Амеде Ашар - Удары шпаги господина де ла Герш, или Против всех, вопреки всем

- Мадемуазель де Сувини в один прекрасный день станет графиней де ла Герш или не будет ничьей.

- Вот это да! - вскричал г-н де ла Герш.

Он не смог продолжить начатую фразу, потому что Адриен только что убежала, оставив в его руках букетик цветов, которые собирала.

Какой прекрасной казалась ему сегодня деревня! Насколько ясно он понимал теперь скрытую суть вещей!.. И кроме того, Арман-Луи чувствовал себя переменившимся. В нем билось сердце мужчины, он входил в жизнь через лучезарные ворота любви.

Ныне, когда произошло нечто оставляющее такой глубокий след в жизни, м-ль де Сувини уже исполнилось шестнадцать лет.

С той поры можно было видеть Армана-Луи то блуждающим вокруг Гранд-Фортель, то углубляющимся в леса: но он не чувствовал себя одиноким; и когда радостный вздох вздымал его грудь, на устах его играла улыбка. О, с каким вниманием он готов был теперь выслушивать советы г-на де Шарней! - он не хотел пренебрегать ничем, что могло бы помочь ему выбрать свою дорогу в этом мире. Его цель, его надеждой стала Адриен. Чтобы добиться её, заслужить её, ему казалось, не существовало ничего невозможного, - - быть может, потому с таким упорством и прилежанием, какого недоставало ему прежде, овладевал он теперь военным делом.

Г-н де Шофонтен сдержал свое обещание, и сколько бы ни было жгучим его желание рассечь сверху донизу гугенота, однако он больше не вызывал на дуэль г-на де ла Герш. Тем не менее он и не прекращал называть его безбожником - его воинствующая религиозность не допускала компромисса с этой стороны, а насмешливое прозвище, слетающее с его уст, звучало скорее дружески, что не давало им повода к стычкам. "Безбожник" также отомстил фанатической набожности Рено, в свою очередь прозвав его "Лигист".

- Я - Лигист? Этим можно только гордиться! - ответил Рено весело.

4.

Глава, в которой появляется Каркефу

Никто не видел, чтобы Монтекки и Капулетти жили в добром согласии, но когда Монтекки устал жить без войны, изумленный тем, что после восьми дней ожидания не получил тумаков и не отвечал на них, он объявил войну некому деревенскому здоровяку, которого звали Каркефу, - и драки возобновились с новой силой.

Этот самый Каркефу, почти сверстник Рено и на год или на два старше Армана-Луи, был сыном оружейного мастера, жившего в соседней деревне на скудные доходы, которые он получал за свою работу. Ростом парень вымахал с тополь - и на десять лье окрест он прославился причудами, из-за которых его дразнили Придурком. Каркефу утверждал, что боится всего.

- И баранов - тоже боишься? - однажды спросил его Ре но.

- Господин маркиз, у них же рога! - отвечал Каркефу.

Каркефу придерживался правила остерегаться всех и вся. Нет больше риска, чем риск собой! - любил он повторять иногда как изречение. - Но вообразите, как опасно рисковать собой! ...

В результате, всякий раз, как только представлялся случай, Каркефу бросался в драку, как тигр.

Никогда ещё не видели в Мане, Анжу, ла Марше и Бурбоне человека, чье поведение так не соответствовало бы его принципам, когда на словах он с чем-либо соглашался, на деле отвергал. Однажды вечером его увидели идущим с аркебузой за плечами и великолепным охотничьим ножом у пояса, к тому же он тащил на себе овцу, - это было зимой во время снегопадов.

- Эй, Каркефу, куда ты так снарядился? - спросил его сосед.

Каркефу слегка откинул свою длинную холщевую блузу и показал пристегнутые к изнанке два пистолета и широкий кинжал.

- Я торгую ягнятами и боюсь, как бы бараны меня не загрызли! - ответил он, ускоряя шаг.

Его ответы часто были настолько нелепы, что уразуметь сказанное иной раз просто не представлялось возможным. Именно по этой причине некоторые из местных насмешников называли его Придурком, тем более, что последний, третий слог его фамилии, по-французски это и означал.

Рано утром, когда Каркефу, согнувшись под ношей из четырех или пяти волков, убитых в засаде, возвращался домой, вокруг него собрались люди.

- Волки сожрали овцу, - сказал он. - И я взял их шкуры. У меня с ними небольшая торговая сделка: пять волков за одну овцу, раненые - не в счет.

Это означало, что два недобитых волка испустили дух в лесу.

Рено прослышал об этом уничтожении волков.

- Выходит, ты их не боялся? - спросил он.

- Напротив, господин маркиз: страх-то и погнал меня с постели. Вой этих злобных зверей не давал мне сомкнуть глаз; я дрожал, как от холода, с головой укрывшись под одеяло. Но второго одеяла у меня нет, и чтобы избавиться от дрожи, я и решил убить их, - - не загибаться же от простуды.

- Надо было известить об этом меня, - заметил Рено.

- Ах, сударь, если бы я прождал в постели хотя бы ещё одну ночь, я бы закоченел насмерть! Мерзавцы, они выли под моими окнами! Тогда, до смерти напуганный, я вооружился до зубов и, взвалив глупого барана на плечи, спрятался в глубоком овраге, где свернулся клубочком, трясясь от страха. Баран имел неосторожность заблеять; эти бандиты о четырех лапах сразу же сбежались, и тогда я прицелился в стаю. Ах, сударь, в тот момент, когда я нажал на спусковой крючок, я закрыл глаза. В аркебузу я же забил пригоршню гвоздей и железных обломков... Провидению было угодно, чтобы заряд по пал прямо в сердце банды. Все волки взвыли одновременно, и я понял, что мне пришел конец. Я тайком подсматривал из своего укрытия; двое из них бились в судоргах, третий впился в собственный хвост, я подумал, что зверь покалечен, но самом деле, оказалось, огромный гвоздь торчал в его распоротом живо те, и это его беспокоило. Четвертый, сын этого подонка, обнаружил место, где я прятался; ему не терпелось отомстить за своего издыхающего отца, но едва он успел сделать прыжок в мою сторону, как я продырявил его башку выстрелом из пистолета: так мы обменялись любезностями, зато больше он уже не возникал. А родители убитых, должно быть, совещались между собой: милосердные и сытые были за то, чтобы отступать, другие - за то, чтобы драться, то есть эти, последние, полакомившись баранинкой, хотели попробовать ещё и мяса христианина. Я совсем растерялся и, выйдя из моего укрытия, попал в самый центр этого тайного сборища. В одной руке у меня был пистолет, в другой - кинжал: пуля, вылетевшая из моего святого покровителя, засела во лбу самого шумного оратора, а затем я поиграл ножом на спинах у всех прочих участников совещания, сделав на них небольшие насечки. Наконец, злодеи решили спасаться бегством. И слава Богу, потому что к этому времени я уже едва держался на ногах... Да, а что же вы думаете случилось с тем волком, у которого торчал гвоздь в животе? Стервец! Он так и ушел вместе с ним! И с ним умрет: краденое никогда не идет впрок.

- Превосходно! - ответил Рено. - Но как же ты справился со страхом, который тебя пожирал?..

- Пожирал - слабо сказано, - прервал его Каркефу. Он меня убивал!

- Ладно, пусть убивал. Но как же ты совладал с этим страхом? Откуда взялась эта смелость, которая заставила тебя среди ночи, в овраге, без чьей-либо помощи сразиться со ста ей волков?

- Все очень просто. Когда мне грозит смертельная опасность, я так пугаюсь, что очертя голову, бросаюсь впереди нее, чтобы её не видеть...

- В твоем объяснении недостает логики. Подумай немного, пожалуйста.

- Господин маркиз, я не философ, я трус.

Сказав это, Каркефу не собирался рассыпаться в объяснениях: он был трусом, трусом и остался.

- Что ж, - сказал Рено. - Я избавляю тебя от этого недостатка и сделаю тебя смелым человеком, не смотря ни на что.

- Ну уж дудки! - ответил Каркефу. - Вам легче будет превратить черную овцу в белого ягненка.

- Вот увидишь, - пообещал Рено.

И оттого, что Каркефу усомнился в его заверениях, и потому еще, что скучал Рено без ссор с Арманом-Луи, г-н де Шофонтен выбрал отныне ближайшим своим противником почтенного Каркефу, хотя тот был истинным католиком.

Даже профессиональный математик, который обедает только уравнениями, а ужинает только логарифмами, не мог бы подсчитать количество ударов, тумаков, подзатыльников и пощечин, которыми они обменялись за шесть последующих месяцев. Когда они ездили, один следовал по полянам за другим; уезжали они чистыми, возвращались вымазанными в грязи; у Каркефу кулаки были тяжелы, как чугун, а мускулы Рено были стальными. Исчерпав запас сил и выносливости, сын оружейного мастера заканчивал тем, что сдавался дворянину; но из упрямства, будучи побежденным, на следующий день он снова лез на рожон.

- Это не оттого, что я смелый, - упорно при этом повторял он, - но постольку, поскольку вы занялись моим воспитанием, я обязан засвидетельствовать вам мою признательность. Однажды вечером он чуть не сломал позвоночник, упав после броска Рено на речные камни, но Рено, напуганный криками Каркефу, успел протянуть ему руку.

Каркефу уже вскочил на ноги.

- Господин маркиз, я обожаю вас, - сказал он. - Не убивайте меня больше - вы уже почти избавили меня от моего недостатка.