Историки железного века - Александр Владимирович Гордон

Щеголев, непосредственно вышли из школы Кареева. Другие, преимущественно москвичи, тяготели к Комакадемии, были выпускниками ИКП, получили подготовку в семинарах В.П. Волгина и Н.М. Лукина. Между тем эти ученые-академики (с 1929 г. «большой» Академии), в свою очередь, учились у Роберта Юрьевича Виппера и других видных профессоров императорского Московского университета.

Фридлянд в 1914–1917 гг. обучался на юридическом факультете Петроградского психоневрологического института (с 1925 г. имени его основателя В.М. Бехтерева). Учреждение было новаторским и демократическим, по слову В.М. Далина – «вольная академия»[26]. Организованный преимущественно на частные пожертвования, Институт хотя и подчинялся Министерству народного просвещения, пользовался известной самостоятельностью: в него принимались лица обоих полов и любого вероисповедания, а также окончившие не только классические гимназии, но и коммерческие и реальные училища (по свидетельству Далина, Фридлянд на родине в Минске закончил гимназию). Это, а также невысокая оплата обучения (25 р.) открывали доступ выходцам из несостоятельных слоев общества.

Замечательной особенностью Института сделался Основной факультет, двухгодичное обучение на котором было обязательным для поступивших на любой факультет. Создавая Основной факультет, В.М. Бехтерев исходил из идеи, что для будущей научной и практической деятельности врача, педагога или юриста необходимо общее образование, которое позволило бы будущему специалисту «понимать взаимные связи и зависимости между отдельными научными дисциплинами».

Идея восстановления традиции universitas, универсального знания привлекла в Институт крупных ученых. Так, курс социологии читали М.М. Ковалевский и Е.В. Де Роберти, общую психологию – А.Ф. Лазурский, биологические основы сравнительной психологии В.А. Вагнер, психологию мифа и первобытных верований Д.Н. Овсянико-Куликовский, анатомию – П.Ф. Лесгафт, всеобщую историю – Е.В. Тарле, историю русской литературы – В.М. Истрин, церковно-славянский – И.А. Бодуэн де Куртенэ[27].

В автобиографии 1929 г. Фридлянд выделял два имени: «По истории работал в семинарии у проф. Кареева и Бутенко»[28]. Особо стоит сказать о близком Карееву его ученике Вадиме Аполлоновиче Бутенко. В годы учебы Фридлянда он был деканом Основного факультета и читал первокурсникам всеобщую историю. Кроме того, вел семинарий по новой истории и просеминарий по «памятникам эпохи Реформации в Германии»[29].

В.А. Бутенко, следуя традиции школы Кареева и установкам передовой научной мысли российских университетов, стремился к соединению преподавания истории с ее научным изучением и прививал ученикам не только навыки источниковедения, но и целостное понимание исторических процессов во всемирно-исторической перспективе[30].

При поступлении в ИКП, как говорится в той же анкете, Фридлянд работал под руководством А.Н. Савина. В анкете он вообще не упоминает ИКП, а про Психоневрологический институт отмечает, что получал в нем высшее образование в 1914–1917 гг. В графе «время окончания» прочерк, так что скорее всего диплома об окончании Фридлянд не получил[31].

Из всего вышесказанного можно сделать два вывода. Во-первых, он должен был получить хорошую профессиональную подготовку и, во-вторых, дорожил тем багажом знаний и умений, что достался от профессоров старой университетской школы. В изданиях широкого пользования указывается, что Фридлянд был учеником Покровского. Действительно, Фридлянд высоко ценил основателя Комакадемии. Хотя в автобиографии для системы Комакадемии он даже не упоминает находившегося в апогее административной силы и научного влияния руководителя, в частных беседах после смерти Покровского Фридлянд говорил, что тот «совмещал умище и знания колоссальные» и что ему удалось «много перенять для науки у Ленина»[32].

Были у Фридлянда и другие научные влияния, другие учителя. Даже после драматических перипетий «Академического дела» у него сохранялись, по свидетельству Г.И. Серебряковой, на квартире которой проходили встречи двух историков, взаимоуважительные отношения с Тарле. Академик старой школы проявлял неподдельный интерес к мыслям яркого представителя новой формации Переходившие в научный диспут эти встречи обнаружили значительные различия во взглядах на исторический процесс: роли выдающихся личностей, которую выделял Тарле, Фридлянд противопоставлял силу освободительных идей.

Многое и объединяло, например отношение к жанру исторического романа. Оба историка положительно оценивали значение художественной литературы для науки в освещении исторических сюжетов, сходились в высокой оценке романов Вальтера Скотта для развития исторического знания, применительно к эпохе Французской революции солидарно на первое место ставили «Боги жаждут» Анатоля Франса и «Девяносто третий год» Гюго. Оба они, говорил Фридлянд, «сумели изобразить героику эпохи в строго индивидуальных образах». Подчеркивая политико-идеологическое значение жанра, он вместе с тем обращал внимание на то, что историческая тематика в художественной литературе позволяет осветить «все затаенные углы человеческой психики»[33].

Несомненно, в своей научной деятельности Фридлянд обращал внимание на обоснованность выводов, хотя те нередко в ту пору выглядели идеологическими установками. А обоснованность, в свою очередь, связывал с документированностью. И во всяком случае мог оценить последнюю, даже если концепция ему не нравилась. Так, отвергнув концепцию Я.М. Захера, он отметил по достоинству источниковую базу монографии о «бешеных»[34].

Любопытно в автобиографии и другое. Свою революционную деятельность он расценивает как перерыв в занятиях наукой. И эту деятельность (в 1917 г. при Петроградском Совете, затем членом ЦИК Литовско-Белорусской республики) скромно именует «партийной работой»[35]. Напрашивается вывод – Фридлянд воспринимал себя прежде всего ученым. Вскоре, однако, кредо ученого подверглось тяжелому испытанию других обязательств, давлению «культуры партийности», которой он был привержен, посвятив жизнь и творчество служению идее революционного преобразования мира. И оставаясь преданным партийному долгу, долгу перед организацией, взявшей на себя эту миссию.

У большинства представителей «советской школы», подобно их предшественникам и современникам из «старой школы», отмечалась общая тяга к знаниям, настойчивость в овладении профессиональным мастерством, а недостаток систематического образования восполнялся самообразованием. Нередко они оказывались подлинными трудоголиками. Дочь Фридлянда Ида Григорьевна рассказывала мне[36] (ей было 17 лет, когда арестовали отца), что в ее памяти осталась широкая спина отца: она видела его постоянно сидевшим за письменным столом – утром и вечером, в будни и выходные.

Галина Серебрякова, знавшая Фридлянда в 30-х годах, вспоминала фанатичную страсть Григория Самойловича к книгам. Он посещал все магазины и букинистические лавки, привозил книги из своих заграничных поездок, в результате чего собрал отличную специализированную библиотеку, а его рабочий кабинет превратился в обширное книгохранилище.

«В маленькой его комнате в старинном каменном неуютном доме[37] негде было повернуться. Книги вытеснили человека, они, не умещаясь на полках до потолка, лежали на столах, диване и просто на полу. Только их хозяин мог разобраться в этом нагромождении запечатленных в печати мыслей, описаний, великих или никчемных дерзаний. Но Фридлянд, взъерошенный, близорукий, большой, коренастый, чувствовал себя отлично в этом немом и блестящем окружении. Он то влезал на лесенку за каким-либо манускриптом, пригибаясь, чтобы не разбить очки о потолок, то опускался на колени, открывая какое-либо сокровище»[38].