Ну? - прикрикнул Грюндель. - Покажете - останетесь жить...

Ни слова больше не говоря, может быть даже и поверив словам немца, старший лейтенант, обливаясь кровью, склонился над трупом подполковника, ослабил петлю на его закоченевшей шее и снял провод. Затем конец этого провода привязал к крюку, сел спиной к стене подвала, надел петлю на свою шею, согнул правую ногу и обмотал ступню другим концом провода.

- Вот так это он... сделал.

Немецкий офицер за всеми этими действиями старшего лейтенанта наблюдал с ярко выраженным любопытством, временами пошевеливал белесыми бровями, как бы все более удивляясь или возмущаясь жестокой решимости самоубийцы.

- Ну, а дальше?

- А дальше он... рывком вытянул свою ногу и затянул... петлю на шее, произнес старший лейтенант и рукавом гимнастерки вытер со щеки все еще обильно текущую кровь.

- Так вытягивайте вашу ногу.

Старший лейтенант, окаменев, тупо глядел на выглядывающий из-под длинного черного плаща немца черный носок его сапога. По щеке обреченного - теперь это понимал всякий - все текла кровь, а на лбу, на широкой лысине, проступили капли пота.

- Показывайте же! - еще раз вскрикнул Грюндель. - Вы, перенесший позор! Не хватает смелости! Hilf ihm! [Помогите ему!] - кивнул он своим солдатам.

Двое с плетьми, подскочив с двух сторон, мокрыми, заляпанными сапогами нажали на колено старшего лейтенанта, с усилием выпрямляя его ногу. Электрошнур, натянувшись, как струна, намертво затянул петлю на шее. Несчастный обеими руками ухватился было за натянутый провод, будто мог помешать петле затянуться...

Когда эсэсовцы с плетьми наступили на согнутое колено старшего лейтенанта, по толпе пленных прокатился сдавленный стон и сбитые в кучу люди шевельнулись - будто судорога прошла по ним. Тотчас автоматчики приподняли угрожающе оружие. И Василий, не в силах больше ни на что смотреть, чувствуя, что вот-вот от бессильной ярости, от ужаса происходящего потеряет сознание, закрыл глаза.

- Смотри! - кто-то прохрипел ему в самое ухо и больно толкнул кулаком в бок. - Смотри...

Это опять был майор Паровозников. Тонкие губы его были бледны, сквозь отросшую щетину на щеках и подбородке просвечивала белая, как бумажный лист, бескровная кожа, а глаза ничего не выражали. Они, эти светло-серые глаза майора, как показалось вдруг Кружилину, прямо на виду худели...

Василий покорно глянул вперед. Старший лейтенант, как ранее подполковник, сидел, прислонившись спиной к стенке, будто уснул, и голова его во сне чуть склонилась вбок. Грюндель внимательно и удивленно смотрел на советского командира, словно не веря, что тот уже мертв.

Затем круто повернулся, сверкнув под тусклой лампочкой мокрым плащом, сделал два шага к дверям и опять резко повернулся к заключенным.

- Господа, я очень сожалею, - начал он злым и сухим голосом, вытянув сильно вперед широкий раздвоенный подбородок, - очень я сожалею, что больше ни у кого из вас не нашлось такого мужества, как у этого офицера. - Немец кивнул на лежащий вдоль стены труп подполковника-самоубийцы. - Чем больше вы будете убивать сами себя, тем больше облегчите нашу задачу. А задача наша, в сущности, проста - истребить вас. Не всех, не-ет! Нам, немцам, нужны рабы, рабочий скот... Если мы оставим из каждых десяти одного, нам будет достаточно. Оставлять будем самых сильных и тупых, интеллектуально недоразвитых. Мозг ваш нам не нужен, нужны мускулы... Кружилин, три шага вперед!

"Вот когда конец!" - сверкнуло у Василия в голове, под черепом больно треснуло, а из трещины потекло что-то, обжигая лоб, виски, затылок. Он стоял не шевелясь, окаменев, не чувствуя ни рук, ни ног, ни тяжести Назарова на своей шее.

- Ты, свинья! Тебе приказано! - заревел, багровея, Грюндель.

Кружилин не видел, только почувствовал, как сбоку подскочил немец с плетью, взмахнул ею и будто просек левое плечо. Василий пошатнулся, выпустил перекинутую через шею руку Назарова, понимая, что, если упадет сам, упадет и капитан Назаров. Их пристрелят обоих, и он будет виноват в гибели капитана...

...Потом Василий стоял перед Грюнделем, а тот долго смотрел на него. В жидких глазах немца подрагивало злое, беспощадное белесо-голубоватое пламя.

Вдруг Грюндель выдернул из кармана своего черного плаща руку в черной перчатке и молча протянул ее в сторону. Тотчас ближайший эсэсовец вложил в эту руку плеть. Василий сжался, опустил невольно глаза. Опуская их, успел заметить, что во взгляде немца, на всем его конопатом лице проступило надменно-презрительное удовлетворение. И это удовлетворение фашиста своей силой, беспредельной властью оскорбило Василия, наполнило каждую клеточку мозга, каждый сантиметр измученного тела чем-то горячим и тяжелым, будто от ненависти закипела вся кровь, которая была у него внутри. Он с трудом поднял набрякшие этой горячей кровью веки, но смотреть стал не в глаза немца, а на его мокрые плечи и тонкую шею. На резиновой ткани плаща были рассыпаны дождевые капли, каждая капелька отражала чужой утренний свет, падающий из зарешеченного окошка на потолке. Эти искрящиеся точки резали ему глаза, и Василий думал, что сейчас, как только немец ударит его плетью, он качнется вперед и, падая, вцепится обеими руками в тонкую шею фашиста, повалит его вместе с собой, пальцами продавит кожу и рванет, раздерет эту шею на лохмотья. Пусть они стреляют в него, Василия, прошивают его тело из автоматов - он не умрет, не оставят его силы до того момента, пока он не задушит этого фашиста, не оторвет ему голову...

Грюндель не ударил Василия, он только ткнул рукоятью плети в плечо, поворачивая Кружилина лицом к остальным пленным. И, постукивая рукоятью в свою ладонь, вновь заговорил:

- Вы находитесь уже не в России. И никогда больше туда не попадете. Разве что дымом из печи крематория... И России больше нет. И никогда не будет. Войска фюрера продвинулись в глубь ваших... бывших ваших лесов и степей на несколько сот километров и успешно продвигаются дальше. Наши танки и автомашины идут полным ходом, сопротивления нигде не встречают, потому что войска ваши смяты, раздавлены и уничтожены. Львов, Минск, Киев и множество других городов уже в наших руках. Скоро германские танки появятся на улицах Москвы. Первое, что они сделают, - развернутся на Красной площади и в упор расстреляют Мавзолей Ленина. И это станет концом нашей самой блестящей войны, концом вашей паршивой России... Это произойдет через две, в крайнем случае через три недели.

"Врешь... врешь! - думал Василий неожиданно спокойно, понимая отчетливо и ясно, что конопатый этот немец действительно врет. - Верно, танки ваши где-то за Перемышлем, за Дрогобычем... Но так ли уже глубоко продвинулись ваши войска? Львов, Киев... А тем более - Москва?! Нет, нет!"

В голову Василия толчками била кровь, но все тише и тише, странным образом утихомириваясь.

- Из всех вас самым порядочным здесь является этот человек, этот солдат, продолжал Грюндель, показывая плетью на Василия. - Мы, немцы, понимаем и ценим солдатский долг, мужество и верность. Этот солдат не бросил своего офицера, это вот дерьмо, которое вы держите на плечах. - Немец ткнул плетью в сторону Назарова. - Если он выживет, будет у... как вас? Василь...

- Кружилин, - проговорил неожиданно для самого себя Василий.

- ...будет у господина Кружилина в денщиках. Сапоги будет ему чистить, белье грязное стирать... - Грюндель резко повернулся к Василию. - Назначаю вас пока старостой этой камеры. Номер вашей камеры одиннадцатый. - И протянул ему плеть.

Василий, опешив и онемев, стоял не двигаясь.

- Берите же! - рявкнул Грюндель.

Василий, теперь даже не вздрогнув от зловещего этого окрика, еще помедлив, принял плеть.

- Так, хорошо... - усмехнулся чему-то Грюндель. - Хорошо, что вы приняли эту плеть - символ и средство вашей власти над этими безмозглыми существами, кое о чем раздумывая. Думайте, думайте, господин Кружилин. - Немец сделал ударение на слове "господин". - И вы найдете свое место среди великой немецкой нации, сделаете свою жизнь... К завтрашнему утру составьте список наличного состава вашей камеры - возраст, звание, состояние здоровья... Бумагу вам дадут.