Эрнест Ренан - Антихрист

Начиная с этого момента Иерусалимом всецело овладели голод, бешенство, отчаяние, безумие. Он словно превратился в клетку с бешеными сумасшедшими, в город дикого рева и каннибалов, в сущий ад. Со своей стороны Тит был жесток до крайности; ежедневно по пятисот несчастных подвергались в виду города распятию с возмутительной утонченностью; для крестов не хватало дерева; не хватало даже места, чтобы их ставить.

Во время этих невероятных бедствий вера и фанатизм евреев выказались более пламенными, чем когда-либо. Вера в то, что храм не может быть разрушен, была непоколебима. Большинство было уверено, что так как город находится под особым покровительством Иеговы, то его невозможно взять. Пророки распространяли среди народа вести о скором избавлении. Уверенность в этом отношении была так велика, что многие, которые могли бы спастись, оставались, чтобы увидать чудо Иеговы. Всем городом владели обезумевшие люди. Убивали каждого, кто навлекал на себя подозрение в том, что он советует сдачу города. Таким образом по приказанию Симона, сына Гиоры, был убит первосвященник Матфий, по настоянию которого этот разбойник был впущен в город. Его три сына были казнены на его глазах. Точно так же были преданы смерти многие выдающиеся лица. Запрещены были всякие сборища; преступлением считалось плакать вместе, собираться в самом небольшом числе. Иосиф, находясь в римском лагере, тщетно пытался отсюда завязать сношения с городом; его подозревали обе стороны. Положение дошло до того пункта, когда нет никаких шансов, чтобы люди послушались голоса рассудка и умеренности.

Между тем Титу наскучила эта волокита; он только и думал о Риме, о его великолепии и развлечениях; город, взятый голодом, казался ему недостаточно блестящим украшением для торжества воцарения новой династии. Он приказал построить четыре новые «aggeres» для штурма города. Все деревья в садах предместий Иерусалима на расстоянии четырех лье вокруг были срублены. Все было готово в 21 день. 1 июля евреи предприняли попытку, которая однажды им уже удалась; они сделали вылазку с целью сжечь деревянные башни, но потерпели полную неудачу. С этого дня участь города была решена безвозвратно. 2 июля римляне начали разбивать стены Антонии и подкапываться под них. 5 июля Тит овладел этой крепостью и разрушил ее почти до основания, чтобы открыть широкий доступ своей коннице и своим машинам к тому пункту, на котором сосредоточивались все его усилия и где должен был произойти последний бой.

Как мы уже сказали, храм, по самому характеру своей постройки, был самой грозной из крепостей. Евреи, засевшие в нем с Иоанном Гискалой, приготовились к бою. Даже священники взялись за оружие. 17 июля в храме прекратилось вечно непрерывавшееся в нем богослужение, ~ ибо совершать его было некому. Это произвело на народ сильное впечатление. Известие об этом распространилось и вне города. Перерыв в богослужении в глазах евреев был таким же важным явлением, как если бы остановилось движение планет. Иосиф воспользовался этим как поводом снова попытаться сломить упорство Иоанна. Крепость Антония находилась всего лишь в 60 метрах от храма. Взойдя на парапет башни, Иосиф по распоряжению Тита (если только верить рассказам «Войны Иудейской») крикнул на еврейском языке, что Иоанну разрешается выйти с таким числом своих людей, какое он сам назначит, что Тит обязуется возобновить законное отправление богослужения евреями, что он даже предоставит Иоанну выбор для этого священнослужителей. Иоанн не стал и слушать. Тогда все, кто не был ослеплен фанатизмом, спаслись бегством в римский лагерь. Остались только те, кто избрал смерть.

Тит начал подступать к храму 12 июля. Битва была самая ожесточенная. 28 июля римляне овладели всей северной галереей, от крепости Антонии до Кедронской долины. Тогда началась атака самого храма. 2 августа машины необычайной силы принялись бить в стены превосходно выстроенных экзедр, окружавших внутренние дворы; действие этих машин было едва заметно; но 8 августа римлянам удалось поджечь ворота. Евреи были этим невыразимо поражены; они никогда не верили в возможность этого; при виде пламени, пожиравшего святыню, они осыпали римлян потоком проклятий.

9 августа Тит отдал приказание затушить пожар и созвал военный совет, на котором присутствовали Тиверий Александр, Цереалий и главнейшие начальники. Поставлен был вопрос: предавать ли храм огню. Многие были того мнения, что, пока будет существовать это здание, евреи не успокоятся. Что касается Тита, трудно сказать, каково было его мнение, ибо на этот счет мы имеем два совершенно противоположных показания. По Иосифу, Тит был за то, чтобы спасти столь удивительное произведение, сохранение которого покроет славой его царство и докажет умеренность римлян. По Тациту, Тит настаивал на необходимости разрушить сооружение, с которым были связаны два одинаково зловредных суеверия, еврейское и христианское. «Эти два суеверия, — прибавил будто бы Тит, — хотя и противоречащие одно другому, имеют один общий источник; христиане произошли от евреев; если будет вырван корень, то и отпрыск его скоро погибнет».

Трудно остановиться на одной из двух столь абсолютно непримиримых между собой версий; ибо если мнение, приписываемое Титу Иосифом, можно рассматривать как измышление этого историка, который усердно старается доказать симпатию своего патрона к иудаизму, снять с него в глазах евреев обвинение в столь нечестивом деянии, как разрушение храма, и удовлетворить страстное желание Тита прослыть весьма умеренным человеком, — то нельзя отрицать, что коротенькая речь, вложенная Тацитом в уста этого победоносного полководца, не только по своему стилю, но и по мысли представляет собою точное отражение чувств самого Тацита. Можно с полным правом предполагать, что латинский историк, исполненный к евреям и к христианам того презрения, того недоброжелательства, которые характерны для эпохи Траяна и Антонинов, заставил Тита выражаться как римского аристократа своей эпохи, тогда как на самом деле Тит при своем мещанском происхождении относился к восточным суевериям с большей симпатией, нежели высшая аристократия, сменившая Флавиев. Проведя три года своей жизни среди евреев, которые прославляли ему свой храм как настоящее чудо мира, Тит, поддавшийся ласкательству Иосифа, Агриппы и еще более того Вереники, очень даже мог желать сохранения в целости святыни, которую близкие ему люди изображали как предмет вполне мирного культа. Таким образом, возможно, что были, по словам Иосифа, действительно отданы распоряжения погасить пожар, зажженный накануне, и что вообще были приняты меры против пожара, который можно было предвидеть в предстоящей суматохе. Характеру Тита наряду с истинной добротой была свойственна большая наклонность позировать и лицемерить. Без сомнения, истина заключается в том, что он не приказывал сжечь храм, как говорит Тацит, но и не запрещал этого, как угодно Иосифу, и предоставил события их течению, сохраняя видимость любого положения, какое бы ему ни понадобилось для того, чтобы удовлетворить различным течениям общественного мнения. Как бы то ни было, решен был генеральный штурм сооружения, которое уже лишилось своих ворот. Для опытных военных то, что оставалось сделать, было уже не более как последним усилием, быть может, кровопролитным, но относительно исхода которого нельзя было сомневаться.

Евреи предупредили атаку. Утром 10 августа они вступили в отчаянный бой, но без успеха. Тит отступил к Антонии, чтобы отдохнуть и приготовиться к приступу на следующий день. На месте оставлен был отряд, которому поручено было не давать пожару возобновляться. Тут, по словам Иосифа, произошел инцидент, который повел за собой разрушение священного здания. Евреи яростно бросились на отряд, находившийся при пожарище; римляне отбили нападение и в беспорядке, перемешавшись с бежавшими, вошли вместе с ними в храм. Раздражение римлян дошло до крайности. Один воин, «не получая на то ни от кого приказания, как бы побуждаемый сверхъестественной силой», схватил пылающую головню и, приподнятый своими товарищами, кинул ее в окно, выходившее в экзедры южной стороны. Пламя и дым повалили из окон. Тит в это время отдыхал в своем шатре. Послали предупредить его. Тогда, если верить Иосифу, произошло нечто вроде ссоры между ним и его воинами. Тит жестами и голосом приказывал погасить огонь, но суматоха была такая, что его не понимали, а кто и не мог сомневаться в его желании, делал вид, что не понимает. Вместо того чтобы тушить, легионеры распространяли пожар. Увлеченный толпой воинов, Тит наконец очутился в самом храме. Огонь еще не проник в центральное здание. Тит видел невредимым то святилище, о котором столько раз и с таким восторгом передавали ему Агриппа, Иосиф, Вереника, и нашел, что оно еще выше того, каким он себе его представлял. Тит удвоил усилия, заставил очистить внутренность храма, даже отдал приказание Либералису, сотнику своих телохранителей, убивать ослушников его распоряжений. Но вдруг сноп огня и дыма поднялся в воротах храма. В момент эвакуации один из воинов поджег его внутренность. Пламя снова вспыхнуло со всех сторон; оставаться в храме долее стало невозможно; Тит удалился.