Соломон Волков - История культуры Санкт-Петербурга

Поэт Александр Кушнер писал меланхолично: «В Ленинграде мне повезло родиться, и умру, даст бог, в Петербурге…» Его оппоненты высказывались гораздо более решительно. Один из членов спешно созданного «Комитета в защиту Ленинграда» заявил: «Идея переименования Ленинграда является политической спекуляцией, служит недобрым целям, способствует усилению конфронтации в обществе. Многие напоминают, что немецкое название Санкт-Петербург было на картах гитлеровских штабистов и предполагалось сразу же после взятия Ленинграда переименовать его. Того, что не удалось фашистам, пытаются достичь депутаты Ленсовета».

Либералов обвиняли не только в фашизме и в неуважении к памяти жителей города, погибших во время его осады, но и в монархизме. Типичным было опубликованное прокоммунистической ленинградской газетой «Совесть» письмо одного из ее читателей: «Зачем переименовывать наш город? Чтобы дохнуло на нас дохлым царизмом?» Коммунистическая партия в специальном воззвании призвала «не допустить надругательства над именем славного Ленинграда, города-героя, города-воина и труженика». Лидер коммунистов Егор Лигачев твердил, что партия считает возвращение к традиционному имени «нецелесообразным»: «Ленинград свое название заслужил кровью». Такую же позицию официально занял и Горбачев.

Но и противники коммунистов наращивали свои усилия. Консервативная газета жаловалась: «Странные дела творятся у нас в Ленинграде. Почти вся пресса города вдруг стала «демократической»… Правилом хорошего тона стало предрекать гражданскую войну, пропагандировать тотальное переименование всех улиц с названиями советского периода, помещать карикатуры на Ленина…» Тем временем популярная программа Ленинградского телевидения регулярно давала изображения Ленина, наискось перечеркнутые жирным «Хватит!». Перед Мариинским театром либералы организовали шумную демонстрацию под лозунгом «Имя Ленина – позор для великого города!».

Эти усилия получили поддержку Русской Православной Церкви. Писатель Александр Солженицын, также считая замену необходимой, тем не менее высказался против названия Санкт-Петербург как иностранного, предложив русифицированный вариант: Свято-Петроград. Впервые смене городом имени предшествовала столь всеобъемлющая демократическая дискуссия. Накал страстей показывал, что люди воспринимают внешне чисто символический акт как глубинно важный, имеющий магическую силу. «Заклинается сама таинственная русская история, магически призываются на землю русскую блага, которые никак не отвоевать иными способами ни у земли, ни у неба», – комментировал наблюдатель.

Казалось, что многие жители города инстинктивно постигли мистическую значимость этого акта в судьбах города. Имя занимает центральное место в любом мифе. Но в петербургском мифе значение имени представляется особенно очевидным. Сменив имя в первый раз, город подвергся ужасным испытаниям. Вторая перемена поставила его на грань уничтожения.

Скрытая сила звукосочетания «Петербург» проявила себя в том факте, что на протяжении десятилетий, несмотря на все перемены имени, многие жители города упорно продолжали неформально называть его «Питер». Как подтверждал Иосиф Бродский, «причиной нашей приверженности к слову «Петербург» был даже не наш антисоветизм, а содержащееся в этом имени определенное внесемантическое содержание. Ведь даже с чисто эвфонической точки зрения в этом слове, особенно в его последней букве «г», для русского уха слышится какая-то твердость, присущая камню». Гипертрофированная вера в силу имени, вообще слова как такового, типична для русских интеллектуалов. Вернув старое наименование великому месту, они страстно надеялись также увидеть возродившимся его былое и, казалось, утраченное навек великолепие.

Результатом яростных культурных и политических словопрений стала победа на референдуме, прошедшем в июне 1991 года, – с небольшим перевесом либерально настроенных сторонников возвращения городу имени Санкт-Петербург. Мэр Собчак отреагировал на это с присущей ему рассудительностью: «Я думаю, что жители города выбрали правильно, и моя позиция была такая же – город, как и человек, должен носить имя, данное ему при рождении, нравится это или нет. Кстати, Петр Великий ведь называл наш город не на немецкий, а на голландский манер».

Безоговорочная поддержка пришла и от Бродского: «В конце концов, речь идет о некоей преемственности культуры. Возвращение городу прежнего имени есть средство если не установить, то по крайней мере намекнуть на эту преемственность. И я чрезвычайно этому событию рад. Потому что думаю даже не столько о нас, сколько о тех, кто в Санкт-Петербурге еще родится. Много лучше, если они будут жить в городе, который носит имя святого, нежели дьявола».

Однако референдум не имел юридической силы. Официальное решение о судьбе имени города могло быть принято только советским парламентом. И, учитывая его консервативный состав, это вряд ли могло произойти в обозримом будущем. Но история распорядилась по-своему. В августе 1991 года реакционеры в Москве предприняли попытку антигорбачевского переворота. Эта отчаянная попытка не удалась, но в результате и так трещавший по всем швам Советский Союз окончательно развалился, изолированный Горбачев потерял свою власть, а лидером новой независимой России стал ее первый президент, харизматический лидер Борис Ельцин, гораздо более решительный сторонник экономических и политических реформ. При Ельцине Россия, в которой впервые за 70 с лишним лет коммунистическая партия оказалась отстраненной от власти, немедленно сменила коммунистическую символику – красный флаг со звездой – на дореволюционный триколор, а поддержавший нового лидера Ленинград на сей раз, вероятно, уже бесповоротно вновь превратился в Санкт-Петербург. Колесо истории проделало полный оборот.

В жизни пятимиллионного города это был головокружительный момент. В решающий день путча – 20 августа 1991 года – мэру Собчаку удалось организовать здесь самую грандиозную проельцинскую демонстрацию в стране. Этот митинг и сильное выступление Собчака по Ленинградскому телевидению (Московское телевидение было в руках путчистов), транслировавшиеся на всю Европейскую Россию, сыграли значительную роль в подавлении путча. И это решительно вывело Петербург после длительного перерыва на большую политическую арену. Смелое и достойное выступление перед жадно внимавшей его словам 200-тысячной толпой, которую не вмещала Дворцовая площадь, 84-летнего академика Дмитрия Сергеевича Лихачева, великого ученого-христианина, вскоре избранного первым почетным гражданином нового Петербурга, придало той исторической манифестации специфические культурные и символические обертоны, присущие городу.

Здесь начали осуществляться широко задуманные интересные эксперименты в области приватизации. Как минимум 75 процентов предприятий Ленинграда работало на военно-промышленный комплекс, и потому, когда в России Ельцина развернулась ускоренная демилитаризация, петербургские усилия по конверсии стали моделью для всей страны. Наконец, экономическая важность и влияние города, в частности, как крупного портового центра, резко возросли после выхода из состава Союза республик Балтии и утраты их портов. Намекая на традиционное уподобление Петербурга «окну в Европу», Собчак многозначительно заметил: «В связи с произошедшими изменениями в границах наш город сейчас приобретает особое значение. Это единственная русская дверь в Европу».

Как и некогда, связи с Европой стали политическим вопросом первостепенной важности. Раньше, чем русский рубль превратился в конвертируемую валюту, посткоммунистический Петербург был готов вновь принять в обращение «золотой чекан европейского гуманистического наследства» (выражение Мандельштама). Естественно, это вызвало резкую поляризацию политических сил в городе.

В оппозиции к прозападным и прорыночным «реформистам» в Петербурге процвело сравнительно небольшое, но весьма громкоголосое правое националистическое движение. Осенью 1991 года оно провело на Дворцовой площади демонстрацию, одним из лозунгов которой был: «Ельцин был, есть и будет жидом!» Выступавшие перед толпой ораторы убеждали собравшихся, что в стране царит «террор демократов, верных слуг мирового сионизма», и объясняли: «Вы думаете, что Санкт-Петербургу вернули прежнее название в честь русского царя? Нет, это в честь еврейского апостола Петра».

Очевидица описывала другое подобное сборище: «…стоит среди толпы женщина в кудельках, глазки злые, голосок тонкий – но вещает, и толпа ей внемлет: «Я биолог, работаю в университете. Так вот: мы в нашей университетской лаборатории делали анализ еврейской крови, и представьте – она вся содержит ген ненависти к русскому народу!» Участились резкие нападки и на других «инородцев», особенно в культуре. Ультранационалистические элементы Петербурга высказывали недовольство тем, что прославленный симфонический оркестр Мравинского после его смерти возглавил дирижер Юрий Темирканов, по происхождению кабардинец, а художественным руководителем легендарного Мариинского (бывшего Кировского) театра стал осетин Валерий Гергиев, оба яркие, незаурядные таланты, чуткие к новому и энергичные лидеры. Некоторые косились на новации хореографа Бориса Эйфмана, видя в них чуть ли не «еврейский подрыв» традиций императорского балета. Тот факт, что эти деятели культуры прославили новое питерское искусство как в стране, так и за рубежом, еще более раздражал шовинистов.