Альфонс Ламартин - История жирондистов Том I

Отец семейства пережил короля в Людовике XVI. Женщины забыли, что были королевой, сестрой и дочерью короля, и помнили только, что они — жена, сестра и дочь мужа, брата, отца, который находится в неволе.

Король вставал с рассветом и долго молился у своей кровати. После молитвы он подходил к окну и сосредоточенно читал псалмы из требника. Таким образом он придерживался правила прежних королей каждое утро присутствовать в своем дворце на богослужении. Коммуна отказывала королю в священнике и в религиозных обрядах. После молитвы король читал то латинские сочинения, то Монтескье, то Бюффона, то историю, то рассказы о путешествиях. Эти страницы, казалось, полностью поглощали ум короля отчасти потому, что чтение стало для него средством избегнуть докучного внимания комиссаров, отчасти же оттого, что он искал в природе, политике, истории и нравах народов отвлечения от своей скорби, наставлений своему сану или аналогии со своим положением. В девять часов семья спускалась к нему завтракать. Король целовал в лоб жену, сестру, детей. После завтрака он давал своему сыну первые уроки грамматики, истории, географии, латыни, старательно избегая на этих уроках всего того, что могло напомнить ребенку о королевской власти, и сообщая ему только знания, какие оказались бы пригодны в судьбе и последнего из его подданных. Казалось, этот отец спешит воспользоваться несчастьем, чтобы воспитать своего сына не принцем, но человеком.

Ребенок, рано созревший, какими бывают плоды израненного дерева, опережал пониманием и мысль, и сознательную нежность чувства. Потрясения воображения и сердца дали ребенку уразуметь положение родителей и свое. Самые игры его стали серьезны, а улыбки печальны. Он на ходу улавливал минуты невнимания тюремщиков, чтобы вполголоса обменяться несколькими знаками, несколькими словами с матерью или теткой. Он был ловким сообщником во всех невинных хитростях, изобретаемых жертвами, чтобы избежать глаз надзирателей. С тактом, развитым не по годам, он старался в разговоре не напоминать родным тягостные обстоятельства их жизни или счастливые времена их величия.

Однажды дофин дал понять, что узнает одного из комиссаров Коммуны, находившихся в комнате отца; этот комиссар подошел к ребенку и спросил, помнит ли он, когда и при каких обстоятельствах они встречались. Ребенок сделал головой утвердительный знак, но упорно отказывался отвечать. Сестра, отведя мальчика в угол комнаты, спросила, почему он не захотел сказать, когда именно видел этого комиссара. «По дороге из Варенна, — отвечал ей на ухо дофин. — Я не хотел говорить этого вслух, чтобы не вызвать слез у родителей».

Когда ребенок видел в прихожей отца какого-нибудь комиссара, более мягкого по отношению к пленникам, он поспешно бежал к матери и объявлял ей, хлопая в ладоши, о таком хорошем дне. Предубежденные комиссары, артиллеристы, тюремщики, сам свирепый Роше — все играли с дофином.

В шесть часов король опять принимался с сыном за уроки и развлекался с ним до ужина. Тогда королева сама раздевала ребенка, заставляла его читать молитвы и уносила в постель. Когда ребенок ложился, она наклонялась, как бы для того чтобы обнять его в последний раз, и шептала сыну на ухо короткую молитву, которую ребенок тихо повторял, чтобы не могли расслышать комиссары.

Эта молитва, сложенная королевой, была сохранена в памяти и впоследствии открыта ее дочерью: «Боже всемогущий, мой создатель и искупитель, я люблю тебя! Сохрани жизнь моего отца и моей семьи! Храни нас от врагов! Дай моей матери, тетке, сестре силы, в которых они нуждаются, чтобы вынести горе!» Эта простая молитва из уст ребенка, просящего жизни своему отцу и терпения матери, составляла преступление, которое следовало скрывать.

В заключение дня король входил на минуту в комнату своей жены, брал ее за руку, нежно на нее смотрел и прощался. Потом он целовал сестру и дочь и запирался в башне.

Одно только Небо знало секрет этих ночных часов короля. Быть может, он размышлял о делах своего правления, об ошибках своей политики, о переменчивости ее, выражавшейся то в излишнем доверии к народу, то в неловком недоверии к революции. Быть может, он старался предугадать участь Франции после кризиса, пережить который уже едва ли льстил себя надеждой. Быть может, эти часы он берег для себя, чтобы свободно, перед одними только стенами, излить слезы о жене, сыне, сестре, дочери и о себе самом, — слезы, которые днем таил, чтобы не растревожить близких и не порадовать палачей.

Когда король выходил из этого кабинета, чтобы ложиться спать, лицо его было ясно, иногда он даже улыбался; но сморщенный лоб, воспаленные глаза, следы пальцев на щеках — все это говорило о том, что важные мысли занимали его ум.

Прежде чем заснуть король ожидал прибытия муниципального чиновника, которого сменяли в полночь; узнавая имя этого нового дежурного, он хотел по этому имени предугадать, грубость или кротость обещает наступающий день его семейству. Потом он засыпал мирным сном, потому что тяготы несчастных дней не менее утомляют человека, чем бремя дней счастливых.

С тех пор как король сделался пленником, недостатки его молодости мало-помалу исчезли. Королева удивлялась тем сокровищам кротости и силы, какие открылись в его сердце, и сожалела, что эти добродетели блеснули так поздно и лишь во мраке тюрьмы. Она горько упрекала себя и признавалась сестре, что в дни счастья недостаточно ценила любовь короля.

Сами тюремщики не узнавали того человека, какого описывало им общественное предубеждение. Видя перед собой доброго отца, нежного супруга, сострадательного брата, они переставали верить, что в подобном человеке мог скрываться тиран.

Однажды часовой из предместий, одетый крестьянином, находился на страже в передней короля. Камердинер Клери заметил, что этот человек смотрит на него с уважением и состраданием. Клери подошел к нему. Часовой наклонился, сделал ружьем на караул и пробормотал дрожащим голосом: «Вам нельзя выходить». — «Вы меня принимаете за короля?» — отвечал Клери. — «Как? Разве вы не король»? — «Конечно, нет; неужели вы его никогда не видали?» — «Увы, нет, и очень желал бы видеть его в другом месте, а не здесь». — «Говорите тише! Я войду в его комнату, оставлю дверь полуоткрытой, и вы увидите короля. Он сидит близ окна с книгой в руке». Клери уведомил королеву о благосклонном любопытстве часового, королева сказала об этом королю. Последний прервал чтение и снисходительно перешел несколько раз из одной комнаты в другую, стараясь проходить близ часового и обращая к нему немой знак понимания. — «О сударь, — сказал этот человек, обращаясь к Клери, когда король удалился, — как король добр! Как он любит своих детей! Нет, я никогда не поверю, чтобы он причинил нам столько зла!»

В другой раз молодой человек, поставленный часовым в конце каштановой аллеи, всем своим видом выражал сочувствие и горесть. Принцесса Елизавета подошла к этому человеку, чтобы обменяться несколькими боязливыми словами. Он сделал знак, что под щебнем, покрывавшим эту часть аллеи, находится бумага. Клери наклонился, чтобы взять ее, делая вид, что ищет камешки для игры дофина. Артиллеристы заметили движение часового. Влажные глаза несчастного послужили ему обвинением. Часового отвели в Аббатство, а оттуда в Трибунал, который заставил его заплатить за эту слезу жизнью.

Надзор становился все более гнусным и оскорбительным. Разламывали хлеб, надеясь найти там тайные записки. Разрезывали плоды, раскалывали даже косточки персиков, опасаясь, чтобы и туда не проскользнула корреспонденция. После каждого приема пищи уносили ножи и вилки. Измеряли длину женских иголок для шитья под предлогом, что они могут служить орудием самоубийства. Пытались даже следовать за королевой в комнату принцессы Елизаветы, куда она ходила каждый полдень, чтобы снимать утреннее платье. Королева, преследуемая этим обидным надзором, решила не переодеваться днем. Короля обыскивали, у него отняли маленькие золотые вещицы, при помощи которых он приглаживал себе волосы и чистил зубы; отняли и бритвенные принадлежности — король вынужден был отрастить себе бороду.

Тизон и его жена шпионили и беспрестанно доносили комиссарам о малейшем шепоте, движении, взгляде. Роше учил дофина грязным куплетам о матери и о себе самом. Невинный ребенок повторял эти куплеты, вызывавшие краску на лице его тетки. Ненадолго смягчившийся, Роше нашел новую радость в вине. Принцессы, вынужденные проходить через его комнату, когда шли к королю или выходили от него, заставали Роше лежащим — в час ужина, а часто даже среди дня. Роше всякий раз разражался проклятиями и заставлял их, опустив глаза, выжидать, пока он набросит на себя какую-нибудь одежду.

Рабочие, которые занимались стройкой с наружной стороны башни, тоже частенько изощрялись в угрозах королю. Они потрясали инструментами над его головой, один из них раз даже занес топор над королевой и отрубил бы ей голову, если бы оружие не успели отвести.