Ален Демурже - Рыцари Христа. Военно-монашеские ордены в средние века, XI-XVI вв.

Справедливая война и сакрализация рыцарства

Ранняя христианская церковь отвергала насилие и осуждала войну. Это не было принципиальной позицией, даже если рекомендации такого рода можно найти в Писании, — дело было в том, что Римская империя была языческой: мог ли христианин, римский гражданин, призванный в армию, давать присягу императору, который воображал себя богом? Христиане-солдаты отказывались это делать и подвергались мучениям, особенно во время последних больших гонений при Диоклетиане (285–305). Обращение Константина в 312 г. и провозглашение христианства государственной религией империи в 395 г. вынудили церковь приспосабливаться: отныне христиане должны были защищать империю, которая защищала их веру от ее — и их — врагов, германских народов. Святой Августин, епископ Гиппона (теперь Аннаба в Алжире), так оправдывал справедливую войну: «Справедливыми называют войны, каковые мстят за несправедливости, когда народ или государство, с которым предстоит воевать, не стали карать своих за причиненное ими зло или возвращать то, что было похищено посредством таковых несправедливостей». Это определение уточняет в своей «Этимологии» Исидор Севильский: «Справедлива та война, которую ведут после предупреждения, с целью вернуть свое добро или изгнать врагов»[22]. Эти определения были воспроизведены около 1150 г. в. «Декрете» Грациана — тексте, который лег в основу канонического права: «Война справедлива, если ее ведут с честными намерениями, под руководством законной власти и в оборонительных целях либо с целью вернуть несправедливо захваченное добро»[23]. Тем самым дается определение двух сфер: сферы незаконного насилия, насилия над невинными, из алчности или в поисках пустой славы, — частные войны, вендетты, разбой, и сферы законного насилия, которое осуществляет публичная власть — король, князь или, если гражданская власть несостоятельна, епископ либо папа.

Таким образом, ни участники движений мира, ни теоретики справедливой войны не осуждали сражающихся как таковых — Грациан отрицательно отвечал на вопрос, который задавал в статье 23 «Декрета»: «Война — это грех?»[24] Предложения, которые клирики делали рыцарям, были тем суровей, что стояла задача дисциплинировать, «обратить» последних. Действительно, они были нужны церкви! Аббаты и епископы в качестве церковных сеньоров принимали на службу milites для защиты своих владений, которые были владениями Бога! Они собирали этих воинов под знамя святого покровителя своей церкви. Конечно, не всякое благочестивое братство мирян, связанное с религиозным учреждением, было вооруженным ополчением[25], как и не всякое вооруженное ополчение имело отношение к религиозному учреждению. В Испании, на фронте Реконкисты, рыцарские братства создавались для защиты отвоеванных территорий от мавров; некоторые из этих братств, связанные с религиозными учреждениями, возникали как военные ордены. Даже папство пожелало использовать рыцарей у себя на службе. Папы XI в. нанимали рыцарей за деньги для защиты патримония святого Петра (будущего Папского государства) от норманнов Робера Гискара, которые как раз брали под контроль Южную Италию. Лев IX своих milites sancti Petri ввел в бой в сражении при Чивитате в 1053 г.; некоторые тексты уже называют их milites Christi[26]. Григорий VII расширил эту практику и набрал настоящее военное братство, стараясь сделать многочисленных европейских сеньоров и рыцарей вассалами Святого престола (не забудем, что в то время слово miles имело также смысл «вассал»). На его взгляд, это рыцарство должно было защищать интересы церкви, слившиеся воедино с интересами папства, а не только оборонять папскую территорию. Григорий VII рассчитывал использовать milites sancti Petri прежде всего против врагов церковной реформы, особенно против суверенов, которые, как император Генрих IV, не желали подчинять светскую власть духовной. Действия рыцарей против дурного государя — гонителя церкви означали не что иное, как справедливую войну. Григорий VII воспользовался выражением miles Christi, применив его непосредственно в военной сфере: солдаты Христа стали солдатами священной войны, которую следовало понимать как справедливую войну со всеми противниками христианской веры, церкви и папства.

Эта позиция столкнулась с сильным сопротивлением со стороны клириков-пацифистов, возмущенных тем, что один из их собратьев — тем более папа! — поощряет христиан проливать кровь[27]. Через недолгое время после смерти Григория VII богослов Бонидзо из Сутри уточнил идеи последнего, чтобы лучше оправдать их, сказав: если клирики не вправе сражаться, они могут призвать мирян — королей, баронов, рыцарей, чтобы «посредством оружия преследовать схизматиков и отлученных»; Бонидзо даже связывает это с идеологией трех сословий: «Если бы они этого не делали, сословие сражающихся (ordo pugnatorum) было бы бесполезным для христианского легиона (legio christiana)»[28]. Представление, что проливать кровь, даже на справедливой войне, в принципе дурно, просуществовало долгое время, и неуверенность в этом вопросе исчезла не скоро. Еще в XIV в. Петр Дуйсбургский, историк Тевтонского ордена, ощущал необходимость подтверждать, привлекая впечатляющий ряд библейских ссылок, правомерность использования оружия (видов которого он приводит целый список: щит, копье, меч и т. д.) и правомерность акта умерщвления, когда умерщвляют язычников Пруссии[29].

Если что-то считалось нужным внутри христианских стран — борьба с насилием и разбоем, — разве это не могло быть нужным в их отношениях с внешним миром? Разве борьба с такими врагами церкви и веры, как язычники, неверные (мусульмане), еретики, не была справедливой? Подъем, о котором я говорил, что он образует фон для эволюции христианского общества, включал в то же время и территориальный рост христианского Запада за счет земель врагов «христианского имени», как тогда говорили, — за счет отвоевания земель у неверных в Испании и на Сицилии, за счет колонизации земель язычников и христианизации последних к востоку от Эльбы. А ведь современные историки, говоря об этих боях, очень часто используют термин «крестовый поход», не позаботившись дать ему точное определение. В самом деле, с крестовым походом путают священную войну, а ведь эти понятия хоть и слились, но происхождение имеют разное.

Священная война — война в высшей степени справедливая; это похвальное, благочестивое дело, ведь она ведется против врагов веры и христианской церкви — гибель на ней сулит венец мученичества. Например, войны испанской Реконкисты в течение XI в. стали священными. Идут споры, произошли ли крестовые походы от священной войны, став некоторым образом ее завершением со специфическими чертами, или они выросли из паломничества в Иерусалим, акта раскаяния, покаянного акта, трудного и похвального. В самом деле, в XI в. паломничества в Иерусалим получили широкое развитие: тесными группами паломники посещали могилу Христа — Гроб Господень. Поэтому крестовый поход можно определить как вооруженное паломничество в Иерусалим, цель которого уже состояла не только в том, чтобы молиться и погружаться в созерцание перед Гробом Господним, но освободить его — и вместе с ним все святые места в Палестине — от мусульманского владычества, от «пятна» присутствия неверных, как говорили тогда[30].

Папа Урбан II, прибыв в Южную и Западную Францию для выяснения, как развивается григорианская реформа, в ноябре 1095 г. остановился в Клермоне, чтобы созвать собор; по окончании последнего, 27 ноября, он обратился с проповедью к толпе мирян, призвав их отправиться на помощь христианам Востока и освободить могилу Христа. Его слушатели вняли призыву и откликнулись восторженным возгласом: «Того хочет Бог». Тогда папа предложил им принять обязательство перед Богом — дать обет и принять крест, чтобы все окружающие знали об этом обете. Но в словах папы содержалась и идеология священной войны: помощь христианам Востока, предполагающая также возвращение имущества и территорий, которые только что были несправедливо захвачены неверными у христиан, — это священная война. Кроме того, когда крестовый поход завершится завоеванием Иерусалима и учреждением франкских государств на Востоке, защита Иерусалима и этих государств тоже будет священной войной[31].

Крестовый поход в качестве вооруженного паломничества с целью освобождения Иерусалима сочетал в себе покаяние, присущее паломничеству, с идеологией движений мира; тут отчетливо прослеживается процесс сакрализации войны и воина, начатый реформаторами-григорианцами. Призыв Урбана II, как его передает Фульхерий Шартрский, иллюстрирует этот аспект: