Гарун Тазиев - На вулканах

Значит, все, никакой надежды? Страха не было, потому что я с первой же секунды решил не поддаваться панике. Для этого я использовал старый надежный прием, стихийно открытый мною еще тридцать шесть лет назад во время первого налета немецких "юнкерсов": надо чем-то занять мозг. Например, расчетами... Тогда я высчитывал, под каким углом к "юнкерсу" летит сброшенная бомба. Происходившее на Суфриере выглядело куда интересней: подобное явление я впервые лицезрел в столь непосредственной близи. Надо засечь время. А для этого следует прежде всего обтереть циферблат часов от налипшей глины и установить, в котором часу я решил не поддаваться панике... Так, теперь можно перейти к полевым наблюдениям.

Повернув голову, я взглянул на кратер. Две минуты назад мы всемером мирно шествовали к нему. Вдруг я заметил, как, прорезая лениво курившиеся над кратером белые облака пара, в небо со страшной силой ударила узкая прозрачная струя. На высоте она разошлась вширь, превратившись в колонну, причем с полминуты-минуту та оставалась прозрачной, а затем стала наливаться трагической чернотой. То были мириады кусков породы, вырванные потоком пара из стен питающего жерла где-то на глубине. Взлетев на сотни метров у нас над головой, они щедро посыпались вниз.

По всей вероятности, я первым из вулканологов стал свидетелем начала и развития извержения подобного типа, названного учеными фреатическим. Можно было горевать и радоваться одновременно! Человеку, занимающемуся наукой, наибольшее удовлетворение приносит открытие, а тут мне воочию открылась одна из форм вулканической деятельности. Жаль только, что нельзя будет поделиться с коллегами этой новой информацией.

Между тем, секунды текли, слагаясь в минуты, а я все еще был жив. Ни один снаряд даже не ранил меня, лишь камешки оставляли на память синяки и заставляли натягивать поглубже на голову шлем. Конечно, опасность не миновала - вокруг то и дело рушились многотонные глыбы, одного такого "кусочка" вполне хватило бы для меня или одного из моих спутников, скрытых за иллюзорным выступом.

За камнем скрючились четверо. Франсуа Легерн, Марсель Боф, Джон Томблин и профессор Аллегр. Легерна, по прозвищу Фанфан, я сам когда-то привел в вулканологию из классической геологии, теперь на мне будет лежать вина за его неминуемую гибель. Равно как и за смерть Марселя Бофа, который вряд ли бы начал без меня заниматься измерениями магнитного поля действующих вулканов, а продолжал бы спокойно работать в лаборатории Гренобльского центра ядерных исследований. Джон Томблин пришел к вулканам по собственной воле. Мы были знакомы уже двенадцать лет, с тех пор как он присоединился к нашей группе на Стромболи. Тогда он заканчивал университетский курс в Оксфорде, а сейчас стал одним из ведущих специалистов по вулканам Карибского бассейна. Моя вина по отношению к нему была меньше, поскольку не я совратил его с пути истинного, тем не менее как руководитель сегодняшнего восхождения я отвечал и за него тоже.

Конечно, я не был виноват в случившемся, но мне полагалось нести всю меру ответственности за последствия. Подъем к кратеру входил в круг наших профессиональных обязанностей, необходимо было посмотреть, что происходит на Суфриере, и провести наблюдения за характером эруптивных проявлений. Без этого нельзя было дать заключение, насколько велик риск пароксизма и выброса палящей тучи, кошмарные воспоминания о которой витают с 1902 г. над Антильскими островами. Летом 1976 г. почти все (кроме меня) опасались повторения подобного на Гваделупе.

Мнения разошлись. Я утверждал, что опасности нет, в то время как профессора Брусе и Аллегр уверяли, что катастрофа неминуема! Первый из этих экспертов две недели назад дал местной администрации* профессорское благословение на эвакуацию из этой части острова всего населения семидесяти пяти тысяч человек. Второй своим академическим авторитетом поддержал решение той же администрации сохранить на острове чрезвычайное положение.

* Остров Гваделупа имеет статус заморского департамента Франции. Прим. перев.

Оказавшись перед лицом столь диаметрально противоположных точек зрения (двух профессоров и моей), местные власти не проявили ни малейших колебаний. Они объявили мое возвращение на Гваделупу нежелательным. Я в это время находился в эквадорских Андах. Перед отъездом туда я четко и определенно заявил в письме префекту, что в ближайшие недели, а скорее всего и месяцы, вулкан ничем не грозит острову. Кстати, именно поэтому мы с Франсуа Легерном и Жаном-Кристофом Сабру отправились в Анды, вместо того чтобы заниматься Суфриером, который, несмотря на видимую активность, не представлял для населения никакой опасности. Тем не менее мы оставили на Суфриере четырех членов нашей группы, химиков, с заданием следить за изменениями в составе выходящих из жерла газов и паров: подобные изменения служат индикаторами близящегося извержения.

В середине августа, когда паника охватила администрацию острова, Даниель Дальжевик, Роз-Мари Шеврие, Женевьева Шюитон и Рене Фэвр-Пьерре единодушно подтвердили первоначальный прогноз: никакого риска - вылет палящей тучи исключен. Это мнение, высказанное на основании точных данных и сформулированное учтивым образом (все четверо молодых ученых - весьма учтивые люди), префект демонстративно проигнорировал, распорядившись перевести префектуру из Бас-Тера в Пуэнт-а-Питр; остальное население, бросив свои дома, ринулись следом.

Поскольку введение чрезвычайного положения было совершенно необоснованно с научной точки зрения и за время его действия не случилось и намека на извержение, администрация сочла мое присутствие излишним. Была предпринята попытка воспрепятствовать моему возвращению на Гваделупу и заставить меня лететь из Кито прямо в Париж. Тем не менее 29 августа я прибыл в Пуэнт-а-Питр - к радости одних и откровенному неудовольствию других.

Ознакомившись с результатами наблюдений коллег, выслушав разноречивые мнения о характере вулканической деятельности и убедившись, что со времени моего первого посещения вулкана шесть недель назад ничего существенного не произошло, я заключил, что эвакуация была неоправданной. Для пущей верности я решил проверить свой вывод на месте, а для этого подняться на следующее утро к кратеру и посмотреть, не появились ли какие-либо новые признаки, ускользнувшие от бдительного внимания моих товарищей. Так мы оказались на вершине Суфриера.

В роли живой мишени

Когда рано утром мы вышли из вулканической обсерватории, устроенной на берегу моря в трехвековой давности каземате форта Сен-Шарль, нас было девять человек. Сейчас под бомбами, уткнувшись в глину, лежали пятеро. Двое наших химиков, Фэвр-Пьерре (по прозвищу Йети) и Роз-Мари Шеврие, откололись от группы час назад; они отправились на Эшельский перевал к фумаролам у вершинного конуса, чтобы снять показания приборов и взять ежедневную порцию проб. Значит, не хватало еще двоих. Они исчезли сразу после начала извержения, когда я крикнул: "Бежим!" Где они сейчас? Живы? Или уже погребены под одной из громадных глыб?

От матери я унаследовал беспокойный характер, который доставляет мне немало хлопот и в обыденной жизни. Но когда кто-то из близких людей оказывается в опасности, тревога начинает буквально раздирать меня на части. Перед глазами отчетливо возникли лица двоих пропавших: проводника горноспасательной службы Жозе Ортега, надежного спутника всех моих хождений по Суфриеру, и геолога Ги Обера, всегда с шуткой на устах. Куда они могли деться? Не видя их, я изводился от беспокойства.

Между тем, вулканическая бомбардировка продолжалась без передышки. Куски породы сыпались устрашающе густым градом. Насколько было видно и слышно, в извержении не предвиделось ни малейшего затишья. Справедливости ради следует сказать, что и признаков усиления активности я тоже не отметил. Извержение, похоже, достигло "крейсерской скорости", и этот ритм не оставлял никакой надежды на спасение.

Мозг продолжал дисциплинированно фиксировать цифры. Часы показывали 10.35, когда мне удалось грязными пальцами стереть с циферблата налипшую глину и засечь время. Каждую минуту в моем поле зрения падали один-два громадных обломка и тридцать-сорок кусков, которые я квалифицировал как "крупные" (дождь мелких осколков я не учитывал). Из кратера на высоту двадцать-двадцать пять метров с ревом вырывалась начиненная камнями колонна пара диаметром десять-пятнадцать метров. В минуту меня ударяли пять-шесть камней... Подсчеты позволяли спокойно дожить отпущенные мне мгновения.

Потом я задал себе вопрос: а почему, собственно, ты лежишь спиной к кратеру, хотя именно там происходит самое интересное? Самоанализ в подобных обстоятельствах может показаться странным, почти смешным... Пришлось признаться, что вид четырех спутников, сбившихся в кучу в двадцати метрах по соседству, действовал ободряюще, подтверждая справедливость истины о том, что на миру и смерть красна. Когда же я поворачивался и глядел, как тысячи скальных обломков темной колонной взлетали ввысь среди вихрей белого пара (заслоняя солнце, он приобретал беловатый, зловеще тусклый оттенок), я пронзительно ощущал груз одиночества. Буйство природы всегда подавляет своей мощью, рядом с ним наше существование обретает истинный масштаб, оказывается до крайности уязвимым и хрупким. Вот почему я с таким облегчением откидывался на левый бок, вид бурого, покрытого грязью и усыпанного камнями склона, над которым колыхалась пепельная завеса, действовал успокаивающе. Налицо были признаки жизни - столь же уязвимой, как и моя, но живой жизни четыре ярких пятна, прижавшихся друг к другу на небольшом удалении. Ярко-желтый резиновый плащ принадлежал Аллегру, а красная куртка, кажется, Марселю Бофу. В чем были остальные, вылетело из головы.