Марк Алданов - Кваретаро и император Максимилиан

В ту пору швейцарский банкир имел к мексиканскому правительству денежную претензию, которую он сначала определял приблизительно в 75 миллионов; потом рассчитал точнее, даже с удивительной точностью — и признал претензию равной 27 703 760 франков (еще позднее он согласился на новую скидку, миллионов в пять). Мексика платить ему не желала, если бы и желала, то не могла. Деньги Жеккер мог получить только в случае фактического установления в этой стране французского протектората. Надо было опять-таки, как водится, найти покровителя. Он его и нашел, нашел вполне удачно. Это был сам герцог де Морни.

Незаконный внук Талейрана, незаконный сын королевы Гортензии, единоутробный брат Наполеона III, так хорошо, хоть не без шаржа, изображенный в знаменитом романе Альфонса Доде (бывшего его секретарем), занимал в ту пору пост председателя Законодательного корпуса. Он был богат и жил, ни в чем себе не отказывая. Сто женщин гордились своей близостью к нему. Его вечера и балы — в доме, в котором теперь живет Эдуард Эррио, — славились в Париже, как и его конюшня: Морни создал Гран-При, скачки в Лонгаан и в Довилле; он платил своему главному жокею колоссальное жалованье — три тысячи франков в год! Славилась и его картинная галерея. У него были Рембрандты, Рубенсы, Шардены, Фрагонары, Веласкесы — новых художников он не признавал и пренебрежительно относился к Барбизонской школе. Очень забавное впечатление производят цены, по которым он покупал Рембрандтов и по которым ему тщетно предлагали картины, теперь расцениваемые в миллионы франков. Жена герцога считалась одной из наиболее элегантных дам Парижа и тратила невероятные суммы на туалеты: платила за платья до 250 франков! Все эти безумства требовали денег, и «самый изящный человек мира», как перед смертью, вспоминая о своей ранней юности, называла «открывшего ее» герцога Морни Сара Бернар, не был чрезмерно щепетилен. После падения Второй империи было найдено письмо, в котором Жеккер откровенно говорит, что обещал герцогу 30 процентов от своей мексиканской претензии, если по ней будет произведена уплата. Тысячи французских солдат пали в Мексике — не исключительно вследствие этого обещания, но отчасти и вследствие этого обещания.

Самое непонятное во всем этом странном деле было привлечение к нему австрийского эрцгерцога. Наполеон III мог выдвинуть кандидатуру в мексиканские императоры какого-либо принца своей династии. Если такая кандидатура рисковала возбудить подозрения у других держав, существовали испанские принцы, для которых язык Мексики был, по крайней мере, родным (эрцгерцог Максимилиан до начала дела не знал по-испански ни слова). Совсем незадолго до того между Францией и Австрией происходила кровопролитная война. Как ни странно, но если судить по дошедшим до нас переписке и мемуарам, именно это соображение и было решающим для Наполеона: он хотел «проявить великодушие» и загладить в Вене впечатление от Сольферино и от потери итальянских провинций. Нельзя не признать, что психология людей того времени несколько отличалась от нашей. Трудно себе представить что-либо сходное в 1918—1919 годах, как трудно было бы, например, вообразить, что в пору великой войны в Париже могли выступать немецкие артисты или в Берлине — французские: между тем Рашель с огромным успехом гастролировала в России, несмотря на Крымскую войну.

Кандидатуру австрийского эрцгерцога выдвинули те же Гутьеррес и Гидальго, но они предложили сначала эрцгерцога Райнера. «А отчего бы не эрцгерцога Максимилиана?» — спросила императрица Евгения, принимавшая деятельное участие почти во всех политических совещаниях в Тюильри. Мексиканцы не возражали: «можно запросить и эрцгерцога Максимилиана».

Этот эрцгерцог был лично известен Наполеону III и императрице. За несколько лет до того он приехал с визитом в Париж и очень им понравился. Сами они ему понравились не слишком, особенно вначале. В своих письмах из Парижа к Францу Иосифу эрцгерцог Максимилиан с восторгом говорит о французской армии — в его честь, естественно, устраивались парады, — но об императоре отзывается довольно сдержанно, а о новом Тюильрийском дворе пишет с насмешкой Габсбурга над «выскочками». Максимилиан сообщает брату, что на вокзале в Париже ему пришлось ждать экипажей — они опоздали, что обед был плохо сервирован, что император ведет беседу в присутствии прислуги — «это признак парвеню», что принц Наполеон (сын Жерома) похож на итальянского певца из провинциальной оперы, что императрица Евгения очень хороша собой, «но ее красота затмевается моими венскими императорскими впечатлениями» (он имел в виду императрицу Елизавету, жену своего брата, в которую был немного влюблен).

Максимилиан, живший в своем великолепном замке Мирамар, принял предложение Наполеона с худо скрытым восторгом. Мексиканское дело отвечало особенностям его романтического характера. Ему надоело безделье, надоела Австрия, надоела Европа его времени, «бедная, жалкая, медленно разлагающаяся Европа» (и тогда, Господи!). Несчастный эрцгерцог был искренне убежден, что осчастливит своих будущих подданных. В этом его всецело поддерживала жена, вдобавок не ладившая с императрицей Елизаветой. Все же Максимилиан выдержал характер и поставил Наполеону и мексиканцам несколько обязательных условий. Эти условия, о которых речь будет дальше, были торжественно приняты. Эрцгерцог решил править мексиканской империей в духе просвещенном и либеральном. Очень скоро он стал писать о «своей» Мексике, о «нашем» (то есть мексиканском) народе и т.д. Ничего смешного в этом он со своей габсбургской точки зрения, вероятно, не видел: ведь Мексика принадлежала Карлу V. Чтобы окончательно стать мексиканцем, Максимилиан с большим рвением стал изучать язык и географию своего государства.

Наполеон III надеялся угодить Вене, посадив на мексиканский престол эрцгерцога Максимилиана. Этот расчет был неверен. Франц Иосиф был тогда в довольно дурных отношениях со своим братом и вдобавок считал все мексиканское предприятие совершенной авантюрой. В последнюю минуту именно австрийский император чуть было не сорвал дела. Он потребовал, чтобы перед отъездом в Мексику эрцгерцог отказался от всех своих прав на австрийский престол и даже от имущественных привилегий членов Габсбургского дома. Максимилиан ни от чего отказываться не хотел — частью из фамильной гордости, частью по денежным соображениям, частью, быть может, потому, что и сам все же не так уж слепо верил в прочность своего будущего мексиканского престола: вдруг придется вернуться в Австрию?

Не буду утомлять читателей подробным изложением этого неожиданного столкновения, — до нас дошли письма Франца Иосифа к Максимилиану (неизменно начинающиеся обращением «Дорогой господин брат мой, эрцгерцог Фердинанд Максимилиан»). По-видимому, в денежном вопросе император уступил: за Максимилианом осталась эрцгерцогская ежегодная рента в сто пятьдесят тысяч гульденов. Но в вопросе о праве на престол император остался непреклонен: перед своим отъездом в Мексику Максимилиан должен был навсегда отказаться от всех своих прав по престолонаследию, и сделал он это с негодованием. Все же перед его отъездом император навестил эрцгерцога в Мирамаре. По словам очевидца, простились они «сердечно», — им в жизни больше встретиться не довелось.

Между эрцгерцогом Максимилианом и императором Наполеоном было заключено соглашение, с официальными и с секретными статьями. По этому соглашению Франция обязалась держать в Мексике свою 25-тысячную армию, а также Иностранный легион. В Париже и в Мирамаре понимали, что без поддержки французских войск эрцгерцог править страной не может: его немедленно свергнут партизаны президента Хуареса. Высказывалась, однако, уверенность, что «со временем» будет создана мексиканская национальная армия, надежная и преданная Максимилиану; тогда можно будет и увести французские войска. В официальных статьях договора было указано, что Иностранный легион (8000 солдат) пробудет в Мексике восемь лет, а регулярная армия — «до тех пор, пока не окажется возможным заменить ее». Секретные статьи несколько уточняли сроки и увеличивали численность французского экспедиционного корпуса (не 25 000, а 38 000 солдат).

Со своей стороны эрцгерцог Максимилиан обязался содержать французские войска: Мексика принимала на себя все расходы по экспедиции, исчисленные до 1 июля 1864 года в 270 миллионов франков, а затем выводившиеся из расчета 1000 франков в год за каждого солдата. Покрыть расходы решено было посредством займа.

Договор этот выполнен не был, как и столь многие другие исторические договоры. При каждом новом подобном случае, если последствия значительны и невеселы, люди частью по обычаю, частью по заинтересованности, частью по незнанию кричат о «неслыханном деле», о «предательстве», об «измене». Достаточно кричали и о том, что император Наполеон «предал» Максимилиана: французские войска из Мексики ушли, эрцгерцог погиб. Хорошего тут было мало, но «неслыханного» не было ничего. Сотни таких же происшествий случались в мировой истории до мексиканского дела, десятки — после мексиканского дела (пока лишь десятки, однако мировая история еще не кончилась). Вопрос, главным образом, в степени «неслыханности». Немецкие публицисты, например, до создания оси Рим—Берлин считали наиболее «неслыханным» делом переход Италии в 1915 году на сторону союзников.