Гитлер: мировоззрение революционера - Райнер Цительманн

анализировал в своей книге как социальные цели Гитлера, а именно что общество (не отменяя классы) «[должно быть] социально проницаемым по принципу „Дайте дорогу толковым“». При этом, продолжает Хахтман, общество нацистского государства отличалось от других обществ с высокой степенью индустриализации «строгим отгораживанием от „расово неполноценных“»[70]. В этом отношении я не вижу противоречия ни с критикуемыми Хахтманом тезисами Али, ни с результатами моего исследования мировоззрения Гитлера.

Непонятно, например, и следующее критическое замечание Франка Байора и Михаэля Вильдта: «В отличие от выдвигаемого Гёцем Али тезиса о том, что социалистическая эгалитарность была характерным признаком „народной общности“, для нацистской народной общности, пропагандистский образ которой ставил во главу угла преодоление классовых барьеров и народное единство, было характерно структурирование нового неравенства, а инклюзия „соотечественников“ шла рука об руку не в последнюю очередь с масштабными процессами исключения»[71]. Ничего из этого Али не отрицал, так что постулирование противоречия непонятно.

Крайне отрицательное суждение Винфрида Зюсса также опирается на само собой разумеющиеся элементы, которые на самом деле означают консенсус и, следовательно, не годятся в качестве возражений против тезисов Али: «…нацистская социальная политика не следовала за базовым движением всеохватывающего включения, а характеризовалась острым напряжением между социальным включением и доходящим до уничтожения человеческих жизней исключением»[72]. И если Зюсс пишет, что «народное государство Гитлера» «фундаментально отличалось от универсалистского социального государства Веймарской республики»[73], то Али вряд ли стал бы против этого возражать.

Как часто, к сожалению, бывает в современных исследованиях, в дискуссии вокруг тезисов Али также сыграли роль политические взгляды. Али подчеркивал, например, что нацистское руководство реализовывало принцип «сильные плечи должны нести много, слабые меньше» эффективнее, чем любое социал-демократическое правительство послевоенного времени. Социал-демократически ориентированные историки восприняли это как провокацию. Велер, например, недовольно замечал, что у Али обнаруживается в качестве «красной нити странная критика социального государства». Велер считает, напротив, «социальное государство — обуздание природного частного капитализма — величайшим достижением политической культуры Европы в прошлом столетии»[74]. Хахтман также критиковал Али за то, что тот якобы «хочет подпитать „нынешний демонтаж“ социального государства историческими „аргументами“ и пробить еще один проход для неолиберализма»[75].

Я считаю такие политические аргументы и проявления вероисповедания — независимо от того, с какой стороны они исходят, — помехой для исторической дискуссии, поскольку они информируют нас о личных политических взглядах участников дискуссии, а не о том, «как все было на самом деле» (Леопольд фон Ранке). Ведь спор должен был бы идти именно об этом, а не о политическом вероисповедании исследователей[76].

Нынешние исследователи национал-социализма — при всех различиях — в значительной степени переключились с террора и сопротивления на другие темы. Петер Фрицше констатировал в 2009 г.: «Сегодня доминирующая интерпретация сместилась в противоположную сторону, подчеркивая общую легитимность нацистской революции»[77]. Исследователям более раннего времени, резюмировал Ян Кершоу в 2011 г., «было трудно признать популярность режима в 30-е годы и понять причины этой популярности, восторг, эйфорию, чувство подъема, надежды на будущее и личное участие тех миллионов, которым годы с 1933 по 1939 г. казались „хорошими временами“». При этом вряд ли можно спорить с тем, продолжает Кершоу, что утопические представления национал-социалистов о будущем имели решающее значение для популярности и успеха режима до середины войны[78].

В последние годы все активнее прокладывал себе дорогу подход, связанный преимущественно с поиском причин привлекательности национал-социализма, а не с концентрацией на репрессиях и сопротивлении. Ульрих Герберт констатировал в 2011 г.: «Не вопрос о масштабах репрессий против населения Германии стоит теперь на переднем плане, а вопрос о том, почему режим, прежде всего в период примерно с 1936 до 1943 г., пользовался такой широкой поддержкой»[79].

Многочисленные работы доказывают как важность такой постановки вопроса, так и то, что одностороннее выдвижение на первый план только элементов репрессий ведет в никуда. Например, в 2016 г. в результате эмпирических исследований членства НСДАП Юрген Фальтер пришел к выводу, что давление, конечно, имело место, но никого не принуждали вступать в НСДАП. «Как бы ни различались мотивы вступления в партию, оно почти всегда осуществлялось на основании индивидуального решения»[80].

Настоящая книга призвана внести вклад в лучшее понимание привлекательности национал-социализма и эффективности его воздействия на массы, обращая внимание на социальные цели и революционные мотивы в мировоззрении Гитлера. В главе Ш.4 («Понятие „народная общность“ в мировоззрении Гитлера») указывается на главное значение этого понятия для его мышления и для эффективности влияния национал-социализма на массы. В 2011 г. Ян Кершоу отмечал «вездесущность концепции „народной общности“ в современной дискуссии о Третьем рейхе»; при этом он различает три варианта употребления этого понятия. «Народная общность», пишет он, употребляется, во-первых, для характеристики изменившегося соотношения сил в обществе; во-вторых, как понятие «аффективной интеграции», причем подчеркивается мобилизующая сила представления об улучшенном обществе будущего; и, в-третьих, для описания эксклюзии и инклюзии как отличительных признаков национал-социалистического общества[81].

В уже цитированной книге «Народная общность. Новые исследования об обществе национал-социализма», вышедшей в 2009 г., Байор и Вильдт указывают на то, что «представление о „народной общности“ было огромной мобилизующей силой не только как двигатель успеха избирательной кампании национал-социалистов до 1933 г., но и прежде всего в период после прихода к власти»[82].

Детлеф Шмихен-Акерманн описывает две «крайности» в дискуссии исследователей: «Была ли она [народная общность] фактически не что иное, как бессодержательная „фальшивая упаковка“, миф, не имеющий существенного значения и без конца, но в значительной степени безуспешно, повторяемый режимом? Или же позиции и убеждения людей, их практические действия в буднях диктатуры действительно представляли собой начало чего- то подобного ментальной или даже „социальной революции“?»

Подобно многим другим авторам, Шмихен-Акерман выступает за синтез этих двух позиций. Классический подход, согласно которому «народная общность» была всего лишь бессодержательным пропагандистским лозунгом, а также тезис о социальной революции национал-социализма отвергаются в равной степени. Средняя позиция между обоими этими подходами, описываемыми как «крайние позиции», «свелась бы к тезису о представлении будущей общности, предвосхищенном в головах людей, но фактически не реализованном в общественной реальности»[83].

Норберт Гётц отстаивает схожий подход, согласно которому распространенная точка зрения, что народную общность можно сбросить со счетов как «простенький миф» или лишь как «обещание» национал-социализма, столь же недостаточна, как и та, что видит в народной общности социальную реальность Третьего рейха[84]. Этот принцип интерпретации «народной общности», пишет автор, имеет во всяком случае то «преимущество, что он относится серьезно к историческим акторам в их самоидентификации