Евнапий - Жизни философов и софистов

Когда все это случилось и Провидение показало, что оно не оставило людей, славнейшим из уцелевших оставался Эдесий. Однажды он обратился с молитвой к одному оракулу, которому наиболее доверял (это было во сне). На его молитву явился сам бог и ответил ему вслух в стихах гексаметром. Эдесий открыл глаза, пребывая в сильном страхе, так как помнил содержание сказанного, хотя сверхъестественная и небесная природа этих стихов после пробуждения как-то ускользнула от него. Он позвал слугу, поскольку хотел омыть водой глаза и лицо[54], и тот сказал ему: «Смотрите, ваша левая рука покрыта с внешней стороны какими-то письменами». Эдесий посмотрел на них и понял, что это божественное явление. Преклонившись перед своей рукой и записанными на ней письменами, он обнаружил, что это был тот самый оракул. Он гласил следующее:

Таким был оракул. Эдесий последовал ему, потому что должно следовать оракулу, и выбрал лучший путь. Он нашел себе какое-то поместье и посвятил свою жизнь выпасу овец и быков. Однако этот выбор невозможно было скрыть от тех, кто хотел учиться у него составлению речей или получать широкое образование, потому что они слышали о нем ранее. Выследив его, они пришли к Эдесию и стали завывать у дверей, подобно собакам, стремясь вызвать у него смущение от того, что столь великую и необыкновенную мудрость он отдает горам, скалам и деревьям, словно бы он не был рожден человеком и не имел человеческого вида. Эти слова и поведение заставили Эдесия вернуться к людям и отдать себя худшей из двух дорог. Он покинул Каппадокию, передав заботу о своем имуществе, которое там находилось, Евстафию (они были родственниками). Сам же отправился в Азию[55], и вся Азия встретила его с распростертыми объятиями. Эдесий обосновался в древнем Пергаме, и к нему приходили греки и ученики из других земель, и слава его достигла звезд.

Что же касается Евстафия, то нечестиво было бы пренебречь правдивым повествованием и о нем. Все были согласны в том, что этот муж и видом был самый лучший, и в красноречии непревзойденный, так что когда он говорил, казалось, что его язык и уста творили какое-то волшебство. И сладость, и благородство цвели в его речах столь пышно и изливались из них столь обильно, что те, кто слышал его голос и слушал его речи, покорялись их звучанием, словно вкусившие лотос. Воздействие его голоса так напоминало пение сирен, что сам император, хотя он был погружен в христианские книги, призвал его, когда испытывал смятение от состояния дел в государстве[56]. Угроза исходила от персидского царя, который взял в осаду Антиохию, и его лучники постоянно обстреливали город. Неожиданно, внезапным налетом, он захватил господствующую над театром высоту и, расстреляв из луков большую толпу зрителей, многих убил. Когда это происходило, все были настолько поражены и очарованы Евстафием, что не убоялись довести до ушей императора слова о человеке, который был приверженцем эллинской веры. Раньше у императоров было в обычае назначать послами тех, кто пользовался уважением в армии, или военных префектов[57], или тех, кто занимал следующую за ними командную должность. Теперь же необходимость потребовала, чтобы самым благоразумным для этого дела все признали и утвердили Евстафия. Он был вызван к императору и, выступая перед присутствовавшими там, так обаял их сладостью своих уст[58], что когда они совещались, отправлять ли с посольством Евстафия, то близкие к императору крупные сановники сочли это необходимым, и с их мнением согласился император. Некоторые из слушавших его захотели даже сопровождать посольство, желая своими глазами посмотреть, подействуют ли на варваров чары этого человека. Достигнув страны персов, они узнали о том, что Сапор[59] обращается самовластно и жестоко со всеми, кто приезжает в его страну; тем не менее, когда Евстафия от лица всего посольства допустили к царю, последний восхитился благородством его вида и сладостью его речи, хотя сделал большие приготовления, чтобы сбить с толку этого человека. И как только царь услышал, с каким достоинством и легкостью в голосе говорил Евстафий, как красиво и обходительно он приводил аргументы, он приказал ему удалиться; и Евстафий ушел, оставив этого тирана плененным своей речью. Сразу после этого он через своих слуг пригласил царя отобедать с ним и, когда Сапор принял это предложение (Евстафию сразу показалось, что царь обладает естественной склонностью к добродетели), он в ответ пригласил Евстафия к себе на пир. Таким образом последний стал сотрапезником Сапора и своими словами так подействовал на него, что царь персов почти был готов отказаться от тиары, снять с себя пурпурные и украшенные драгоценностями парадные одежды и надеть вместо них грубый плащ[60] Евстафия: столь превосходно описал ему Евстафий жизнь тех, кто украшает свое тело, и рассказал о том, какие беды ждут царя, если он будет следовать тем, кто любит телесное. Но помешали присутствовавшие там маги[61], которые сказали, что этот человек просто колдун, и убедили царя так ответить императору римлян: если у римлян столь много людей благородного происхождения, почему они посылают того, кто ничем не отличается от разбогатевших слуг? Таким образом, это посольство не оправдало возложенных на него надежд[62].

Изучая жизнь этого мужа, я обнаружил, что вся Эллада молила богов о том, чтобы увидеть его, и спрашивала их, не сможет ли он посетить их страну. О том, что это возможно, заключили те, кто разбирается в знамениях. Когда же стало ясно, что они ошиблись, потому что Евстафий не приезжал, эллины отправили к нему посольство, выбрав для этой цели самых мудрых. Их замыслом было обсудить с великим Евстафием следующее: почему за теми знамениями ничего не последовало? Евстафий выслушал их и, вновь и вновь возвращаясь к рассмотрению и обсуждению различных сторон проблемы, расспросил самых именитых и известных из присланных людей, задав им вопросы о величине, цвете и форме знамений. Затем, когда он услышал о том, каковы на самом деле были знамения (ибо ложь – не только вне сонма богов[63], но ее нет и в их замыслах), то, по своему обыкновению, улыбнулся и ответил им: «Эти знамения вовсе не предсказывали мой визит к вам». Затем он произнес слова, которые, по моему мнению, говорят о том, что он был чем-то большим, нежели просто человек. Ибо ответил он следующее: «Знамения, явленные вам, для моих достоинств слишком мелки и примитивны».

Евстафий женился на Сосипатре, которая обладала такой непревзойденной мудростью, что ее муж казался пред нею чем-то ничтожно малым. Об этой женщине уместно будет рассказать, и как можно больше, даже в перечне мудрых мужей – столь широко разнеслась о ней слава. Она родилась в Азии, в окрестностях Эфеса, в области, где находится и протекает река Каистр, которая дает название той местности. Сосипатра происходила из знатной и богатой фамилии. Когда она была еще маленьким ребенком, то все вокруг делала счастливым: такой красотой и благородством сиял ее детский возраст. Так прошло пять лет. В это время в имение родителей Сосипатры пришли два старика (оба были в возрасте, давно перешедшем за акме, хотя один из них был старше другого). У обоих были большие сумки, и они носили кожаные одежды. Старцы попросили управляющего (им это было легко сделать), чтобы тот доверил им уход за виноградником. Когда урожай превзошел все ожидания (при этом присутствовал сам хозяин, а вместе с ним – и маленькая Сосипатра), то удивление было беспредельным, и появилось подозрение, что здесь не обошлось без вмешательства божественной силы. Хозяин имения, пригласив их за стол, сделал своими сотрапезниками и оказал им всяческое внимание, упрекнув при этом других работников имения за то, что у них нет таких результатов. Старцы же, удостоенные греческого гостеприимства и трапезы, были поражены и пленены необыкновенной красотой и резвостью маленькой Сосипатры и сказали: «Другие наши тайные и неизреченные знания мы храним в самих себе, а этот, хвалимый тобой урожай винограда смешон и, по сравнению с нашими высшими способностями, является просто достойной презрения детской забавой. И если ты желаешь, чтобы мы как должно отблагодарили тебя за твое угощение и гостеприимство, но не деньгами и не теми благами, которые преходящи и тленны, но тем, что далеко от тебя и твоей жизни, даром, достигающим небес и звезд, то оставь Сосипатру нам, более причастным истине, нежели ее кормильцы и наставники, и в течение пяти лет не бойся ни того, что девочка заболеет, ни того, что она умрет, но будь спокойным и уверенным. Тебе следует позаботиться о том, чтобы не появляться в имении до тех пор, когда после свершения соответствующих оборотов солнца не наступит пятый год. Доход от твоего поместья будет сам собой расти, а поместье – процветать; дочь же твоя станет не просто женщиной и человеком, да и сам ты будешь думать о девочке как о чем-то более великом. Если в тебе достаточно смелости, то прими наше предложение и протяни нам руки ладонями вверх[64]. Если же тебя мучают подозрения, то мы ничего не говорили». На это отец скрепя сердце[65], смиренно, вручил им ребенка, передав его им на воспитание, и призвав эконома[66], сказал ему: «Обеспечивай старцев всем, что им нужно, и не вмешивайся в их дела». Так он сказал. Сам же еще до зари, словно беглец, покинул и дочь, и имение. Старцы же (были ли они герои, демоны или принадлежали к еще более божественному роду) взяли на воспитание ребенка, и в какие мистерии они посвящали девочку, никто не знал, и к каким обрядам приобщали ее, было неясно даже тем, кто очень хотел это узнать. Наступило время, когда всем было позволено приблизиться к имению. Оказавшийся среди них отец девочки не без труда узнал своего ребенка – так возросла ее красота. Сосипатра тоже не сразу узнала своего отца. Он даже поклонился ей: столь отличной от прежней она ему показалась. Здесь же были и ее учителя. Когда приготовили трапезу, то они сказали: «Спроси девушку, о чем хочешь». Но тут она сама вмешалась: «Отец, спроси меня о том, что случилось с тобой в дороге». Когда отец попросил, чтобы она об этом рассказала (будучи богатым, он путешествовал на четырехколесной повозке, а с этими повозками случается много неприятностей), девушка так описала все разговоры, опасности и страхи, словно ехала вместе с ним. Отец же столь сильно этому удивился, что был не просто восхищен, но буквально поражен и поверил, что его дочь божественна. Он пал ниц перед теми мужами и просил их сказать, кто они на самом деле. Старцы же с трудом и не сразу (такова была воля бога) рассказали, что они – посвященные в мудрость, называемую халдейской[67], да и это они произносили загадочно и потупив взор. Когда отец Сосипатры, стоя на коленях, просил старцев о том, чтобы они стали хозяевами имения, воспитывали бы дочь и посвятили бы ее в еще более священные тайны, те наклоном головы согласились, что сделают все, как он просит, но более ничего не сказали. Отец же, словно получив некое обещание или даже оракул, ободрился сам в себе, хотя и не мог понять его смысл. В душе своей он премного хвалил Гомера, потому что тот так воспел сверхъестественное и божественное: