Александр Андреев - Петр Великий и Санкт-Петербург в истории России

Историки писали, что суть города определяет его столичный статут, а ключом к его развитию является политическое движение. Петербург не просто сменил Москву, как столичный город, он встал во главе новой державы – Российской империи. Российский энциклопедист В. Даль приводил народную пословицу: «Новгород – отец, Киев – мать, Москва – сердце, Петербург – голова». Через Петербург в русскую культуру и быт ворвались европейские традиции, со временем ставшие нормой для российского общества, для всей России. Роль Петербурга в военной, политической, экономической истории нашего государства начала XVIII века очевидна.

Великий поэт А. Пушкин, создавший великолепного «Медного всадника» и «Полтаву», в 1835 году написал в «Путешествии из Москвы в Петербург»:

«Петр I не любил Москвы, где на каждом шагу встречал воспоминания мятежей и казней, закоренелую старину и упрямое сопротивление суеверия и предрассудков. Он оставил Кремль, где ему было не душно, но тесно, и на дальнем берегу Балтийского моря искал досуга, простора и свободы для своей мощной и беспокойной деятельности».

Великий Н. Гоголь писал в «Петербургских записках 1836 года»:

Как вытянулся в струнку щеголь Петербург! Перед ним со всех сторон зеркала: там Нева, там Финский залив. Ему есть куда поглядется.

Москва женского рода, Петербург мужского. В Москве все невесты, в Петербурге все женихи.

Петербург – аккуратный человек, совершенный немец, на все глядит с расчетом.

Москва – большой гостиный двор; Петербург – светлый магазин.

Нева вскрылась рано. Льды, не тревоженные ветрами, успели истаять почти до вскрытия, неслись уже рыхлые и разваливались сами собой. Ладожское озеро выслало и свои почти в одно время. Столица вдруг изменилась. И шпиц Петропавловской колокольни, и крепость, и Васильевский остров, и Выборгская сторона, и Английская набережная – все получило картинный вид.

Когда открылась передо мною Нева, когда розовый цвет неба дымился в Выборгской стороны голубым туманом, строения стороны Петербургской оделись почти лиловыми цветом, скрывшим их неказистую наружность, когда церкви, у которых туман одноцветным покровом своим скрыл все выпуклости, казались нарисованными или наклеенными на розовой материи и в этой лилово-голубой мгле блестел один только шпиц Петропавловской колокольни, отражаясь в бесконечном зеркале Невы, – мне казалось, будто был не в Петербурге: мне казалось, будто я переехал в какой-нибудь другой город, где уже я бывал, где все знаю и где то, чего нет в Петербурге».

Прекрасный панегирик Петру Великому и Санкт-Петербургу одновременно с А.Пушкиным и Н.Гоголем написал выдающийся российский критик В. Белинский:

«В конце XVII века Московское царство представляло собой уже слишком резкий контраст с европейскими государствами, уже не могло более двигаться на ржавых колесах своего азиатского устройства: ему надо было кончиться, но народу русскому надо было жить. Ему принадлежало великое будущее, и потому из него же самого Бог воздвиг ему гения, который должен был сблизить его с Европой.

Совершенные невежды и фанатики обвиняли его в презрении к родной стране, но они обманывались. Петра тесно связывало с Россией обоим им родное и ничем непобедимое чувство своего великого призвания в будущем. Петр страстно любил эту Русь, которой сам он был представителем по праву высшего, от Бога истекавшего избрания. Но в России он видел две страны – ту, которую он застал, и ту, которую он должен был создать: последней принадлежали его мысль, его кровь, его пот, его труд, вся жизнь, все счастье и вся радость его жизни. Ученик Европы, он остался русским в душе, вопреки мнению слабоумных, которых много и теперь, будто бы европеизм из русского человека должен сделать нерусского, и будто бы всё русское может поддерживаться только дикими и невежественными формами азиатского быта.

Прилежащие к Балтийскому морю страны исстари знакомы были русскому мечу. Много пролилось на них русской крови, и оставить их в чужом владении, не сделать Балтийского моря границей России значило бы сделать Россию навсегда открытой для неприятельских вторжений и навсегда закрытой для сношений с Европой.

Петр смотрел на Петербург, как на свое творение, любил его, как дитя своей творческой мысли. Может быть, ему самому не раз казалось трудной и отчаянной эта борьба с дикой, суровой природой, с болотистой почвой, сырым и нездоровым климатом, в краю пустынном и отдаленном от населенных мест, откуда можно было получать продовольствие, – но непреклонная сила воли надо всем восторжествовала. Гений упорен, потому именно, что он – гений.

Петербург строился экспромтом: в месяц делалось то, чего бы стало делать на год. Воля одного человека победила самую природу. Казалось, судьба хотела, чтобы спавший дотоле непробудным сном русский человек кровавым потом и отчаянной борьбой выработал свое будущее, ибо прочны только тяжким трудом одержанные победы, только страданиями и кровью стяжанные завоевания!

Планы и предначертания Петра Великого должны были продолжаться вековечно. Таковы право и сила гения: он кладет камень в основание новому зданию и оставляет его чертеж; преемники дела, может быть, и хотели бы перенести здание на другое место, да негде им взять такого прочного камня в основание, а камень, положенный гением, так велик, что человеческими силами нельзя и мечтать сдвинуть его. Петербург не мог не продолжаться, потому что с его существованием тесно было связано существование Российской империи, сменившей Московское царство.

Иностранец Альгаротти сказал: «Петербург есть окно, через которое Россия смотрит на Европу», – счастливое выражение, в немногих словах удачно схватившее великую мысль! Вот в чем заключается твердое основание Петербурга, а не в сваях, на которых он построен, из которых его не так-то легко сдвинуть! Вот в чем его идея, его великое значение, его святое право на вековечное существование!

Петербург есть образец во всем, что касается до формы жизни, начиная от моды до светского тона, от манеры класть кирпичи до высших таинств архитектурного искусства, от типографского изящества до журналов, исключительно владеющих вниманием публики.

Петербург – представитель новизны, и в этом его великое значение для России.

Петербург не верит, а требует дела. В нем каждый стремится к своей цели, и какова бы ни была его цель, петербуржец её достигает. Это имеет свою пользу, и притом большую: какова бы ни была деятельность, но привычка и приобретаемое через нее уменье действовать – великое дело. В Москве больше, чем в Петербурге, молодых людей, способных к делу, но делают что-нибудь они опять-таки только в Петербурге, а в Москве только говорят о том, что бы и как бы они делали, если бы стали что-нибудь делать».

В середине XIX века из Лондона о роли Петербурга в истории России писал общественный деятель и революционер А.Герцен:

«Говорить о настоящем России – значит говорить о Петербурге, об этом городе без истории в ту и другую сторону, о городе настоящего, о городе, который один живет и действует в уровень современным и своеземным потребностям на огромной части планеты, называемой Россией.

Петербург – удивительная вещь. Я всматривался, приглядывался к нему и в академиях, и в канцеляриях, и в казармах, и в гостиных, – а мало понял. Я видел разные слои людей: людей, которые движением пера могут дать орден Станислава или отнять место; людей, беспрерывно пишущих, то есть чиновников; людей, почти никогда не пишущих, то есть русских литераторов; людей, не только никогда не пишущих, но и никогда не читающих, то есть лейб-гвардии офицеров; видел львов и львиц, тигров и тигриц; видел таких людей, которые ни на какого зверя, ни даже на человека не похожи, а в Петербурге – дома, как рыба в воде. Наконец, я видел поэтов в III отделении собственной канцелярии – и III отделение собственной канцелярии, занимающееся поэтами; но Петербург остался загадкой, как прежде. И теперь, когда он начал исчезать в тумане, которым Бог завешивает его круглый год, чтоб издали не видно было, что там делается, – я не нахожу средств разгадать загадочное существование города, основанного на всяких противоположностях и противоречиях».

Литературовед и историк начала XX века А.Анциферов писал:

«Само существование столицы на покоренной земле говорит о торжестве её народа в борьбе за свое историческое бытие, и о предназначенности её увенчать великую империю и стать Северной Пальмирой.

Столица на отвоеванной земле указывает и на возможность бурного разрыва с прошлым, свидетельствует о революционности своего происхождения, об обновлении старого быта, ибо неизбежен здесь обильный приток свежего, порой животворящего, а порой и мертвящего ветра из краев далеких. Туманы и болота, из которых возник город, свидетельствуют о той египетской работе, которую нужно было произвести, чтобы создать здесь, на зыбкой почве, этот «Парадиз». Здесь все повествует о великой борьбе с природой. Здесь все «наперекор стихиям». И город создается как антитеза окружающей природе, как вызов ей».