Галина Ершова - Древняя Америка: полет во времени и пространстве. Мезоамерика

Поначалу похожий на ягоду предмет в клюве птицы не вызывал у исследователей особого интереса, поскольку выглядел ее естественной добычей.

Однако было подмечено, что вместо этой «ягоды» индейцы иногда рисовали в клюве птицы… голову человека, что и заставило воспринимать этот знак не как изображение плода, а как особый символ. Следует заметить, что древние – не только ольмеки – любили, как мы бы сейчас назвали, семантические игры, суть которых универсально сводится к следующему. В древних языках существовало много слов-омонимов, то есть одно и то же слово имело зачастую до пяти-шести значений. Трудно что-либо сказать о взаимозависимости этих значений, иногда она заметна, а иногда нам совершенно непонятна. Тем не менее, выбиралось слово, которое графически передавалось определенной идеограммой (или фонетическим знаком). Однако в необходимой ситуации под этим изображением подразумевалось не прямое значение слова, а совсем другое, несущее зачастую скрытый смысл, который иногда называют эзотерическим. Подобный прием активно использовался как ольмеками, так и их культурными преемниками – майя.

Так, наиболее общим словом для обозначения плода в языке майя является ich. Ich huh, например, – название растения, определяемого как Eugenia Axillaris, это куст с плодами в виде маленьких ароматных красных ягод. Однако помимо значения «плод растения» по омониму ich означает: «приплод» или «человеческий плод», то есть «зародыш», а также имеет значение «близнецы». Глагол ich-il означает «забеременеть». Но и это не все. Слово ich имеет еще несколько значений: «глаз», «лицо», «похожий» и даже «поверхность земли».

Иконография майя представляет случаи замены изображения ягоды на опознаваемое изображение лица (головы) человека, что с точки зрения семантики знака вполне допустимо и не противоречит традициям. Так, например, нередко встречается сюжет, где в контур пещеры помещено изображение большой птицы. В ее широко раскрытом клюве – голова человека с подчеркнуто выделенным круглым глазом и завитком (центральный элемент ich в качестве поясняющей надписи). Такие изображения есть и на керамических сосудах, и в рукописных кодексах, и в настенных росписях.

С пониманием этой скрытой игры слов стало очевидным, что появление знака ich, будь то лицо, глаз или плод, указывает на то, что речь идет о возрождении души умершего. Неслучайно и другое значение этого слова – «похожий». Дело в том, что, согласно идущей из глубокой архаики майяской системе родства, новорожденный наследовал вместе с душой своего умершего деда (предка через поколение) и его внешний облик, и характер, и имя, и социальный статус. Изображение глаза как бы символизировало передачу этой духовной сущности человека. При всей неожиданности образа стоит согласиться, что глаза закономерно отождествляются с душой, поскольку это единственный орган, который как бы имеет самостоятельную жизнь и экспрессию. Причем об умирании глаз можно говорить отдельно от всего тела, что, видимо, и должно подразумевать уход души.

Согласно версии эпоса индейцев майя-киче «Пополь-Вух», девушка Иш-Кик (имя означает «Кровинка») беременеет от слюны плюнувшей ей в ладонь головы одного из близнецов, которая выросла вместе с другими плодами на тыквенном дереве. В результате у девушки тоже рождаются близнецы. Это еще один мифологический сюжет, построенный на все той же семантической игре.

Итак, начиная с ольмекской традиции и до колониальных времен образы «мертвый глаз», «лицо», «гигантская голова» были тождественны между собой и идеографически обозначали душу, передаваемую потомку от далекого предка путем реинкарнации. Таким образом, становится очевидным, что только ради изображения «лица» древние ольмекские мастера изготовляли всю гигантскую голову. Шарообразность памятника лишь подчеркивала значение «плод».

Выражения лиц у голов разные – и это не случайно, поскольку они должны были передавать портреты различных людей. Вместе с тем почти все лица содержат элементы, указывающие на преклонный возраст изображаемых персонажей. Таким образом, гигантские головы – это первые портретные изображения мифологизированных прапредков – основателей племени на далекой прародине, которая давно «исчезла» в пещерах где-то на севере.

Нетрудно заметить, что головные уборы на гигантских головах разные. Так, например, на голове 10 из Сан-Лоренсо надет как бы шлем из нефритовых пластинок. Подобные уборы носили позже правители майя, например, в знаменитом Паленке. Головные уборы 3 и 4 из Сан-Лоренсо содержат элемент из четырех витых веревок, что является уже указанием на родовую структуру племени и прямую связь по крови между предками и потомками. На некоторых головах (например, монумент 1 из Ла-Венты) хорошо различим графический элемент «пещеры». Головные уборы других (монумент 1 из Ла-Венты; головы 1, 2, 6 из Сан-Лоренсо и др.) графически напоминают знак xib — «исчезать», «север», что также является прямым указанием на культ предков и легендарную прародину. На шести головах присутствует элемент «птицы» («шлем пернатый» по A.C. Пушкину), связывающей мир живых с миром мертвых.

Еще одной загадкой этой цивилизации является обилие среди болот монументальных памятников, изготовлявшихся из крупных монолитов. А ведь эти монолиты приходилось перемещать на сотни километров, не имея тягловых животных и хороших дорог! Изготовление памятников монументальной скульптуры было сопряжено с доставкой каменных глыб волоком из ближайшего базальтового горного массива. Задача была хотя и трудной, но вполне осуществимой в местах концентрации рабочей силы. Как известно, все ранние цивилизации тяготеют к избыточной монументальности. При этом современный человек мучается загадкой: как и зачем переносились на такие большие расстояния эти неподъемные глыбы? Этот вопрос возникает при виде фигур острова Пасхи, платформы Баальбека, египетских монументов. В этот же ряд мы помещаем и каменные памятники ольмеков – гигантские головы и алтари. Как показывают многочисленные расчеты и уже проведенные исторические эксперименты, подобные задачи оказываются по силам и современному человеку, хотя и кажутся ему бессмысленными и излишне трудоемкими. Какую же цель преследовали древние ольмеки, перетаскивая глыбы и возводя города среди воды?

Дело в том, что болотистые земли, удаленные от горных массивов, значительно усложняли ольмекам проведение обрядов, связанных с культом пещер. Не было даже скал, на поверхности которых можно было бы изобразить эти пещеры, превратив это место в ритуальный центр. Таким образом, единственно доступным способом «воспроизведения» прародины становилось сооружение ритуальных центров, воплощавших пространственную модель мира и превращавшихся постепенно в города, а также возведение монументальных памятников, которые символизировали гору с пещерой прародителей. Использование монолитов только подчеркивало величие замысла и могущество правителей, лишний раз стремившихся напомнить о своем прямом родстве с божественными предками.

Памятники ольмеков, которые долгое время условно назывались алтарями для жертвоприношений, вряд ли напрямую выполняли эту ритуальную функцию в привычном для нас понимании. Почти все серьезные исследователи, занимавшиеся изучением этих скульптур, независимо друг от друга пришли к выводу о том, что воплощенный сюжет передает идею «выхода человека из пещеры» и что этот выход так или иначе связан с идеей возрождения и бессмертия. В литературе подобный тип ольмекских памятников именуется и алтарем, и монументом, и стелой.

Наиболее древний ольмекский «алтарь» датируется 1150–1000 годами до н. э. Он был установлен на вершине невысокой искусственной пирамиды в Сан-Лоренсо. Орнаменты на нем вследствие плохого состояния не определяются.

Илл. 4. Гигантская голова из Сан-Лоренсо

Второй «алтарь» из Сан-Лоренсо – это монумент 14, находящийся в неплохой сохранности по сравнению с предыдущим. Этот монолит имеет прямоугольную форму, верхняя часть выполнена в форме плоской толстой крыши, покрывающей скульптуру и рельефы. Именно эта плоская часть и дала повод исследователям назвать памятники подобного типа «алтарями». Однако исходя из концепции «выхода из пещеры», «крышу» скорее следует интерпретировать как толщу земли. При этом очевидно, что речь идет не о горе, вершина которой должна была бы изображаться в виде конуса, а о пещере, вертикально уходящей вниз, под землю. На задней части алтаря имеется несколько прямоугольных отверстий, куда, по предположению мексиканской исследовательницы Беатрис де Ла Фуэнте, могли помещаться приношения. На монументе 14 одно из этих отверстий достигает больших размеров, и можно предположить, что некогда оно покрывалось крышкой.