Казимир Валишевский - Никон

Макария в самом деле вернули в Москву, но, по-видимому, совсем по другой причине. Положение Никона в это время еще не было поколеблено. Полемисты раскола упоминают о другом столкновении: Алексей, не пожелавший помиловать убийцу, будто бы был не допущен к причастию своим духовником, добивавшимся по уговору с патриархом пощады осужденному.

По всей вероятности, произошел целый ряд таких столкновении, вызванных более глубокими причинами. Бояре были недовольны, что ими правит поп, духовенство жаловалось на слишком суровое обращение, царь, достигнув более зрелого возраста, чувствовал свой престол укрепленным победами над Польшей. Один из «великих государей» в Москве оказался лишним.

Никон не понимал этого. Он вообразил, что в «третьем Риме» играет роль папы и может бороться с Алексеем, подобно тому, как папа Григорий VII боролся с Генрихом IV.

Назначив парадный прием в честь грузинского царевича, Алексей 6 июля 1658 года не пригласил патриарха. Один из патриарших приближенных, князь Дмитрий Мещерский, был обруган и избит придворным Богданом Хитрово. В ответ на жалобу Никона царь обещал расследовать дело и лично переговорить об этом с патриархом. Но встреча не состоялась. В течение следующего месяца Алексей не присутствовал ни на одном из патриарших богослужений. Когда Никон выразил свое удивление, князю Георгию Ромодановскому было поручено передать, что царь обижается на титул «великого государя», который «присвоил» себе патриарх.

Три года назад это «присвоение» было подтверждено самим Алексеем.

Получил 10 июля этот ответ, Никон после причастия приказал закрыть двери собора и заявил, что хочет поговорить. Он заговорил сбивчиво, с негодованием протестуя против клеветнических изветов; вместе с тем он признавал себя виновным в пренебрежении к своим обязанностям и заявил, что при существующих условиях не может нести их далее.

По свидетельству некоторых современников, он будто бы призвал на свою голову проклятие, если изменит свое решение. Но произведенное потом следствие не установило даже, что патриарх выразил твердое намерение отречься от своего сана. Присутствующие, однако, так именно поняли его слова и, когда он стал снимать с себя облачение, разразились воплями и рыданиями. Никон приказал подать себе мешок с иноческим одеянием. Но крутицкий и сербский митрополиты распорядились убрать эти вещи; тогда патриарх удалился в ризницу и, накинув простую епископскую ризу, заменил белую митру черным клобуком. Затем он написал царю письмо о своем отречении и, положив посох митрополита Петра, первого главы мирской церкви[2], сделал вид, будто покидает храм, но народ не выпустил его.

Он. конечно, рассчитывал на это. Вся эта сцена, конечно, имела целью лишь произвести впечатление на царя. Оповещенный о происходящем, Алексей поспешит в собор, и Никон, опираясь на возбужденную толпу, вернет себе расположение царя.

При первом известии об инциденте Алексей действительно заволновался. Но приближенные были настороже, и вместо царя, которого он ожидал, Никон увидел перед собою одного из своих самых заклятых врагов, князя Алексея Трубецкого, который — весьма почтительно, впрочем,— спросил у него, чем вызваны эта демонстрация и связанное с нею намерение.

Никон сослался на письмо, посланное царю, с которым желает объясниться непосредственно, добавив, что не желает ничего, кроме кельи, и которой мог бы провести остаток своих дней.

Когда Трубецкой ушел с этим ответом, бывший патриарх не мог затаить крайнего волнения. Он все еще ожидал, что царь придет к нему. Трубецкой, однако, вернулся один, вступил в пререкания, снова ушел за приказаниями от царя и, наконец, заявил от его имени, что если Никон настаивает на желании окончить свои дни в келье, то может выбрать себе любую из основанных им обителей.

Развязка эта, вероятно, совершенно не соответствовала ожиданиям честолюбивого монаха. Никон медленно прошел пешком через Красную площадь и соседние улицы, выжидая, не поднимется ли народ энергичнее на его защиту. Он до следующего дня пробыл в подворье, которое принадлежало его Воскресенскому монастырю в столице, и, лишь окончательно убедившись в полном крушении всех своих надежд, решился наконец направиться в печальный путь, к Новому Иерусалиму.

Три дня спустя туда явился Трубецкой, но не для того, чтобы предложить экс-патриарху отказаться от своего отречения, а с упреком в том, что он принял это решение, не известив предварительно царя, который тем не менее испрашивает его благословения для себя, царицы, своих детей и крутицкого митрополита, уполномоченного временно править делами оставленной митрополии.

Видя, что настойчивый образ действий привел к неудаче, Никон прибег к противоположной тактике. Притворившись жалким и смирившимся, согласным на все, он объяснил поспешность своего отречения болезнью и страхом, что смерть застанет его на посту, который он не хотел сохранить. В письме, подписанном «бывший патриарх Никон», он испрашивал прощения у царя за свои «бесчисленные» провинности и утверждения, что не имеет иного желания, кроме того, чтобы государь милостиво забыл о нем.

Вскоре Никону показалось, что новая тактика сопровождается желательным успехом: Алексей медлил с назначением ему преемника и в то же время посылал в Новый Иерусалим письма, в которых, говоря о врагах Никона, проявлял свою нерешительность. Тогда бывший патриарх переменил тон: извещенный, что назначена комиссия для рассмотрения его бумаг, он составил гневный протест и предупредил царя, что, помимо государственных тайн, которые не должны быть выданы нескромным взорам, бумаги эти заключают в себе и документы, которых не следует знать самому государю. «Я удивляюсь, — писал он, — как ты мог отважиться на такое дело! Прежде ты не решался судить простого монастырского служку, а теперь хочешь судить того, кто был пастырем всего мира!» Никон полагал, что обыск назначен с целью захватить письма Алексея, в которых сам царь именовал его «великим государем». Я не знаю, — писал он по тому же поводу, — как я получил этот титул, но, насколько припоминаю, он был пожалован мне самим тобою. Ты всегда величал меня так в своих письмах и ничего не можешь сделать, чтобы это перестало быть правдой».

Узнав, что следствие коснется и собранных им богатств, Никон тотчас же напомнил, что царь сам пользовался ими неоднократно. При этом он жаловался, что ему отказывают в принадлежащих ему почестях. Оставив пост главы московской церкви, он сохранил патриарший сан и благодать Святого Духа. Он недавно еще исцелил двух недужных! Кроме того, большая часть епископов назначены им и должны поэтому почитать его в повиноваться ему. И будущий патриарх может получить инвеституру[3] лишь от него. Никон готов передать ему божественную благодать, но лишь «подобно тому, как свеча передает свое пламя другой свече, ничего не теряя при этом ни в тепле, ни в блеске». Он не хочет, конечно, вернуться на свой пост, «аки пес, возвращающийся на свою блевотину», но запрещает крутицкому митрополиту узурпировать его место в процессии на Вербной неделе. Не будучи более патриархом, он претендовал сохранить почести и власть, соединенные с этим саном.

В июле 1659 года казаки, поляки и татары, соединившись, разбили лучшие царские войска. Опасались, что враги вскоре появятся под стенами столицы; Никон стал стращать царя, уверяя, что он один может предупредить катастрофу. На этот раз Никону удалось добиться свидания с прежним другом, но результат встречи обманул бывшего патриарха.

Он не переставал раздражить Алексея своими нападками. Пытаясь его разжалобить, Никон писал: «Я разделял твой стол, а теперь живу заброшенный, как собака... Я жалею об утраченном куске хлеба, но не могу отказаться от твоей милости и расположения»; но вслед за такими жалобами он не стеснялся бить царственного друга по самому чувствительному месту: «Ты советуешь мне поститься, но кто теперь не постится? Во многих местах, за недостатком хлеба, постятся до смерти! И с самого начала твоего царствования нет пощады никому. Всюду вопли и рыдания, стоны и жалобы, нет ни одной души, которая радовалась бы в эти траурные дни».

Примирение в таких условиях становилось невозможным. Никон воспользовался своим пребыванием в столице, чтобы попытаться взбунтовать чернь. Он организовал народные банкеты, на которых умывал ноги своим гостям, произнося крамольные речи. Тогда Алексей рассердился: он приказал бунтарю оставить город и в начале 1660 года созвал собор, который должен был положить конец невыносимому положению. Обе стороны открыто объявили войну друг другу. Началась борьба, которой суждено было длиться еще семь лет.

Никон не мог рассчитывать на поддержку духовенства, хотя он и старался выставить свое дело затрагивающим интересы церкви. Духовенство не могло забыть, что бывший патриарх сам принимал участие в политике, теперь осуждаемой им. Быть может, некоторые из епископов втайне сочувствовали его идеям о верховенстве церкви, которую он сравнивал с солнцем, называя государство луною. Но сам ратоборец за права церкви не был им симпатичен. Никон своим высокомерием и деспотическими замашками восстановил против себя почти всех прежних подчиненных. Низшее духовенство жаловалось царю на злоупотребления патриарха: представители зарождающегося раскола высказывались пока в пользу подчинения церкви светской власти; они переменили тактику лишь позднее.