Артем Драбкин - 22 июня. Черный день календаря.

Вспоминает Т. А. Иванова:

«Мне было десять лет, когда началась война. Мы жили в Анапе на улице Нижегородской, это сейчас улица Сабурова. Было воскресенье. Я с подружками пошла в кино. Кинотеатр «Спартак» стоял на месте санатория «Голубая волна». Мы пришли в кинотеатр, еще до сеанса спустились к морю и в лодке я нашла пистолет. Я подумала, что это игрушка, взяла его, а он тяжелый. Я испуга­лась и бросила в воду. Это было, как знамение...

Почему мне попался этот пистолет? Я закричала подружкам, они подбежали. Мы его попытались достать — вода чистая была, тихо, но не смогли. Побежали в кинотеатр, и там нам объявили, что началась война. Я прибежала домой, сказала папе. Папа уже знал, что началась война. Бомби­ли Киев, Севастополь. Я ему говорю: «Ой, хоть бы одна бомба упала у нас, мы бы посмотрели, что это такое». Он говорит: «Если хочешь посмотреть, то посмотри на снаряд». А у нас был во дворе ту­рецкий снаряд. Он наполовину в землю ушел, а донце торчало. Папа там всегда колотил какие-то металлические детали, а я на нем орехи била. Потом он повел меня в музей на улице Пушкина, где сейчас «Луч». Там мы смотрели на круглые снаряды, бомбы. Из чего они были сделаны, не помню. Были там длинные снаряды, он мне все это показал и сказал, что это очень страшно».

Вспоминает Н. П. Овсянников:

«Война началась очень буднично. Не так, как я вижу в кино. Может быть, где-то было так, но у нас нет. Буквально 22 июня мы с товарищами купались на пляже, идем домой. В 2 часа дня. Где Дом со­вета ветеранов, был городской радиоузел, такой одноэтажный дом на высоком цоколе. Что такое?! Человек 40—50 стоят у окна радиоузла, на подо­конник выставлен громкоговоритель. Кто-то ве­дет доклад, речь какая-то. Мы остановились, спросили. «Началась война! Выступает Молотов». И мы услышали только концовку его выступления. Так я впервые услышал о войне. Мы сразу в ОСАВИАХИМ. Начальник ОСАВИАХИМа кому-то зво­нит, ему звонят. Пошла такая суматоха, он гово­рит: «Ребята, пойдемте со мной в городской со­вет». Пришли на второй этаж, там начальник. Он говорит: «Надо населению города объявить, что началась война. Чтобы люди знали, что началась война». Может быть, это странно слушать. Такая тогда жизнь была. Я жил с семьей по улице Киро­ва. На весь квартал от Черноморской до Сереб­ряной были две радиоточки — у меня в доме и у соседа через 3—4 двора. Поэтому неудивитель­но, что он говорит о том, что надо оповестить на­селение о начале войны. Открыл шторку, за кото­рой на стене висела карта города. Разделил каж­дому по улице: «Ходите и говорите, что началась война». Я пошел с товарищем, с Федей Кравчен­ко. Вот так заходим в пустой двор и кричим: «Хо­зяин!» — «Что вы хотите?» — «Подойдите сюда. Вы не слышали, что началась война?» — «Нет». — «С Германией. Нас обязали всех оповестить и вас втом числе, чтобы вы соблюдали светомаскиров­ку. На ночь все окна зашторить, чтобы нигде не просвечивался свет». — «Зачем?» Разъясняем, чтобы не бомбили. Так мы прошли несколько квар­талов, объявляли о начале войны».

Вспоминает С.С. Фаткулина:

«Когда началась война, это была такая страш­ная картина! Сразу скакали конные и сообщали о том, что началась война. Призывной возраст пошел в военкомат. Я помню большое количество людей, которые шли в военкомат. Потом Волга, — и на пароходы грузили уходящих на фронт. Вы знаете, все стояли на берегу, и вся Волга плакала».

Вспоминает Г.С. Шишкин:

«Я с 1924 года. Родился в Москве. Летом 41-го уехал в село Воронежской области, где жили дедуш­ка и бабушка, на каникулы. Объявление о начале войны я услышал, когда шел вместе с мамой и ба­бушкой в магазинчик, что находился в центре села. Я всегда ходил с ними, поскольку рядом с магази­ном был турник, самодельные брусья, на которых я тренировался, пока они делали покупки. В то вре­мя как-то было принято среди молодежи хвастать­ся тем, кто больше подтянется, быстрей пробежит, дальше заплывет... Жара стояла страшнейшая! Зной, все как будто вымерло — ни звука, ничего, такая тишина. И вдруг из репродукторов, что висе­ли на столбах, слышим речь Молотова, объявивше­го о начале войны. Поднялся вой, деревенские бабы плачут, собаки залаяли, завыли, беготня сразу на­чалась. Вот этот шум у меня в памяти остался... Я-то думал: «Чего они плачут, когда радоваться надо? Сейчас быстро разобьем фашистов!» Так воспита­ны были... Мы, школьники, сразу побежали в воен­комат. Военком говорит: «Рано, ребята, надо закон­чить 10 классов».

Вспоминает И. К. Саморуков:

«И когда вдруг 22 июня утром без нескольких минут двенадцать вдруг прозвучало по радио, мы все услышали, что предстоит выступление Моло­това, у меня сразу екнуло сердце. Я понял, что напала Германия. Тогда я и другие мальчишки выбе­жали на улицу. Там стояли мощные динамики ра­дио и уже собирался народ. Все, затаив дыхание, ждали, что скажет Молотов. И вот Молотов начал свою речь. Сказал что-то вроде: «Сегодня в четы­ре часа утра германская армия на протяжении все­го фронта от Балтийского до Черного моря пере­шла границу и пошла в наступление...» И как раз было воскресенье, многие собирались за город. Тогда дач не было у людей, а в воскресенье все ехали за город с вещами, с гамаками. Вся толпа, двигавшаяся в сторону Колхозной площади, оста­новилась слушать Молотова. Сначала было пол­нейшее молчание. Буквально можно было услы­шать, как муха летит. И вдруг женский крик: «Какие мы идиоты, какие дураки! Что мы немцам только не перли! Я сама живу около вокзала, там же эше­лон за эшелоном зерно шло в Германию. Мы их и одели, и обули, и накормили. Какие дураки, кого мы кормили...» — заплакала.

Когда я пришел в свой двор, там тоже плака­ли многие женщины, потому что у всех их были сыновья или призывного возраста, или уже в ар­мии. Однако уже к вечеру жизнь продолжалась, как будто ничего не произошло. Даже некоторые за город поехали, но большинство осталось дома. В нашем дворе совсем неожиданно появились незнакомые молодые люди и стали нам говорить, что надо немедленно выкопать земляное защит­ное сооружение. Но они это объясняли не тем, что бомбежка будет. (Да и мы сами не могли предста­вить, что бомбежка может быть, ведь Смоленск казался таким далеким от фронта.) Незнакомцы сказали просто, что возможны налеты немецких самолетов. Нашим придется по ним стрелять. И от наших же зенитных снарядов осколки могут поразить мирных жителей города. Чтобы этого не произошло, нам надо было выкопать окоп типа блиндажа. Молодые люди объясняли, как это сде­лать. Но скажу по секрету, когда через два с по­ловиной года я попал в армию и нас начали учить, как надо копать окопы, я вспомнил траншею в на­шем дворе и пришел к выводу, что она была год­на только для братской могилы, больше не для чего.

Однако здесь я уже забегаю вперед. А пока было еще мирное для нас 22 июня. И только на следую­щий день немецкие самолеты стали летать над Смо­ленском...»

Вспоминает А.А. Максименко:

«Войну я встретил в Куйбышеве на пути к мес­ту службы. Поезд остановился. Я вышел на пер­рон, взял кружку пива, смотрю, у громговорителя собрался народ, слушают: «Война!» Женщины крестятся. Я не допил кружку пива, быстрее в по­езд, чтобы не прозевать. Вроде того: «Там война, а ты тут пиво пьешь». Сел в вагон, а в нем разго­вор уже только о войне: «Как же так?! У нас же с немцами договор о дружбе?! Почему они нача­ли?!» Кто постарше говорит: «Они-то, конечно, обещали, но посмотрите — они же уже захватили пол-Европы, а теперь очередь дошла до нас. Там были буржуазные государства, они их оккупировали, а у нас коммунистический режим — тем бо­лее им как кость в горле. Теперь нам с ними бу­дет трудно бороться». Понимание, что произош­ло что-то страшное, было, но в то время, будучи 18-летним, я не сумел оценить всю трагедию и сложность ситуации».

Выводы

Первый день войны, несмотря на то что он за­помнился лучше многих других моментов боевых действий, не был точкой ветвления, способной рез­ко изменить ход событий. Принятые в этот день ре­шения уже не могли радикально изменить обстанов­ку. Своевременный вывод 6-й и 42-й стрелковых ди­визий из Брестской крепости мог бы сохранить их как боевые единицы еще какое-то время. Однако предполагать, что они смогли бы остановить натиск 2-й танковой группы, просто наивно. Поворотная точка была пройдена еще до войны, когда был упу­щен шанс своевременно начать развертывание Красной Армии к западным границам. После про­хождения точки, начав развертывание в которой можно было бы его завершить к 22 июня, разгром армий прикрытия становился неизбежностью.

Вследствие упреждения в развертывании совет­ское командование могло противопоставить трем немецким группам армий только разреженное по­строение армий прикрытия. Без того неплотная ли­ния обороны собственно на границе была представ­лена отдельными полками и батальонами и УРовскими частями. Наилучшим определением для со­ветских частей на границе является слова «завеса».