Вадим Васильев - История новоевропейской философии

Ну, я уже говорил вначале, что чем дальше простираются наши дедуктивные цепи, тем больше мы ощущаем необходимость подключения опытного познания, то есть можно сказать, тем больше становится роль энумерации, индукции уже в ее буквальном понимании, в ее буквальном смысле. Кстати, энумерации бывают двух видов, по Декарту — энумерация классификационного характера — вот о ней как раз идет речь во втором правиле. Вообще, получается, что энумерация дважды появляется в декартовском методе: первый раз во втором правиле анализа (кстати, анализ, разложение, систематизация — это тоже виды энумерации), а второй раз в четвертом правиле — это такая уже перечислительная энумерация, имеющая более узкую задачу проверить правильность построений. Ну, еще там различные членения, рубрики, вводит Декарт: может быть полная энумерация и достаточная для членения конкретных вопросов. Полную классификацию осуществить, как правило, невозможно, поэтому надо выбирать базисные вопросы, и именно в них разбираться в первую очередь.

Ну вот, теперь мы с вами вооружились инструментарием декартовского метода и можем посмотреть, как он будет работать. Это не более, чем инструмент, тоже своего рода «Новый органон», только рациональный. Ну, видели мы, бэконовский инструментарий работает неплохо в сфере конкретных наук (и до сих пор неплохо работает). А вот как декартовский метод?

На какой области предметной, прежде всего, надо проверить действенность этого метода, к каким предметам его применять? Сам Декарт говорил, что, конечно, начинать надо с метафизики. Первой областью приложения метода должна стать наука наук, наука о первых принципах бытия и познания — здесь сначала надо найти какие‑то аксиомы, разобрать проблемное поле, построить достоверные дедукции. Только затем можно приступать к другим дисциплинам, потому что они зависят от метафизики, и неправильно было бы начинать с них, потом возвращаться — это ошибочная направленность была бы. Но сам Декарт признавался, что прежде чем решиться опробовать свой метод в метафизике, он применял его в частных математических вопросах. То есть, он хотел сначала посмотреть — все‑таки он не решался: метафизика — слишком сложное дело — он считал, что должен дозреть до метафизики, а пока опробовал на математике. И, надо сказать, весьма успешно: сделал несколько крупнейших открытий в результате этих проб, создал аналитическую геометрию и массу других полезных вещей сделал; решил несколько сложных задач, уравнений.

— А математики, наверное, и раньше пользовались *** ….?

Да, вот Декарт и говорит, что да, пользовались, только они их скрывали. Они скрывали, математики, а конечно они пользовались, потому что иначе они не могли прийти к таким результатам. Да. А я — говорит Декарт — ничего скрывать не хочу.

— Вот все геометрические теоремы так доказываются…

Да конечно, конечно, он уверен в этом. Декарт считает, что настало время открыть истинный метод для всех людей.

Кстати, последнее, что я скажу перед перерывом. Важная особенность декартовской методологии, которую он неоднократно подчеркивает — этот метод, что ли декартов, он может быть стандартизирован, то есть он подлежит стандартизации. Для того, чтобы быть философом, открывать истины, уверен Декарт, человек не должен, вовсе не должен обладать какими- то сверхъестественными способностями. Этого не надо: метод крайне прост, его вообще даже машина может осуществить. Такое массовое интеллектуальное производство возможно на основе этого метода. Декарт в этом плане очень демократично подходит к проблеме специфики философских способностей.

На этот счет в истории философии самые разные высказывались суждения. Декарт демократ: любой человек может стать философом, ничего для этого не надо, кроме здравого смысла, в общем. Потому, что «естественный свет разума», это не какая‑то чудесная способность, ниспосланная нам свыше. Это будет уже сверхъестественный свет разума, который Декарт тоже, кстати, не отрицает, иногда говорит о сверхъестественном свете. Но роль этого понятия не совсем ясна в его философии; могут быть разные мнения — не будем сейчас углубляться в эту, весьма любопытную тему. Но естественный свет свойственен всем людям. Почему же до сих пор этого массового интеллектуального производства не было налажено, конвейерного такого? Ну, потому что люди находились во власти предрассудков — говорит Декарт — они не пользовались этим источником рационального света. Он был закопченным, т. с., ложными мнениями, которые внушались с детства, вбивались в школах. Декарт знал это не понаслышке, он учился в одном из самых таких элитарных в интеллектуальном плане иезуитских коллежей того времени в местечке Ла Флеш — такое, очень значимое место в культурной жизни Франции XVII века. И в иезуитских школах, коллежах, конечно, натаскивали людей: все‑таки надо было бороться с протестантизмом, бороться можно было только оружием разума, эрудицией такого… эрудированного разума; поэтому надо было хорошо знать историю мысли. Вот парадокс: человек, который, может быть первым, даже более решительно, чем Бэкон порвал с традицией — очень хорошо в ней ориентировался. И, кстати, как и сам Бэкон (1561–1626): Бэкон тоже разрывает с Античностью и Средневековьем; но именно Бэкон предлагает впервые идею Истории философии. То есть разрыв традиции не означает, что предлагается уничтожить ее, забыть. Нет, наоборот, надо бережно относиться к памятникам, но только следовать им не надо, их можно читать, но когда мы начинаем философствовать, мы должны абстрагироваться от всего этого — мыслить с чистого листа.

Так вот, я сказал, что в истории философии были разные образы философов. Скажем, с конца XVIII века вот этот образ демократический, образ философа отступает на задний план. Первый шаг в этом направлении сделал Фихте (1762–1814). Кант (1724–1804) еще в этой парадигме работает, а вот Фихте уже говорит, что философы — как поэты. Не все же люди обладают поэтическими способностями. Ну и не надо всем философствовать и не могут все философствовать — мы же не требуем от всех гениальных стихов! Каждый философский трактат — гениальное произведение, творение гения человеческого, чтобы понять его нужно быть гениальным, конгениальным, если хотите. А людям, говорил Фихте, легче вообразить себя «куском лавы», чем «мыслящим Я» — большинству людей. Поэтому не надо им, подальше пусть держатся от философии, пусть занимаются там. разводят овощи на огороде, на здоровье выращивают и не лезут не в свое дело. Этот образ философа довольно долгое время присутствовал в европейской культуре и лишь в 20–м веке. *** На мой взгляд, Декарт прав: для философии не нужно особых способностей, надо просто настраивать то, что умеешь. Но это по силам каждому, надо просто кропотливо исследовать собственное сознание и все. Этим трудно заниматься, вот надо различать: это трудное дело — философия, но это не значит, что она принципиально невозможна, подобно тому, как поэзия тоже трудное дело, но явно принципиально невозможно писать стихи всем.

— Ну почему, Бах считал точно так же, как Декарт: если бы другие занимались музыкой так же усердно, как я, они писали бы не хуже. Ну, а чем философия отличается от музыки..? Это вот инженерное дело… можно обучить инженерному делу: разлагать по определенным правилам задачу и, значит, ее анализировать; а философия, вот, она может быть сродни…

Философия — это наука все‑таки, причем самая строгая, может быть, наука из всех возможных наук. А искусство включает в себя какую‑то нерациональность, порыв, неподконтрольность, гениальность — вот почему все‑таки нельзя их сопоставлять, на мой взгляд… Хотя здесь возможны разные точки зрения, естественно. Можно отстаивать и другие…

— Но, а вот постановка задачи в философии… Она возникает стихийно… Тот круг проблем, который людей волновал и никак не был артикулирован, вдруг представляется в виде задачи! Так же, как в поэзии — это чисто, так сказать, гениальное озарение; а дальше идет обработка уже с помощью логики и так далее. То есть задача поставлена — она уже решается с помощью какого‑то метода, аппарата.

В общем, да. Вы правы. Здесь, когда так говорят, есть некоторые недоговоренности. Все дело в том, что надо все‑таки различать творческий процесс и процесс оценки того или иного сочинения Декарта или произведения искусства. Иногда это смешивают. Для того, чтобы создать произведение искусства, конечно нужна гениальность, особое вдохновение; но чтобы оценить произведение искусства, нужно ли вдохновение или нет? Точно так же применимо это и к Вашему рассуждению: да, действительно, чтобы открыть новые горизонты философии, тоже нужно какое‑то вдохновение, тоже какой‑то порыв. Но, чтобы понять произведение философа, не требуется особой гениальности, не нужна никакая, просто достаточно здравого смысла и кропотливого исследования — достаточно просто вдуматься в то, что говорят. Тогда различие опять стирается. Словом, Вашу позицию можно отстаивать.