Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 5. Мощеные реки.

Уже время прилететь свиристелям, малиновым щурам, клестам, белым совам и тундровым пуночкам. Не все пришельцы попадаются на глаза, но зимуют у нас больше десятка прилетных птиц.

Валит снег. Уже все побелело. Только у елок, под ветками, еще прячется пахнущая прелью и квасом поздняя осень. Странный день. Лес то глохнет от белых мух, то вдруг становится прозрачным чуть ли не на версту. Видишь между березами горы сизых и розовых облаков. Солнца нет, но на летящий самолет вдруг как будто кто зеркальцем посветил: сверкнул и тут же вдруг исчезает в бегущем лиловом дыму, и звук его как будто с иного света. Березы, только что стоявшие рядом с тобою, пропадают. Идет снег, тихий и большой, как белые бабочки. И пахнет арбузом.

В такие дни барсуки, мокрые и продрогшие, до весны залезают в сухие теплые норы. Медведь, оглядевшись, бредет к берлоге, прыгает, чтобы затерять след, и залегает. Рыбы ложатся на дно до тепла. Ходившие парами волки собираются в стаи. Птицы тянутся поближе к жилью человека.

Река стынет. И вот-вот уже большой мороз, стукая валенками, перейдет речку. До белой старости дожила осень. Завтра — зима.

12 ноября 1965 г.

Речка называется Никулка, с ударением на первом слоге. Назовите вслух эту речку, и вы поймете, почему именно ей сделано предпочтение.

Никто не сосчитал, сколько на Камчатке маленьких речек. Летишь самолетом — видишь кружева бегущей воды. В тундре речки укутаны ивняком. Местами воды не видно, только ивняк, желтый от первых морозов, стекает по сопкам в большую реку. Между вулканами и молодыми горами речки сверкают кованым серебром, а на равнине, освободившись от горного плена, речки предаются разгулу и вместе с матерью рекою Камчаткой петляют, текут вперед, назад, в стороны, делают дуги и повороты и очень похожи сверху на сверкающих ящеров.

Мне приходилось вброд или прыгая с камня на камень переходить эти речки. Вода, рожденная в горных снегах, ломит зубы. И тут же рядом с ней бежит по камням речка с теплой прозрачной водой. Она вытекает из толщи горы.

А гора, хоть и носит снежную шапку, таит в себе первобытный жар. С этим теплом мороз даже в пятьдесят градусов не справляется. И по этой причине на речках остаются зимовать лебеди.

Речка Никулка.

Летом и осенью камчатские речки вскипают от рыбы. Лососи, гулявшие бог знает где в океане, находят Камчатку, каким-то чудом в сотнях камчатских речек находят «свою» речку, ту самую, где они появились на свет из красной икринки.

Идут, идут вверх по воде, прыгают через камни, переползают мели, поднимаются в струе водопада, не питаются в это время, приходят, наконец, к родовому месту, дают жизнь новому поколению и умирают тут же, на родной речке.

В иное лето ход рыбы бывает таким, что «ставь весло — не падает». На мелких местах вода «закипает» от рыбьего хода. Медведи собираются к берегам порыбачить. Сядут возле воды и лапами швыряют на берег упругих, сильных лососей. В это же время и людям проще всего рыбачить. В это время идет заготовка ставшей теперь уже редкостью красной икры и рыбы, известной по названиям: кижуч, горбуша, нерка, чавыча, кета.

Мы выбрали Никулку еще и потому, что это хорошая нерестовая речка. На ней одиноко живет человек, который ведет учет рыбам: сколько приходит, сколько уходит в море.

Дорога к Никулке идет по воде. Солнце стоит то впереди лодки, то светит в корму. Главный вулкан Камчатки — Ключевская Сопка дымится то справа, то слева — это река водит нас петлями по долине. Осень роняет снег. Мы сидим, укутанные в тулупы, и слушаем, как бьются о борт льдинки ранней шуги. Двести пятьдесят километров дороги.

Временами мы вылезаем на берег и неистово бегаем по первому снегу. Когда кровь, наконец, согревает застывшие ноги, снова садимся в лодку. Опять звенит прозрачная пыль воды и стукают льдинки о борт.

Ключевская Сопка сменяется новым вулканом. И только лес не меняется.

Тут природа, кажется, оплошала…

Кружатся на берегу раздетые лиственницы и осины, березы, черный ольшаник и кусты шиповника с красными каплями ягод. Седые глухари, не пугаясь, сидят на ветках у самой воды. Мы замедляем ход и целимся в глухарей.

Тяжелые птицы трещат морозными крыльями, перелетают реку и садятся у нас на виду в корявые шапки лиственниц. Мороз, за ночь сковавший озера, поднял на крыло тысячи уток, лебедей и гусей. Птицы спешно строятся в цепи и треугольники. И как ни петляет река, по птичьей дороге мы точно определяем, где север, где юг. Однако не все улетают. Тысячи уток переселились с озер на реку. Утки свищут крыльями над самой водой, садятся, чтобы через минуту снова подняться и мелькающей сеткой лететь впереди лодки.

Шапки наши и тулупы заиндевели, борта у лодки сверкают бисером замерзшей воды. Скоростью лодка может тягаться с автомобилем, поэтому не только утки и глухари занимают впередсмотрящего. По реке плывут «нерпы» — тяжелые полузатонувшие бревна. Чуть прозевал… Лучше не думать, что может случиться. Камчатка-река даже летом не отпускает добычи. Мелькают красные лоскуты матерчатых бакенов. Раза четыре появляются поселки на берегу — горстки бревенчатых домиков. Встретилась тяжело груженная цистернами баржа. И так же тяжело груженная лодка — охотник вез рыбу и тушу медведя.

С нами ничего не случилось. На второй день пути к вечеру мы кинули якорь в прозрачную воду Никулки.

Правый берег у Никулки крутой и обрывистый. Упавшие елки и лиственницы корнями держатся где-то вверху, а головами не достают реки. Мы заглушили мотор, зачерпнули пригоршни воды. В лиловой глубине шевелятся длинные зеленые волосы трав, виднеются чистые камни и плывут большие полусонные рыбы. Подвожу багор и без труда цепляю рыбину. Она слабо шевельнулась в снегу и затихла. Хвост у рыбы похож на обтрепанный веник. Малиновочерная кожа свисает лохмотьями.

Поднимаемся вверх по речке и видим множество обреченных лососей. Они еще держат голову против течения, но конец уже близок. На берегу у воды и на дне речки лежит множество мертвой рыбы. В узком месте Никулку пересекает частокол-загородка.

Десятки рыб течение прибивает к забору, и тут их цепляют баграми и кладут штабелями на корм собакам.

Было похоже, что где-то вверху по речке рыбы попали в беду или держали с кем-то неравный бой и теперь, ослабевшие и избитые, отступали.

Рыбы первый раз пережили пору любви. И все, на этом кончился рыбий век. Повальная гибель живых существ ошеломляла. Природа, всегда мудрая и бережливая, тут, кажется, оплошала.

Мы долго возились у лодки. Взошла луна. Засветились окна в одинокой лесной избе. Трепещет под напором воды частокол-загородка, и всюду по воде идут большие круги — на реке умирает рыба.

Если ночью, пролетая Камчатку, глянуть вниз с самолета, Никулку можно узнать по одинокому огоньку. Один-единственный дом на много километров тайги. Мы сидим у лампы, едим картошку с соленой рыбой и греем ноги у печки. Хозяина-ихтиолога нет дома. Жене хозяина пришли сроки рожать. Неделю назад он увез ее в дальний речной поселок и стал ждать вестей. Но проволока, бежавшая в тайгу по столбам, вестей не давала. Позавчера хозяин не выдержал и ушел в поселок. На столе возле лампы осталась гора окурков и раскрытый «Справочник акушера».

Рыбой нас угощает помощник ихтиолога и конюх по совместительству Павел Васильевич Гусев. Первые полчаса Павел Васильевич старается незаметно выведать: а правда ли мы из Москвы? Потом подозрительность сменяется безграничным расположением. И мы узнаем, что на Никулке живут «четыре души», «начальник с женой, я и…» О своей жене Павел Васильевич говорит осторожно, потому что женился недавно, выбрал себе жену из присланных в эти края: «Ну, как их… ну, этих, которые там у вас не хотели работать…» «Ничего, женщина к хозяйству оказалась способная…» Живут еще на Никулке возле людей две серых лошади и три собаки: Бобик, Шарик и Пекарь.

«Зимы в этих местах студеные. Снегу — лошадям по уши. От мороза ухают стены в избе. А речка морозу не поддается. Поэтому у дома зимуют лебеди. Две сотни птиц на реке. За водой выскочишь — плавают возле кладки. Река белая от паров. И они белые. А в прошлую зиму два черных пристали, будто бы австралийские лебеди…»

— Ну а рыба?

— Что ж, рыба! Рыбе счет аккуратно ведется. Рыба, замечаем, на убыль пошла. Говорят, японцы сильно шуруют, а может, другие причины… Учет? Ну, это дело простое. Забор видели? Воротца в заборе? Открываем воротца и считаем по головам, как телят или кур.

Ну а потом все на бумагах там, в Петропавловске, плюсуют и минусуют, решают, сколько не ловить, сколько ловить. Мальков, которые в море идут, тоже считаем…