В. Ростовский - Патриотизм и военно-патриотические традиции России

Далее Фонвизин указывает на противоречие между центром и периферией, характерное для многих империй. Так он указывает на государство «…раздробленное с лишком на 30 больших областей и состоящее, можно сказать, из двух только городов, из коих в одном живут большею частию по нужде, в другом большею частию по прихоти»139. В политическом плане гипертрофированная роль центра и в настоящее время препятствует развитию подлинной демократии и народовластия, а в экономическом и финансовом отводит регионам роль донора центральной власти.

Важным, по мнению Фонвизина, является противоречие между милитаристскими и хозяйственными аспектами развития российской империи. Выражается это в том, что, с одной стороны, империя обладает «многочисленным и храбрым своим воинством», с другой стороны, положение государства таково, что «потерянием одной баталии может иногда бытие его вовсе истребиться»140. Истории хорошо известно, что страны с динамично развивающейся экономикой гораздо легче переносят военные поражения и неудачи, нежели государства слаборазвитые. В этой же плоскости находятся внешнеполитические и внутриполитические противоречия, между которыми существует неразрывная взаимосвязь. Так, Фонвизин пишет о государстве «…которое силою и своей обращает на себя внимание целого света и которое мужик, одним человеческим видом от скота отличающийся, никем не предводимый, может привести, в несколько часов на самый край конечного разрушения и гибели»141.

Наконец, Фонвизин раскрывает внутреннюю противоречивость патриотизма наиболее привилегированного класса России – дворянства, главным образом, той его части, которая наиболее приближена к престолу. Противоречие он усматривает в том, что дворянство вместо защиты интересов отечества на деле защищает корыстные интересы разного рода фаворитов и временщиков, разоряющих страну. Государство, где « почтеннейшее из всех состояний, долженствующее оборонять отечество купно с государем и корпусом своим представлять нацию, руководствуемое одною честию, дворянство, уже именем только существует и продается всякому подлецу, ограбившему отечество»142.

Разрешение этих противоречий требует, по мнению Фонвизина, вопервых, признания необходимости «немедленного врачевания» страны и осуществления назревших политических и экономических преобразований, во-вторых, предоставления российскому народу тех «преимуществ, коими наслаждаются благоучрежденные европейские народы»143.

Итак, после подробного рассмотрения воззрений Н.А. Радищева и Д.И. Фонвизина об «отечестве» и «патриотизме», можно заключить, что они занимали единую мировоззренческую позицию. Объединяло их общее неприятие самодержавия и крепостничества, а также тяготение к демократическим и республиканским формам правления. Идеалом «патриота» выступал в их творчестве морально-автономный индивид, руководствующийся в своем служении отечеству собственным разумом и волей.

Различие между ними было лишь в том, что Радищев главное внимание уделял моральному и нравственному облику патриота, а Фонвизина больше занимали вопросы политического и правового переустройства российского государства, которое для всех категорий граждан должно было стать подлинным Отечеством.

В новую историческую эпоху происходила дальнейшая эволюция российского патриотизма. Если во времена Петра Великого патриотизм в целом отождествлялся с многоплановой деятельностью по европейской модернизации страны и изменения ее цивилизационной принадлежности, то в послепетровскую эпоху под патриотизмом стала зачастую пониматься реакция российского дворянства на воцарение чужестранцев, фаворитов и различного рода временщиков на царском престоле и вокруг него. Причем это нельзя было квалифицировать как проявление русского национализма, поскольку политические партии и группировки, возглавлявшие дворцовые перевороты, были интернациональными по своему составу.

Существует определенное противоречие между эмоционально выраженным национальным и патриотическим подъемом, зафиксированным современниками, связанным с противостоянием, борьбой и ликвидацией космополитических режимов и достаточно спокойными, уравновешенными и в целом положительными оценками этих политических режимов в современной исторической литературе144. В настоящее время выясняется, что в послепетровскую эпоху было осуществлено немало назревших преобразований, имевших несомненно позитивное значение для страны и становится вообще непонятными причины появления «исключительно возбужденного дворянского патриотизма», о котором писал Ключевский и другие авторы145.

Между тем обострению патриотических чувств и эмоций в российском обществе способствовали факторы далеко не субъективного свойства. Политические круги не только в России, но и за ее пределами не могли не задаться вопросом о том, почему страна, добившаяся подлинного суверенитета и заставившая считаться и учитывать мнение русского царя в решении европейских проблем, тем не менее, оказалась совершенно беспомощной перед притязаниями на престол представителей какого-либо третьестепенного прусско-австрийского рода, все владения которого уступали охотничьим угодьям среднего русского помещика.

Формирование в российской империи космополитической элиты обусловливалось многими факторами. Это и следствие петровского «Устава о наследии престола», внесшего путаницу в порядок наследования верховной власти, и пресечения самой династии Романовых как в мужской, так и в женской линии в середине XVIII в., и утверждение на российском престоле представителей Голштейн-Готторпской династии, и острые противоречия между знатными русскими княжескими родами, опасающимися возвышения какого-либо одного из них в ущерб собственным позициям и влиянию во дворе.

В результате был практически полностью утрачен баланс между государственно-образующим этносом и его политическим представительством в верхних эшелонах власти. Самодержавная власть потеряла свой национальный характер и сколько-нибудь ощутимую поддержку и опору не только в народных низах, но и в правящем слое. Теперь несколько государственных деятелей, используя недовольство гвардии, могли свергнуть главу государства и его ближайшее окружение, не опасаясь каких-либо волнений и протестов в российском обществе. Но главное – само по себе существование космополитической элиты оскорбляло национальное достоинство россиян, которые уже не ощущали себя хозяевами в собственной стране. При этом представителями космополитической верхушки зачастую принципиально не считались с историей и традициями страны и демонстративно переносили на российскую почву ценности и стандарты поведения совершенно чуждые менталитету народа.

Не меньшее значение имел полный произвол новой власти в определении внешнеполитических приоритетов России. Личные симпатии нового императора могли кардинально поменять содержание и направленность внешней политики и превратить вчерашнего непримиримого противника в якобы надежного стратегического союзника. О какой-либо преемственности в области внешней политики не могло быть и речи. Это особенно болезненно воспринималось патриотическим сознанием военнослужащих, поскольку успехи страны на международной арене щедро оплачивалось русской кровью на многочисленных театрах военных действий.

Вот почему очевидцы событий однозначно негативно оценивали деятельность космополитической элиты и ее результаты для страны. Причем эти оценки были продиктованы именно патриотическими умонастроениями российской политической и религиозной общественности. Так, оценивая неутешительные последствия правления Бирона, митрополит Амвросий в день рождения Елизаветы Петровны подчеркивал: «Кратко сказать: всех людей добрых, простосердечных, государству доброжелательных и отечеству весьма нужных и потребных, под разными претекстами губили, разоряли и вовсе искореняли, а равных себе безбожников, бессовестных грабителей, казны государственной похитителей весьма любили, ублажали, почитали в ранге великие производили…»146.

Патриотическая риторика, обращенная против правления Петра III, в развернутом виде представлена в манифесте Екатерины II от 28 и 29 июня 1762 г.: «Всем прямым сынам отечества российского явно оказалось, какая опасность всему российскому государству начиналась самим делом, а именно закон наш православный греческий первее всего возчувствовал свое потрясение и истребление своих преданий церковных, так, что церковь наша греческая крайне уже подвержена оставалась последней своей опасности переменою древнего в России православия и принятием иностранного закона. Второе, слава российская, возведенная на высокую степень своим победоносным оружием, чрез многое свое кровопролитие, заключением новаго мира с самим ея злодеем (прусским королем) отдана уже действительно в совершенное порабощение, а между тем внутренние порядки, составляющие целость нашего отечества, совсем испровержены»147.