Андрей Никитин - Исследования и статьи

Другими словами, в синтагме «землю княгыни Бояню» было бы логично видеть указание на продавца («княгиня Боянова»), если форму «княгыни» рассматривать не как именительный падеж единственного числа, а как винительный при исходном (именит, падеж ед. числа) «княгыня». Сложность заключается в том, что, начиная с Изборника Святослава 1073 г., где на миниатюре находится древнейшее из пока известных написание «княгыни» (именит, падеж ед. числа)[9], и до XVI века родительный падеж единственного числа этого существительного представлен формой «княгыне» (или «княгыня») за одним, впрочем, примечательным исключением: в договоре Игоря с греками 945 г. по Лаврентьевскому и Радзивиловскому спискам летописи при перечислении послов указан «Искусеви, Ольги княгини»[10].

Последнее позволяет предположить древнейшую форму этого слова в именительном падеже единственного числа как «княгиня». Больше того, наблюдения над склонением существительных этого типа («земля», «княгыня») в новгородских берестяных грамотах открывает существование норматива, дающего в родительном падеже единственного числа такую же форму — «господыни» (грамота № 84), «полтини» (грамота № 354) и т. д.[11]

Исходя из этого норматива, продавцом земли оказывается «княгиня Боянова», т. е. вдова князя Бояна, что восполняет искусственную лакуну в формуляре купчей и соответствует оценке земельных владений Бояна, сделанной Б. А. Рыбаковым. Но не будем спешить с выводами. Внимательное изучение заключительной фразы купчей убеждает, что «семьдесят гривен собольих» являются ценой «всей» Бояновой земли, а не церковной десятиной от сделки, поскольку следующая синтагма «а в томь драниць семьсъту гривьнъ» недвусмысленно указывает, что гривны «драничные» являются эквивалентом семидесяти гривен «собольих». Другими словами, в тексте купчей оговорен курс «собольих» гривен при пересчете на курс «драничных» гривен, которые относятся к первым как 10:1. Что собой представляли гривны «драницы» и гривны «собольи» — неизвестно, поскольку эти денежные единицы до сих пор ни в одном документе не встречались, как неизвестно реальное содержание металла в «собольих» гривнах: скорее всего, они не эквивалентны «гривнам серебра», которые имел в виду Б. А. Рыбаков[12]. Подобная оговорка о содержании денежного эквивалента содержится в купчей конца XIV — начала XV века Михайловского Архангельского монастыря на Двине, где отмечено, что «дали… семь рублев, а по сту белки на рубль»[13].

Таким образом, «земля Бояня» оказывается много дешевле, чем предполагалось ранее, но оценена, по-видимому, достаточно высоко, даже если предположить, что она находилась в самом Киеве. И хотя ее оценка никак не может служить столь же весомым аргументом в пользу княжеского достоинства ее владельца, как о том говорит приведенный выше грамматический анализ, последний находит свое подтверждение в другом комплексе фактов этого документа, выпавших из поля зрения исследователей. Речь идет о свидетелях, представлявших интересы продавца.

Безусловной заслугой Б. А. Рыбакова следует считать произведенный им анализ имен двух послухов с «женскими» отчествами — духовника вдовствующей княгини Елисавы («Михаил Елисавинич») и духовника княжны Янки Всеволодовны («Иван Янчин»). Будучи связаны с великокняжеской семьей, оба они выступали при совершении сделки, скорее всего, от лица покупателя, жены Всеволода Ярославича, княгини Анны. Факт этот позволяет при дальнейшем анализе расчленить аморфную массу «послухов» на три функционально самостоятельные группы: 1) собственно свидетелей, представителей софийского клира, 2) лиц, представлявших интересы покупателя, и 3) представителей продавца.

В переводе и толковании С. А. Высоцкого первая группа, состоящая из священников («попы»), представлена людьми, названными то по имени, то по имени с отчествами. Между тем хорошо известно, что духовные лица, начиная с диакона и кончая патриархом, в древней Руси назывались только по имени. Высоцкий произвольно сгруппировал их имена, но оказался прав, выделив из общей массы «попина Якима», открывающего перечень свидетелей, однако не потому, что тот был якобы «сведенным епископом», а потому, что состоял благочинным (протоиереем) церкви св. Софии[14]. Именно поэтому за ним по именам названы члены софийского клира, простые попы — Домило, Пантелей, Степан, Михаил, Данило, Марк и Семен. Исключение составляет среди них «Михалько», имеющий определение «нежьнович», которое отличало его от следующего за ним тезоименного попа Михаила указанием на молодость («Михалько») и, по-видимому, на целибат («неженович» = «неженатик»), который в то время допускался православной церковью.

Вторая группа послухов, выступавшая свидетелями со стороны княгини Всеволожей, была определена Б. А. Рыбаковым и состояла из двух священников — Михаила и Ивана.

Остающиеся, таким образом, послухи — Тудор Тубынов, Илья Копылович и Тудор Борзятич — образуют компактную группу и, в отличие от попов, названы не только полными именами, но еще и с отчествами. Последнее указывает на их высокое социальное положение, позволяя считать их боярами, представляющими интересы продавца, который, таким образом, должен занимать более высокое социальное положение, чем его представители.

Однако у Бояна нет отчества — ни в «Слове о полку Игореве», ни в тексте купчей. Если в первом случае его социальный ранг не требует определения, то во втором — в официальном юридическом документе XI–XII века — без отчества могли выступать только три категории людей — 1) слуги, 2) духовные лица и 3) князья. Отнесение Бояна купчей к первой категории невозможно по социальному положению представляющих его интересы лиц и по отсутствию уменьшительного суффикса, наличествующего даже в имени одного из попов («Стипъко»); отнесение его к духовенству невозможно по тем же обстоятельствам и по причине его «мирского» имени. Таким образом, остается лишь третья возможность, которая находит подтверждение 1) в титулатуре его жены («княгиня Бояня»), 2) в социальном статусе его представителей, поименованных с отчествами, и 3) в специфике их имен, принадлежащих к той же этнической общности, что и имя «Боян», на рассмотрении которого следует теперь остановиться.

До находки С. А. Высоцкого имя «Боян» было известно на территории Восточной Европы, главным образом, из «Слова о полку Игореве» (Боян — поэт второй половины XI в.), «Задонщины» (куда он попал из «Слова…») и по двум письменным источникам, связанным своим происхождением с Великим Новгородом. Так, в тексте Новгородской Первой летописи дважды упоминается «Бояня улка» в связи с церковью св. Димитрия — сначала в 1300 году в связи с ее строительством, а затем при упоминании о происшедшем пожаре[15]. Второй документ, приводящий это имя — «рядная» Тешаты и Якима, датируемая 1266–1291 гг., в которой среди свидетелей упомянут и некий Боян[16]. Кроме того, при раскопках Новгорода были найдены три берестяных грамоты с упоминанием двух Боянов, из которых один жил в интервале 1065–1117 годов, а другой — в третьей четверти XII века[17].

Отсутствие имени «Боян» в корпусе древнерусской книжности XI–XVII вв. и дошедших от того времени документов официального характера как нельзя лучше свидетельствует о малой распространенности этого имени в среде восточнославянских народов, и, наоборот, имя это оказывается весьма популярно у южных славян, в первую очередь у болгар, где оно широко бытует в качестве антропонима с глубокой древности и по настоящее время.

Пришедшее в болгарскую (славянскую) среду от древних тюрок, имя «Боян» имело определенное сакральное значение[18], бытуя в среде староболгарской знати и более узко — в царской семье. Имя «Боян» носили: 1) сын хана Кубрата (VII в.)[19], 2) болгарский хан, заключивший в 764 г. мирный договор с Константинополем[20], 3) брат хана Омортага, казненный в 833 г. за приверженность к христианству[21], 4) сын того же Омортага[22] и 5) Боян-Вениамин, сын царя Симеона. Последний для нас особенно интересен. По словам кремонского епископа Лиутпранда, посетившего Константинополь в 949–950 гг., Боян-Вениамин получил блестящее образование в византийской столице, прославившись как поэт, музыкант и — волшебник, который по своей воле мог превращаться в волка или орла[23]. Подобная характеристика, приуроченная к имени «Боян», поразительным образом совпадает с тем, что двести с лишним лет спустя писал автор «Слова о полку Игореве» о своем предшественнике, который чаровал слушателей игрой на гуслях и «растекался… серым волком по земле и сизым орлом под облаками». Последнее обстоятельство позволило Е. Л. Мороз, основываясь на тюркском происхождении имени Бояна, представить его легендарным певцом-шаманом, память о котором восходит к глубокой языческой древности народа[24].