Пантелеймон Кулиш - Отпадение Малороссии от Польши. Том 1

Можно сказать, что древние ляхи, в своей закоснелой грубости, воспитывались на русском элементе, подобно тому, как младшие братья, сидя в домашнем захолустье, воспитываются сообществом старших братьев, возмужавших в широкой бывалости.

Когда господствовало еще в Польской земле идолопоклонство, христианская вера пришла туда прежде всего из Моравии; священное писание преподано ляхам первоначально на том славянском языке, который приняли уже в своей церкви русичи, и в начале поляки крестились по обряду церкви греческой. Даже облатинивши в последствии свои храмы, ляхи звали их до XV столетия по-русски церквами (cerkwie).

В одном из краковских костелов богослужение совершалось по-польски еще в начале XVI века; а фрески святых со славянскими надписями на стенах окатоличенных церквей в Кракове и Казимирже оставались не замалеванными до последнего времени.

Религиозное единство с нами поляков открывало им тот самый, что и нам, путь исторической жизни. Но вслед за славянскими апостолами веры пришли к надвислянам апостолы латинские, пренебрегли проповеданное уже на Висле христианство, уничижили его вторичным крещением и началам умственного развития ляхов дали направление римское.

Разлившись бурно и широко, монголо-татарская сила остановилась в Кракове. Потрясла она и Польшу, но Польша устояла на своем основании; и между тем как на Днепре погибли плоды дотатарской культуры, край Привислянский развивался без остановки, под влиянием западных наций. Близкое знакомство с этими нациями дало Польше великий перевес над присоединенною к ней двояким способом Русью. Обладатели Русской земли, сатрапы, неграмотного деспота, литвина, до того закоснели под его властью, что когда великий князь литовский сделался польским королем и свел их с новыми своими подданными, польские «дуки» показались им недостижимо бывалыми, в общежитии дивно искусными, в грамотности зело премудрыми.

Окрещенные с литвинами русичи, в свою очередь, стали тогда смотреть на ляхов, как смотрят из родного захолустья меньшие братья на старших. Начали они уподобляться вельможным польским людям в их быту и поступках. Шлифуясь в обществе именитых ляхов, теряли свою шероховатость, и естественно чувствовали благодарность к соседям за ласковое руководительство во всем, что те перенимали у народов цивилизованных. Они с поляками дружились почтительно, а скрещиваясь родовою кровью, смотрели на свое родство и свойство с польскими домами, как на высокую честь, гордились иноземными взглядами на вещи, как отличием от людей отсталых, невежественных. Во времена оны представители польской общественности брали себе за образец ошлифованного по-византийски русича с его сравнительно утонченным языком и обычаем. Теперь потомки этого русича подчинялись просвещенному по-римски ляху в своем единении с ним по государственным, общественным и домашним делам. Таким образом наш гражданский и домашний быт, наши воззрения, вкусы и симпатии были уже издавна в высших кругах те самые, что и у поляков.

Подобно тому, как, в отдаленную эпоху восточной проповеди христианства на берегах Вислы, ляхам, по всем видимостям предстояло идти тою же историческою дорогою, что и киевским полянам, с их русскими родичами, — потомкам киевских полян, а с ними и всем польско-литовским русичам, открылся теперь путь вечного единства их судеб с судьбами племени польского. Но вышло иначе, и именно по той причине, что паны ляхи чересчур уже близко привлекли к себе сановных представителей нашей Руси. Не помогло тут панам ляхам единство веры, обычаев и фамильной политики с панами русичами, — напротив, оно им повредило. Польша потому и не устояла на русской почве, что разлучила наших малорусских панов с малорусским простонародьем, — разлучила просвещенных представителей нации с темною массою нации.

Главным двигателем несчастного для обеих сторон единения наших панов с панами ляхами была завоевательная политика римской церкви.

Папские нунции, или духовные послы, резидуя один за другим в Польше при королевском дворе, постоянно заботились о том, как бы в польско-литовской Руси водворить латинство. Но в течение трех столетий, от Владислава Ягайла до Сигизмунда Вазы, ревнители католичества обратили в свою веру одних наших магнатов с их служилою шляхтою, и то далеко не всех. Низшие классы в Малороссии были как-то недоступны для латинской проповеди, кроме тех виленских, львовских и люблинских мещан, которые перенимали от шляхты панские обычаи и поддавались внушениям вельможных людей ради своих торговых интересов [2].

Такую медленность в работе, которою только и дышала Римская Курия, объясняют нам, во-первых, известные политические действия московского самодержца Иоанна III, относительно Литвы Польши, а во-вторых, два страшные для папистов явления в Западной Европе.

С начала XV столетия чехи провозгласили свободу религиозной совести устами Гуса, а с начала XVI-го — немцы обновили науку чешских гуситов от имени Лютера.

Хотя паписты сожгли Гуса живым, а последователей его науки придавили военною силою, но высказанная Гусом всенародно правда не переставала обнаруживать неправду римской церкви, и пробралась из ученой Германии даже в сравнительно невежественную Польшу. Опасно стало тогда римским агентам возбуждать против себя негодование русских людей в Польше: боялись поддержать этим гуситскую проповедь в среде самих католиков. Поэтому все принуждения, прикрытые королевским и державным панским правом, были отложены до удобнейшего времени. Распространяли католичество только домашнею проповедью, заохочивая можновладников к иноверству королевскими милостями. То же самое должны были делать и после того, когда чешское свободомыслие обновили немецкие богословы. Перестали делать покушения на церковные имущества православников; боялись утратить приобретения и католической церкви в Польше. Протестанты множились тут очень быстро и подавали руку православникам для совместной борьбы против приверженцев римского папы. Взаимное отрицание старой и новой веры в Бога привело поляков даже к безбожию. При Сигизмунде Старом, один благочестивый католик доносил в Рим о польских протестантах так: «Наш двор чтит Бога настолько, насколько это не обижает диавола. Здесь отвержение Христа — похвальное дело». Польские сеймики собирались тогда обыкновенно в костелах и церквах, где, по словам того же католика, шум, брань и кровопролитие были явлениями заурядными.

При таких обстоятельствах мудрено было римскому католичеству распространяться в Польше на счет греческого православия. Но всего больше останавливало латинскую проповедь среди нашей Руси то, что поляки не слишком сильно заботились о завоевательной политике римской церкви. В нравах и обычаях польской шляхты столько было чувства личной свободы, что она, в своей общности, взирала с негодованием на всяческие принуждения к католичеству, которые агенты Римской Курии обыкновенно внушали королям и сенаторам. Пропаганда католичества в малорусском населении Польши велась только путем просвещения, которое сосредоточивалось тогда в представителях римской церкви, и естественно привлекало к ней тех русичей, которых воспитывало духовенство католическое.

Что же до поляков, то они сами по себе, как поляки, и в том числе даже церковные сановники, близкие родичи вельможных домов, не имели преднамеренных стремлений к подавлению русской народности, опиравшейся на предковскую веру. Напротив, очутясь игрою случайностей среди чистой Русчины, коренной лях, кто б ни был он, скоро начинал сам русеть, привыкал к малорусскому языку и православному обычаю, поддавался поэзии нашего слова, нашей песни, нашей русской природе. Даже католические бискупы, живя в Киевщине, уже во время обнародования церковной унии (1596), не имели ничего общего с иезуитскими замыслами, и, спустя десятилетие после этого события, еще молились чудотворному образу в Киево-печерской лавре о своих личных нуждах, среди богомольцев православных.

Не должно забывать давнишней вражды русина с ляхом, о которой цистерианский монах Кадлубек, в XI веке, писал, что эту «закоренелую» вражду русин погашал в себе только польскою кровью. Но, зная себя, каковы мы теперь, и помня, каковы были наши малорусские предки в дотатарское и в послетатарское время, мы должны признать, что эта закоренелая вражда получала свое начало больше в русском, нежели в польском сердце.

И в любви, и в ненависти мы, по своей природе, были глубже ляха. Это свидетельствуют нам с одинаковою выразительностью и наши монахи-аскеты, и наши казаки разбойники. Аскетизма не было вовсе в польском характере, а в разбойных своих подвигах никогда поляки не доходили до такого кровавого энтузиазма, как наши малорусские предки. Любя Бога и ближнего, мы делались молчальниками, пещерными затворниками, добровольными мучениками, а любя Бога и ненавидя своего врага, мы окунались в человеческую кровь по шею, мы не знали границ своей лютости.