Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 5. Мощеные реки.

Кажется, ничто на свете не может быть холоднее нутра этих машин. А надо залезать. Стрелки на часах у полковника бесстрастно ползут по кругу. Мороз не щадит и полковников. Подпрыгивает командир, греет в валенках ноги, успевает заметить:

— Иванов, щека побелела!

Трет Иванов щеку, Ахмедов трет, Валейта Зенос трет щеку. А танки не хотят заводиться. А стрелка у полковника все бежит и бежит.

В точное время, со всеми скидками на мороз надо обязательно завести. Один из танков пускает наконец струю теплого дыма. Грохот… второй, третий, четвертый завелся… Немолодой уже полковник вскакивает на броню и исчезает в люке передней машины. Скупым светом освещая дорогу, колонна идет в темноту.

А мороз не уходит из танка. В этот час хорошо только дневальному. Он поставил в казарме тарелку с кашей. Точно такие же воробьи, как у него в деревенском доме под крышей, долбят разбухшие гречишные зерна.

Где-то у н-ской высотки танки делают остановку. Ночлег перед боем. Маскировка. Дымок полевой кухни. Солдаты ставят палатки. Брезент, как жестяной. Раскопанный снег стеклом позванивает. Никто солдата не обогреет — только сам.

Вот стоят уже три палатки, из них дымок к небу. Не скоро походная печка нагреет брезентовый домик. Согреваются шутками, кашей и чаем из кухни расторопного повара. Кое-кто лезет погреться на «печку» сзади танковой башни.

— В войну на «34-х» вот так же грелись… — Полковник отряхивает иней с бровей и тоже лезет в палатку.

Кому-то спать не придется — порвалась гусеница. Постукивает на морозе железо. Колючий голубой месяц плывет над лесом. Минус пятьдесят два. Удивительное дело: в одном из палаток — песня…

А утром атака. Звенящая тишина стоит над снежными перелесками. Шаги в такое утро услышишь за километр. Но нет шагов в этом безлюдье. Сорока, чтобы согреться, ныряет между островами берез и беспокойно кричит.

И вдруг через стену мороза — невнятные звуки. Гул. Его уже хорошо слышно, если чуть приподнимешь ушанку. Вот уже видно: с бугорка из-за леса колонной движутся танки. Вот они на ходу меняют порядок. Идут в три ряда.

Невоевавший человек моего возраста может представить сейчас, каково лежать в окопе перед этой лавиной железа, застелившей поляну дымом, заполнившей пространство гулом. Еще минута — танки расходятся, идут стремительной цепью. Сейчас, сейчас с ходу заговорит артиллерия. Вот у переднего танка чуть дрогнула башня в поисках цели.

С пушкой, в душу наведенной,

Страшен танк, идущий в бой…

Очень точно сказал поэт, знавший минуту, когда танки подходят к окопам…

На этот раз атака направлена против батареи «противника». Батарея спрятана за леском. И танки рвутся к нему неумолимой лавиной…

Судя по всему, атака была удачной. Умолкают моторы. Слышно: смех, варежки хлопают друг о друга, и повар уже гремит черпаком. А мороз — пятьдесят два.

…В этот день врагом у солдат был только мороз.

Фото автора. Н-ский танкодром.

 2 января 1967 г.

Верхушка бархана. Примеряемся. И осторожно садимся. Под нами струйками разбегается серый песок и гнутся реденькие сухие растения. Колеса у вертолета почти полностью увязают. Сбегаем вниз по бархану. Ботинки полны песку. Сзади остается странный сыпучий след.

Никто нас не ждал. Просто мы удивились, увидав в пустыне отару и маленький огонек. И вот мы стоим у костра.

Мы сказали: «Салам», и три человека тоже сказали: «Салам». Наверное, первый раз у отары садится странное существо — вертолет. Но никто не побежал к нему. Пожалуй, только в глазах у людей можно различить любопытство.

Сотни четыре овец. Два козла с медными колокольцами. Овцы безропотно приняли верховодство двух бородатых пророков и черной массой движутся туда, где загремел колоколец. Два осла по соседству с костром затеяли драку.

Черный изобретательно лягает серого. Тот отбегает и униженно бредет к овцам. Восемь верблюдов, три добродушных собаки, трое людей. И на всех — один маленький огонек.

Холодно. Ой, как холодно и неуютно в зимней пустыне! Волнистый песок сзади и впереди.

Можно предположить: в раннее лето тут что-нибудь расцветает. Но какую еду находит отара теперь в холодных песках? Верблюды что-то жуют, скалят старые желтые зубы. Козлы забрались на бархан и уже обследуют вертолет, уже один поставил передние ноги на колесо, но, видно, почуял запах бензина — фыркнул и попятился к овцам. Все улыбнулись — и мы с пилотом, и два молодых пастуха. Показалось даже: и старый-старый пастух спрятал улыбку за рукавом дрянной одежды.

Держим руки над огоньком. Жарко горит саксаул, в помятой закопченной посуде что-то забулькало. Старик достал из мешка большую, с городской зонтик, лепешку. Разломил всем поровну. В холодных песках эта лепешка и обжигающий губы зеленый чай едва ли не самая главная радость…

Молчим. Я знаю по-туркменски только «салам». Почти столько же старый пастух знает по-русски. Но чай и лепешка все-таки помогают нам кое-что узнать друг о друге. Я сумел объяснить, что прилетел из Москвы. И понял, в свою очередь: старик уже двадцать лет водит в пустыне отару, и что сын его Ходжа Гульдыев убит во время войны около города Орши. Старик достал вторую лепешку. И еще налил чаю.

Я думаю, даже очень словоохотливых пустыня располагает к сдержанности. Но молчание это — неслышный разговор между сидящими у костра.

За эти тридцать минут я понял: кусок лепешки и кружка чаю в пустыне — не то же самое, что чай в городском доме. И два сдержанных слова в пустыне значат гораздо больше, чем те же слова под крышей…

Из-за бархана показался человек с двумя верблюдами. Уздечка заднего была привязана к хвосту переднего. Откуда и как он пришел?

Несомненно, его привлек вертолет. Он провел флегматичных верблюдов в трех шагах от машины и сам даже не взглянул на нее. Младший из пастухов, глядя на процессию, засмеялся. Все засмеялись — горбатый вертолет чем-то неуловимым похож на верблюдов. Сходство понравилось даже старому пастуху. И я первый раз увидел его улыбку…

Мы попрощались, поднялись и, забираясь вверх, сделали круг. Восемь верблюдов, отара, колодец с рощицей саксаула, четверо людей у огня. Старик сидел, а молодые стояли с поднятыми кверху руками.

Мы улетали к аэродрому. Внизу проплывали бугры песка. Один только раз увидели человека. Он вел по барханам навьюченного верблюда.

Я оглянулся: направление — точно к отаре. Может, вести какие-нибудь шли к пастухам, может, просто чай, спички и соль…

Фото автора. Кызылкумы. 13 января 1967 г.

Снимок сделан с помощью «Аэрофлота». Пилот — Эдуард Еремеев.

Вы знаете эту постройку. Я, когда увидел ее, испытал странное чувство. Казалось, родившись, я уже знал, что она есть…

В солнечный, хороший день пролетаем над Регистаном. Голубые постройки похожи на старый корабль, приплывший издалека-издалека и ставший на якорь среди домиков и суетливых лодок-автомобилей. Матросов давным-давно уже нет, а корабль живет. Странные палубы, трубы, голубая обшивка бортов… Ничто не берет эту обшивку. Дождей почти нет в Самарканде. А лучи солнца вдребезги разбиваются о глазурную синеву…

Город спешит своими дорогами. Но каждый день с утра на этой площади собираются приезжие люди. Не удивляйтесь, если услышите тут разговор по-французски, если гость назовется жителем Лондона, Праги, Ростова, Семипалатинска, Гомеля. Везде на земле живут любопытные люди, для которых минута перед этими приплывшими из веков «кораблями» — одна из радостей жизни. Я был вон там, возле крайнего минарета, разглядывал сотканные из плиток голубовато-зеленые стены. Пять веков простоявшие минареты чуть покосились, один из них грозил упасть. Его выпрямляют…

Регистан — первое место, куда направляется приехавший в Самарканд. Но это только начало встречи с удивительным городом. Прежде чем пройтись по нему пешком, давайте рассмотрим сверху, что там дальше, за Регистаном.

За площадью, в садике — чайхана. Два деревянных столба, изукрашенные резчиком и червоточиной, подпирают крышу входа. Прямо на улице жарятся шашлыки, в огромном котле закипает шурпа. Синий пахучий дым стелется между деревьями у чайханы. А далее, за коробками новых домов, — древний жилой Самарканд. Дома с плоскими крышами прилипли друг к другу. Кажется, ступи на одну крышу — и пошел, весь город по крышам перебежишь.

Улицы извилисты, с тупиками — идешь неизвестно куда.

Минутах в тридцати ходьбы от площади видишь вдруг над деревьями и домами огромный голубой купол. Сразу вспоминаешь когда-то прочитанное: «Если исчезнет небо — купол Гур-и-Эмира заменит его». Почему-то замедляешь шаг, и твой разговор со спутником становится тише. Ты, может быть, и не знаешь еще, что под синим ребристым шаром лежат кости знаменитого Тамерлана. Но древние архитекторы знали, что делали, — ты совсем умолкаешь, и рука тянется к шапке.