Вадим Васильев - История новоевропейской философии

Вопрос (неразборчиво).

Да, можно сказать, что одним из парадоксальных тезисов христианской религии является положение, о котором мы, может быть, мало задумываемся. Но оно весьма и весьма парадоксально: Богом в своей полноте является Человек. Одна из его переливающихся сущностей — человеческая. В Христе ведь единство Божественной и человеческой природы, можно и Христа назвать Верховным богом, и поскольку человеческая природа в нем полновластна, то.

Вопрос (неразборчиво).

Ну, да, что‑то тут можно сказать. На Христа, возможно, оказали влияние определенные религии, хотя это не подтверждается серьезными доказательствами. Вроде бы, в своих странствиях по миру он общался с буддийскими философами. Впрочем, это легенда.

Но вернемся к Кузанскому. Какой еще догмат неплохо было бы нам обосновать? Допустим о непорочном зачатии. Но это вообще для Николая Кузанского проще, чем «дважды два» с его аргументативным аппаратом. Действительно, Христос имеет двойную природу. Любое создание порождается двумя началами — материнским и отцовским. Все понятно: если у него есть божественная часть, отцом должен быть Бог, выбора нет. А раз мать — женщина, а отец — Бог, то можно говорить только о непорочном зачатии. Вот догмат и готов, испечен, так сказать.

Я затронул лишь малую часть его доказательств. Он был в этом плане необычайно креативной личностью, т. е. порождал эти аргументы легко. То, над чем Фома или Боэций могли биться годами — например над обоснованием троичности Бога — он выдавал десятками.

Вопрос (неразборчиво).

Церковь ведь не приветствует такую теоретизацию богопознания, это светская такая теология, она всегда опасна. Всегда церковь противостояла такой рационализации. Вспомните Абеляра.

Если бы он жил в другое время, считает Н. Кузанский (впрочем, он не мог жить в другое время), ясно, что был бы объявлен еретиком. А если бы жил на полтораста лет позже, как знаем мы сейчас, его сожгли бы на костре. А вот в этот момент он мог счастливо пользоваться знакомством с Папой и говорить все, что хотел, опираясь на силу собственного разума. Хотя и не полностью, как мы заметили. Очень синкретичная фигура. Не хочется называть его эклектичным философом, он не эклектичен. Эклектика всегда снижает уровень, а здесь, действительно, перед нами синтез.

Еще скажу о поздних работах Николая. В своем стремлении к ясности он пришел к выводу, что теология гораздо более простая наука, чем можно было бы предложить, чем Николай сам думал, как он сам признавался читателям. Он говорит, что теология начинается тогда, когда мы произносим совершенно банальную фразу, связанную с глаголом «могу». «Я могу то‑то и то‑то. Я могу произнести слово». Достаточно осознать смысл слова «могу», достаточно понять структуру возможности.

(аудиозапись обрывается)

… И это было сделано потом Юмом. Вот Юм — чистый картезианец в этом плане, он очень строго доказал не несомненность принципа причинности.

Но то, что Декарт считает его и некоторые другие принципы, ну например: «из ничего — ничего не возникает» — Декарт тоже считает самоочевидной аксиомой это положение, — хотя и это положение скорее всего таковым не является, используя его же критерий несомненности, (как) невозможности представить противоположное. Он считает — такой приведу вам пример: «в причине не может быть меньше реальности, чем в действии» — тоже несомненным, по его словам. А это говорит, — то, что он такие положения принимал в качестве несомненных, о том, что он не совсем отчетливо сам представлял для себя собственные правила, сформулированные им. У него была ясность, говоря его словами, — в этих представлениях, но не было отчетливости.

Кстати, мы не раз еще будем пользоваться этими понятиями, ясность, и отчетливость, часто будем пользоваться этими терминами, но. надо их безусловно определить, чтобы потом к этому вопросу не возвращаться. Вот я сказал, первое правило Декарта иллюстрируя, — истинным мы должны считать то, что мыслим таковым ясно и отчетливо. Что это значит? Декарт говорит, что ясными мы считать можем такие представления, которые мы в состоянии отличить от других представлений; а вот отчетливыми мы должны назвать такие представления, которые мы не только можем отличить от других представлений но и объяснить почему мы их отличаем, то есть артикулировать те признаки, по которым мы их отличаем. Иными словами, ясное представление становится отчетливым тогда, когда мы начинаем различать в этом ясном представлении его внутреннюю структуру, начинаем ясно видеть не только само представление, но и части этого представления, его компоненты. Вот тогда само представление становится отчетливым, а его части пока еще мыслятся только ясно. Мы можем прояснить структуру этих частей — отчетливость передвинута еще на один уровень.

Так вот, если бы Декарт четко артикулировал критерии самоочевидности, то тогда возможно он бы и не совершал эти сомнительные, достаточно спорные утверждения о принадлежности некоторых принципов к аксиомам. Не будем увлекаться этим критическим анализом, лучше пойдем дальше, вот еще что надо сказать в связи с первым правилом. А не будем увлекаться, потому, что пока все то, что я говорил, крайне декларативно, ведь я, чтобы подтвердить свои слова, еще должен доказать, что это не самоочевидные принципы, (допустим — принцип причинности), а я это сейчас делать совершенно не хочу, потому что мы это разберем, когда о Юме будем говорить, так что оставим это на потом.

В связи с первым правилом метода, Декарт вводит важнейшее понятие интуиции. Он говорит, что вот эти самоочевидные положения постигаются нами интуитивно. Интуиция — старый термин, который достаточно был заезжен в схоластике и в схоластике он обозначал чувственное созерцание, ощущение. Кстати, вот в английском языке (в немецком языке этот термин не используется, а в английском языке это слово в ходу и сейчас), оно переводится совсем не в том смысле, как у нас, в русском языке, и оно переводится просто как созерцание, причем именно чувственное созерцание. А Декарт придает ему иной смысл, чем тот, который бытовал в оккамистской школе, у него интуиция это не ощущение чувств, и не зыбкий образ воображения, как он говорит, а внимательный взор понимающего ума; то есть — это умственный взор, поэтому декартовскую интуицию часто называют интеллектуальной интуицией и это действительно так. Наш ум наделен способностью созерцания. Тут Декарт тоже мало оригинален, потому что концепция созерцающего ума была широко распространена в средневековой мысли — все это идет от Аристотеля с его теорией нуса, как мыслящего, интуитивно мыслящего самого себя ума, вот так она и кочевала по трактатам средневековым и Декарт в известном смысле восстанавливает эту традицию. Итак, мы узреваем, интуитивным умом постигаем самоочевидное. Почему не воображением и не чувством? Почему воображение и чувство для Декарта менее надежные критерии истины, чем разум? Да потому, что в них больше смутности, они более склонны к обманам, заблуждениям, ошибки чаще бывают, чем в сфере чистого мышления.

И еще одно понятие здесь вводит Декарт в связи с первым правилом — это понятие естественного света разума. Вот интуиция является проявлением этого естественного света. Разум высвечивает какие- то вечные истины, и в этот момент происходит акт созерцания истины, постижения их сущности во всей чистоте, то есть акт интуиции. Ну, хорошо, договорились, понятно с чего начинать.

Второе правило Декарта объясняет нам, как мы должны поступать уже в реальной проблемной ситуации. Абстрактно мы да, знаем, должны начинать с самоочевидного. Тут перед нами конкретный вопрос, существует ли Бог, или, допустим, как связана душа с телом? Здесь, как говорится, при переходе от теории к практике, легко потеряться, чтобы начать хвататься за первые попавшиеся положения, а тогда всё, вся подготовительная работа пройдет даром. Декарт говорит, надо очень осторожно подходить к решению возникающих перед нами проблем. Мы должны, говорит он, делить проблему — любой проблемный вопрос — на столько частей, сколько нужно для его удовлетворительного решения. Вот так звучит — достаточно странно, на первый взгляд, и непонятно, звучит это второе правило. Его еще иногда называют правилом анализа.

Ведь проблемное поле надо рассекать на его компоненты. Зачем, с какой целью? С тем, чтобы найти среди этих компонентов претендента на самоочевидные принципы. Вот когда мы не спеша, начнем все разбирать — деконструировать это проблемное поле, мы рано или поздно увидим ряды, как говорил Декарт, — ряды возможной субординации частей этого проблемного поля. Мы увидим, что: а, вот это положение в принципе можно было бы вывести из другого, оно явно имеет производный характер. Все производные вещи, вопросы мы должны убирать, говорит Декарт — расчищая поле и оставляя место для самоочевидных положений. Оставить в этом проблемном поле только то, что самоочевидно — все остальное убрать. Вот самоочевидные компоненты проблемного поля, Декарт называет, используя чисто технический термин — «абсолютное», а производные компоненты проблемного поля — «относительное». Мы должны идти к абсолютому. Ну, а абсолютным может быть, например причина по отношению к действию, части по отношению к целому и так далее. То есть, если проблема комплексная, то мы должны сначала сосредоточиться на анализе частей. Если мы видим в проблемном поле что‑то явно дедуцированное — какую‑то незавершенную или плохо продуманную теорему, то мы должны искать посылки, из которых мы это дедуцировали или можем дедуцировать.