Покорение Финляндии. Том 1 - Кесарь Филиппович Ордин

Императрица была очень разгневана этой сдачей и назвала Роберти негодяем. «Что же он спас, хочу знать? — говорила она. — Себя только. Русский этого бы не сделал. Какая разница с Кузьминым в Нейшлоте!". — Дневник Храповицкого, под 10-м марта 1790.

В Петербурге, при таком преимуществе Шведов, очень боялись исхода дела. «Бог милостив, — не проглотят!» сказал Чичагов. Эти слова начертаны и на гробнице Чичагова, в Невском монастыре в Петербурге.

Однако все-таки её не было еще на месте. Салтыков писал гр. Безбородко 16-го июня: «Этот принц Зиген загадка; пишет, что он уже поднял паруса, идет к Биорко, однако нигде нет, а Шведы по биорковскому зунду гуляют и берут воду, в чем я им никак помешать не могу по малости моей артиллерии, коя не может достать до них, и они из 36-ти-фунтовых даже картечью дальше моих ядер стреляют». Как видно из указа Императрицы принцу Нассау от 18-го июня, он от 16-го июня доносил о прибытии ко входу в Биорко».

Кроме того на мысах Вилланеми и Мериосанеми. Устроены вновь на мысу Кайнеми.

От 26-го июня Салтыков писал гр. Безбородко: «Что делать, что наши морские витязи немножко созрели; это иначе и быть не может, леты старые сопряжены с лишнею осторожностью; оно для себя не худо, но для дела вообще не успешно, а к тому, в. сият-во видите, что от несогласия и разногласия происходит; пословица-то и выходит на правду: не слушайся-де старого, а слушайся бывалого; вот бы мои батареи и в большую пользу были, потому что мы бы их сквозь строй провели и так бы надеюсь прочно; но от несогласицы ни одного, ни другого не успели. Я думаю, кто видел положение наших флотов, не скоро поверит чтобы неприятель не только мог пройти, но как он мог и подумать эдакое предприятие взять».

Фрегаты: Николай, Екатерина, Мария, Александр, Константин; шебеки: Прозерпина, Минерва, Беллона, Диана; удом Оден; плавучие батареи № 1 и 2; полупрамы Лев и Верблюд; шхуны: Медведь, Левг Барс, Кит, Орел, Тигр, Рысь; большие бомбардирские катера №№ 3 и 4 и четыре малых; галеры: Орел, Тихвин, Нерва, Кулик, Петербург, Пустельга, Устюжна, Тютерс, Пеня, Безделка, Хитрая, Сескар, Ворона, Иверь, Сорока, Нарва; кроме того одна большая и три малые шкуны шведского образца, подвозившие снаряды. По шведским историкам потеря судов показана в 55, т. е. на одно больше, вероятно потому что в одной из официальных ведомостей показана еще погибшею шхуна Слон; но судно это было взорвано во время боя не при Роченсальме, а за несколько дней пред тем в Выборгском заливе.

От 4-го июля, гр. Безбородко, из Выборга. Св. 11, л. 180. «Хоть Турчанинов (посланный к Императрице) и потаил потерю, по теперь уже правда повсюду открывается и точно сказывают семь тысяч убыли; истинно кроме семилетней войны с пруссаками нигде столь великой потери не имели.

Имею несчастие быть обязанным известить в. сият-во, что флотилия разбита и почти уничтожена.

Король Густав сказал: la bravoure du Pr. de Nassau, avec peu de prudence, fait perdre beaucoup de sujets à la Russie. — Гр. Салтыков, говоря в письме своем гр; Безбородко об этих потерях (от 11-го июля, там же, л. 178), иронизирует в таких выражениях: «Да что об этом думать, в России людей много; дай Бог здоровья его светлости принцу Нассау, найдет еще место православным; но думаю, что после наставления собор их несколько остановится в ярости ополчения на видимых врагов». И далее, уже давая волю своей неприязни: «не худо что несколько взнуздали молодца, увидим, со всем своим умом найдется ли он теперь?»

Приводим выдержку из письма Армфельта к Густаву III от 25-го (14-го) мая 1790. — «Генерал Игельстрём, с которым я был в частых сношениях, как в Петербурге, так и в Варшаве, непрестанно под тысячью предлогами присылал мне парламентеров; полагая, что то могли быть шпионы, я относился к ним со всевозможною осмотрительностью и благоразумием. После дела 30-го (19-го апреля) сношения еще участились по поводу убитых и раненых. В наших письмах были комплименты и шутки; но 14-го (3-го) мая Игельстрём à propos des bottes прислал ко мне при письме из Кернакоски целое посольство в составе 5-ти офицеров. Тогда я был в Санкт-Михеле; чтобы устраниться от объяснения с этими господами о моем отсутствии, не нашли ничего лучшего как сделать меня больным, и объявить что по этой причине я не могу принять парламентеров. Письмо Игельстрёма распространялось на счет мирных намерений Императрицы, всесветного уважения к высоким качествам её В-ва, желания русских, чтобы старинные связи восстановились между двумя монархами столь достойными взаимной дружбы и чтобы все могли наслаждаться миром. В заключение он говорит: «И вы, г. барон, в такой высокой мере заслужив благоволение вашего государя, признательность отечества и уважение врагов, вы являетесь для совершения этого великого дела, в котором я всем моим сердцем желал бы принять участие, тем более что наше взаимное положение по должностям кажется тому способствует».

Ответ Армфельта, по словам его биографа, был вежлив, но краток: он удостоверял, что и король не стремится ни к чему иному, кроме почетного, верного и прочного мира, но что кажется виды Императрицы менее. всего дружеские, хотя она и позволяет своим генералам говорить о мире. Он заключил: «Как же хотите вы, г. барон, чтобы мой государь дал своему сердцу волю следовать чувствам почитания и дружбы, всегда им сохраняемым к вашей государыне? Дайте мне так или иначе убедиться, что ваш двор питает чувства вами выраженные, и я буду рад тем более, что возобновится знакомство с бар. Игельстрёмом, прежде столь много любившим добрый ужин, хорошеньких женщин и веселую компанию, а теперь находящим удовольствие день и ночь мучить меня, вынуждая покинуть это место; однако оно для меня в тысячу раз интереснее Зимнего Сада и Саксонского Дворца»…

После Выборгской победы