Василий Кравков - Великая война без ретуши. Записки корпусного врача

Провал плохо подготовленного Временным правительством июньского наступления 1917 г., вызвавший отход полностью разложившихся соединений русской армии из последних остававшихся под ее контролем районов Австро-Венгрии, поверг В.П. Кравкова в еще большее уныние. «Русь теперь в параличе, из всех способностей сохранилась у нее еще единственная способность неистощимого словоговорения, обусловленного неизлечимой болезнью зуда языка, и во власти разгула стихий, слившихся из фанатизма, невежества, авантюризма, провокации и предательства!..» — писал он в начале июля 1917 г. Разгулявшаяся солдатская вольница заставляла его задаваться вопросом: «Было ли в истории человеческих революций что-нибудь подобное нашей революции, чтобы свобода превращалась в безумный разврат и воины “революционной” армии теряли чувство чести, совести и любви к родине?!»

7 (20) июля 1917 года В.П. Кравков был уволен из армии приказом начальника санитарного управления Юго-Западного фронта. Как ему удалось выяснить, за ним стояли интриги Совета санитаров Упсанюз, подозревавшего заслуженного военного врача в «недостаточном углублении демократических начал» в работе. По этому поводу Василий Павлович пророчески писал: «Я так рад, что окончательно уезжаю с этого кровавого поля битв славной “революционной” всероссийской армии, оскверненного небывалой еще в истории человечества какой-то отвратительной мешаниной людского идиотизма с классическо-русским срамом, позором и бесчестием. Еду теперь уже на третью кампанию — на гражданскую войну, ч[то]б[ы] умирать вместе с своей семьей».

С фронта В.П. Кравков отправился домой в Москву. Об окружавшей его действительности он с грустью писал: «Бюрократическая самодержавная сволочь прежнего режима сменилась самодержавной хамократической сволочью нового режима». Новые политические тенденции в жизни страны вызывали у него мрачные предчувствия. «Чувствуется, что мы, взрослые люди, попали в плен к озорникам-гимназистам!.. — писал он в июле 1917 г. — Были раньше царские холуи, теперь — не оберешься холуев презренной черни, явочным порядком захватывающих себе вкусные жареные кусочки и теплые местечки… Одно утешение, что все эти проходимцы будут иметь продолжительность жизни мыльных пузырей».

3 (16) августа 1917 г. В.П. Кравков вернулся в Москву и прекратил ведение своего дневника. За три года войны из-под его пера вышел оригинальный исторический источник, полный ценных свидетельств очевидца важных исторических событий. Записки Василия Павловича содержат уникальные сведения «из первых рук» об обстановке в штабах русских армий и в войсках, повествуют о его встречах с великими князьями и видными военачальниками русской армии. Его талант ученого-медика, с присущими ему наблюдательностью, скрупулезной методичностью и аналитическим подходом к окружающей действительности, таким образом, сослужил хорошую службу также и отечественной исторической науке.

Весной 1919 г., чуть более чем за год до своего ареста и гибели в застенках ВЧК, В.П. Кравков передал Румянцевскому музею большую часть документов своего домашнего архива — военные дневники и многочисленные документальные приложения к ним, письма, газетные вырезки, карты и многое другое. Благополучно пережив десятилетия забвения в архивном хранилище «Ленинки» и в фондах НИОР РГБ, наиболее ценные из этих свидетельств минувшей эпохи теперь становятся доступными широкому кругу читателей.

Военные дневники В.П. Кравкова — уникальный комплекс исторических документов, отличающихся ярким и образным языком. В них раскрываются картины жизни русской армии в ходе двух войн начала XX в., оказавших значительное влияние на дальнейшее развитие российского общества. Подмеченные автором дневников сцены прифронтовой жизни подвергаются осмыслению хорошо информированным, думающим человеком с широкими интересами, обширным научным и общекультурным кругозором. Оценки видных деятелей и знаковых событий своего времени, даваемые автором, заслуживают внимания отечественных историков, которые в канун 100-летнего юбилей Первой мировой войны получают в свое распоряжение ранее малоизвестный и труднодоступный исторический источник.

Согласно предложенной А.С. Рейнгольдом классификации военных дневников, разделяющей подобного рода исторические документы на шесть категорий, записки В.П. Кравкова можно отнести ко второму типу — «дневники командиров средних соединений, описывающих военный опыт…»[9] Однако такое определение не лишено некоторой доли условности: все же автор дневника, хотя и служил по военному ведомству, не был кадровым военным и в своих записках подчеркнуто дистанцируется от военной касты, неизменно акцентируя неприглядные моменты в поведении ее представителей. Данное обстоятельство, на наш взгляд, показывает, что предлагаемая

A.С. Рейнгольдом классификация, при всех ее очевидных достоинствах, все же нуждается в дальнейшей проработке и уточнении, поскольку в нынешнем виде, к сожалению, не учитывает всего многообразия разновидностей жанра «военный дневник».

Как представляется, научная ценность военных дневников

B.П. Кравкова заключается прежде всего в богатой информации о социально-психологической стороне Русско-японской и Первой мировой войн, о восприятии этих событий различными сегментами русского общества как на фронте, так и в тылу, в том числе — с оглядкой на происходившие в стране общественно-политические процессы. В этом контексте понятен интерес современных исследователей к наследию В.П. Кравкова. Показательным, на наш взгляд, является факт использования опубликованных на тот момент фрагментов его дневника периода Русско-японской войны в работах основоположника военно-исторической антропологии и психологии Е.С. Сенявской[10]. С публикацией записок В.П. Кравкова за 1914–1917 гг. существенно расширяется источниковая база для работы специалистов, занимающихся вопросами психологии участников вооруженных конфликтов.

Очевидно, что комплексное изучение дневников В.П. Кравкова привнесет немало нового и в историографию собственно Первой мировой войны. Нельзя не согласиться с современным исследователем И.В. Образцовым, справедливо отметившим, что «история Первой мировой войны в отечественной и зарубежной литературе в основном представлена работами, анализирующими военно-политическую, оперативно-тактическую и социально- экономическую составляющие конфликта. Социологическая и социально-психологическая стороны проблемы оставались, как правило, вне поля зрения исследователей. А ведь сущность причин, по которым Россия по окончании Первой мировой войны не оказалась ни в лагере победителей, ни в стане побежденных, лежит именно в области анализа ее “живой силы” — психического состояния и социального самочувствия военнослужащих на фронте и гражданского населения в тылу»[11]. Военные дневники

В.П. Кравкова дают благодатный материал для анализа именно этих аспектов военного конфликта, пропущенного через призму личностного восприятия автора.

Таким образом, в настоящее время имеются все основания полагать, что дневники В.П. Кравкова, первым шагом к изучению которых является настоящая публикация, окажутся востребованными как российским и зарубежным научным сообществом, так и всеми, кто интересуется отечественной историей.

В заключение автор настоящей публикации хотел бы искренне поблагодарить заведующего НИОР РГБ В.Ф. Молчанова, чья работа 1991 г. послужила образцом для обработки и комментирования текста В.П. Кравкова, профессора Рязанского государственного медицинского университета им. И.П. Павлова Д.Г. Узбекову, автора первой комплексной биографии видных представителей семьи Кравковых, за постоянную консультативную поддержку, а также создателя интернет-проекта «Русская армия в Великой войне» А.А. Лихотворика за возможность использования картотеки проекта при составлении примечаний к тексту.

Текст дневников В.П. Кравкова воспроизводится по рукописному оригиналу (РГБ, НИОР, ф. 140, к. 6–7) с сокращениями.

8 августа[12]. Светлое лазурное небо. Третий день нашей стоянки в Холме[13]. Не хотел было писать дневника, да и не мог от волнения при виде того, что все совершающееся вокруг является точной копией всего того, что пришлось наблюдать еще и в японскую кампанию[14]; уже не было и не чувствовал в себе захвата новизны от впечатлений бытия, к[ото]рого судьбе угодно было заставить меня проживать вторично. Но как ни тяжело мне браться за перо — не могу я молчать, ч[то]б[ы] хотя в слабых штрихах не отмечать всей бездны вставшей передо мной теперь кошмарной действительности, превзошедшей организационным развалом, моральной растленностью и умственным отупением высшего командного состава даже и то, что мне пришлось видеть в злополучные дни минувшей кампании. Передо мной неподдающаяся описанию мрачная картина полного разгула наглого самодурства, безбрежного невежества в своем деле, забубенного узколобого эгоизма, вопиющей бессовестности, совершенного отсутствия у власти стоящих людей и элементарного чувства долга, и чувства значительности переживаемого Россией момента. […] Начальник штаба — полоумный Федяй[15], вернее «Балдяй», говорит нелепые вещи, делает противоречивые приказания своим подчиненным, из к[ото]рых нек[ото]рые (Лебединский, Кузьминский и еще другие) готовы бы всей душой дело делать, но он их сбивает с толку. Посмотрю немного еще и думаю подать секретно рапорт командиру, что признаю «Балдяя» душевнорасстроенным, могущим натворить больших бед. […]