Эрнест Ренан - Антихрист

Глава XX

ПОСЛЕДСТВИЯ РАЗРУШЕНИЯ ИЕРУСАЛИМА

Тит, по-видимому, оставался еще около месяца в окрестностях Иерусалима, совершая жертвоприношения, раздавая воинам награды. Добыча и пленники были отосланы в Кесарею. Наступившая осень мешала юному полководцу отплыть в Рим. Он употребил всю зиму на посещение различных городов Востока и на празднества. Всюду он водил за собой толпы еврейских пленных, которых отдавали на съедение хищным зверям, сжигали живыми или заставляли биться между собой. В Панее 24 октября, в день рождения его брата Домициана, на кострах или в этих ужасных играх погибло более 2500 евреев. В Бейруте 17 ноября такое же число пленников было принесено в жертву в честь дня рождения Веспасиана. Ненависть к евреям была преобладающим чувством в сирийских городах; эти отвратительные избиения были встречены здесь с радостью. Всего ужаснее, что Иосиф и Агриппа все то время не покидали Тита и были очевидцами этих зверств.

Затем Тит совершил продолжительное путешествие по Сирии до Евфрата. В Антиохии он застал население страшно восстановленным против евреев. Их обвиняли в поджоге, благодаря которому весь город едва не был истреблен пожаром. Тит ограничился лишь тем, что уничтожил бронзовые доски, на которых были написаны привилегии евреев. Он подарил городу Антиохии крылатых херувимов с ковчега. Этот оригинальный трофей был поставлен против главных западных ворот города, получивших после этого название Херувимских. Близ этого места он посвятил квадригу Луне за ту помощь, которую она ему оказала при осаде. В Дафнэ он поставил на месте синагоги театр; надпись на нем поясняла, что этот монумент воздвигнут на счет добычи, взятой в Иудее.

Из Антиохии Тит вернулся в Иерусалим. Здесь он застал, что 10-й легион Fretensis, под начальством Теренция Руфа, все еще был занят обысками в подвалах разрушенного города. Появление Симона, сына Гиоры, вышедшего из стоков, в то время как думали, что там уже никого не осталось, побудило возобновить розыски; и действительно, ежедневно приходилось открывать какого-нибудь несчастного и новые сокровища. Увидав ту пустыню, в которую он обратил Иерусалим, Тит, говорят, не мог побороть в себе чувства жалости. Приближенные к нему евреи приобретали над ним все больше влияния; фантасмагория восточной империи, блеском которой ослепляли Нерона и Веспаснана, снова возрождалась вокруг него, и это уже возбуждало в Риме неудовольствие. Агриппа, Вереника, Иосиф, Тиверий Александр были у него в милости больше, чем когда-либо, и многие уже предсказывали Веренике роль новой Клеопатры. Всех раздражало, что тотчас после поражения мятежников люди той же расы пользовались таким почетом и всемогуществом. Что касается Тита, он все более воспринимал идею, будто он выполняет провиденциальное назначение; ему нравилось слушать цитаты из пророков, в которых будто бы упоминается о нем. Иосиф утверждает, что он приписывал свою победу вмешательству Бога и признавал, что пользуется благоволением сверхъестественной силы. Всего поразительнее, что Филострат, спустя 120 лет после этого, принимает это показание целиком и даже создает на нем апокрифическую переписку между Титом и своим Аполлонием. Если ему верить, то Тит будто бы отказывался от венцов, которые ему предлагали, заявляя, что это не он взял Иерусалим, что он в этом деле явился лишь орудием раздраженного божества. Едва ли можно предполагать, чтобы Филострату известно было это место из сочинений Иосифа. Он просто пользовался общераспространенной легендой о милосердии Тита.

Тит вернулся в Рим в мае или июне 71 года. Он очень дорожил триумфом, который и превзошел все, что видел Рим до него. Простота, серьезность, несколько простонародные манеры Веспасиана были не таковы, чтобы прибавить ему престижа в глазах населения, привыкшего требовать от своих повелителей прежде всего расточительности и величия. Тит думал, что торжественный въезд произведет превосходное впечатление, и ему удалось в этом отношении преодолеть противодействие со стороны старика отца. Церемония была организована со всем искусством римских декораторов той эпохи; они особенно отличались соблюдением местных красок и исторической правды. При этом воспроизведены были простые обряды римской религии как бы для того, чтобы противопоставить их религии побежденного народа. В начале церемонии Веспасиан в одежде верховного жреца, с лицом, наполовину прикрытым тогой, совершил торжественное моление; после него по тому же обряду совершил моление Тит. Процессия была удивительна; в ней фигурировали все чудеса, все редкости в мире, драгоценные произведения восточного искусства наряду с законченными образцами греко-римского искусства; казалось, что Рим, только что переживший великую опасность, которая угрожала империи, хотел дать торжественную выставку ее богатств. Сооружения на колесах, достигавшие вышиной третьего и четвертого этажа, вызывали всеобщее удивление; на них были изображены все эпизоды войны; каждая серия картин заканчивалась изображением в лицах удивительного появления Бар-Гиоры и его пленения. Бледные лица и блуждающие взгляды военнопленных были скрыты пышными одеждами, в которые их нарядили. Среди них находился Бар-Гиора, которого торжественно вели на казнь. Затем двигались предметы, доставшиеся в добычу от храма: золотой стол, семисвещник, пурпуровые завесы «Святая святых», и серию всех трофеев замыкал главный пленник, побежденный, главный виновник всего — Тора. В заключение процессии шествовали сами триумфаторы. Веспасиан и Тит ехали в отдельных колесницах. Тит сиял, что же касается Веспасиана, который во всем этом видел только потерю целого рабочего дня, то он скучал, нисколько не старался скрыть своего вульгарного вида занятого человека, выражал нетерпение по поводу того, что процессия двигалась недостаточно быстро, и приговаривал вполголоса: «Вот хорошо… Так и надо… Как я был глуп… В мои-то годы!» Домициан в богатом костюме ехал верхом на великолепном коне, гарцуя вокруг своего отца и старшего брата.

Таким образом дошли по Виа Сакра до храма Юпитера Капитолийского, обычной конечной цели всех триумфальных процессий. У подножия Капитолийской скалы была сделана остановка для того, чтобы покончить с печальной частью церемонии, с казнью вражеских вождей. Это отвратительное обыкновение было выполнено буква в букву. Бар-Гиору вывели из толпы военнопленных с веревкой на шее, осыпая самыми гнусными оскорблениями, втащили на Тарпейскую скалу и здесь убили. Когда крики возвестили, что неприятель Рима погиб, поднялся страшный шум; начались жертвоприношения. После обычных молитв императорская семья удалилась в Палатин; остаток дня прошел для всего города в ликовании и пиршествах.

Тора и ковры из святилища были отнесены в императорский дворец; золотые вещи и, в частности, стол для хлебов и семисвещник были поставлены в громадном здании, которое было выстроено Веспасианом против Палатина, по ту сторону Виа Сакра, под названием Храма Мира; оно обратилось в некоторого рода музей дома Флавиев. Триумфальная арка из пентелийского мрамора, существующая и доныне, выстроена в воспоминание этого необычайного торжества, и на ней изображены главные предметы, которые несли в процессии. По этому случаю отец и сын приняли титул императоров, но при этом они отказались от эпитета Иудейского, потому ли, что в самом слове judaei заключалось понятие о чем-то гнусном и смешном, потому ли, что втайне они разделяли мнение, сходное с тем, которое в преувеличенном виде передали нам Иосиф и Филострат. В память этого капитальнейшего из подвигов династии Флавиев была выбита монета с изображением Иудеи в цепях, плачущей под пальмой, с надписью IUDAEA САРТА, IUDEA DEVICTA. Монеты этого образца чеканились до вступления на престол Домициана.

Действительно, победа была полной. Полководец нашей расы, человек нашей плоти и крови, во главе легионов, в списках которых мы бы встретили, если бы нам удалось прочесть их, имена многих из наших предков, сокрушил твердыню семитизма, нанес теократии, этому грозному врагу цивилизации, самое великое поражение, какому она когда-либо подвергалась. Это был триумф римского права, или, скорее, рационального права, чисто философского творения, которое не предполагает никакого откровения, над еврейской Торой, плодом исключительного откровения. Это право, имевшее отчасти греческие корни, но в котором столь видная доля принадлежит практическому гению латинцев, представляло собой великолепный дар со стороны римлян побежденным нациям взамен их независимости. Каждая победа Рима была прогрессом разума; Рим внес в мир принцип, во многих отношениях стоявший выше еврейского принципа, — я говорю о светском государстве, которое основывается на чисто гражданском познавании общества. Всякий патриотический порыв заслуживает уважения; но зилоты были не просто патриотами; они были фанатиками, сикариями невыносимой тирании. Они хотели сохранить во всей его силе кровавый закон, который разрешал побивать камнями неблагомыслящего человека. Они отвергали общее право, светское, либеральное право, которому нет никакого дела до верования индивидуумов. Рано или поздно из римского права должна была выйти свобода совести, тогда как из иудаизма она никогда бы не вышла. Иудаизм мог породить только синагогу или Церковь, цензуру нравов, обязательную мораль, монастырь, мир вроде общества V века, в котором человечество утратило бы всю свою крепость, если бы варвары его не смели. В самом деле, лучше пусть царствует воин, нежели священник, ибо воин не стесняет духа; при нем можно свободно мыслить, тогда как священник требует от своих подданных невозможного, т. е. веры в известные идеи и обязательства всегда признавать их истиной.