Смута. Ее герои, участники, жертвы - Людмила Евгеньевна Морозова

руки дочери Андрея Нагого, 12 мая у него снова был приступ, 15 мая он чувствовал себя неплохо, и мать позволила ему поиграть во дворе с мальчиками-жильцами: Петрушкой Колобовым, сыном постельницы, Баженком Тучковым, сыном кормилицы, и еще двумя детьми. Но во время игры с ним случился припадок, и он сам покололся ножом. Ее показания подтвердили Ирина Тучкова и все мальчики.

Члены следственной комиссии пришли к выводу, что царица Мария умышленно натравила посадских людей на ни в чем не повинных государевых людей, и те были убиты. Саму ее допрашивать ни Василий Шуйский, ни митрополит Крутицкий Геласий не имели права. Они лишь позвали Марию к собору и при ней вновь допросили наиболее важных свидетелей, обличивших ложь Нагих. Становилось ясным, что царице и ее родственникам предстоит понести наказание за содеянное. 30 мая следственная комиссия уехала в Москву. А несчастной матери, лишившейся со смертью сына всякой перспективы и надежды на лучшее будущее, оставалось лишь ждать решения боярского суда и царя. Правда, с помощью своих многочисленных родственников она постаралась навредить ненавистному Борису Годунову. По ее просьбе они стали активно распространять слухи о том, что Дмитрий был убит по приказу стремящегося к власти царского шурина. Поначалу это никак не навредило Борису, но в будущем сыграло роковую роль в его судьбе. Несомненно, Нагие делали большую ставку на царевича Дмитрия — возможного наследника престола. Поэтому они попытались привлечь максимальное внимание русских людей к его гибели как к важному государственному событию. Для этого по приказу Афанасия Нагого несколько человек занялись поджогами в столице. Однако их акция успеха не имела. Поджигатели были пойманы и разоблачены. От этого вина Нагих стала еще более очевидной, а наказание — суровым. На заседании Боярской думы Мария Нагая, ее братья и дядья были признаны виновными в убийстве государевых людей, в подстрекании угличан к восстанию и даже в смерти царевича Дмитрия, которому они уделяли недостаточно внимания. Кроме того, Афанасия обвинили в том, что он распространял вздорные слухи и пытался поджечь Москву. Наказание для всех было достаточно суровым. 200 простых угличан были публично казнены, менее виновные были брошены в тюрьмы или отправлены на поселение в Сибирь. Город после этого запустел. Братьев Марии сначала пытали, потом лишили всего имущества и отправили в тюрьмы в маленькие поволжские крепости. Саму царицу насильно постригли и отправили в убогий Девичий монастырь на Белоозеро. Случилось то, чего она смертельно боялась с момента замужества. На далеком Севере Марии-Марфе оставалось только горько рыдать по поводу несбывшихся надежд и мечтаний и копить в сердце злобу на тех, кто, по ее мнению, был виновен в бедах и злоключениях.

В самом мрачном и подавленном состоянии ехала Марфа в далекую северную обитель. На месте ее ждало еще большее разочарование. Отныне небольшая избушка и бедная, ничем не украшенная деревянная церковка становились тем миром, в котором ей предстояло жить. Опальной царице было позволено взять только двух прислужниц для хозяйственных нужд. Надзор осуществлял пристав, который регулярно отправлял в Москву отчеты о жизни узницы. Своих средств к существованию у Марфы не было, деньги на ее пропитание и одежду выделялись из казны, но распоряжаться ими мог только пристав; чтобы жизнь была сносной, приходилось сохранять с ним хорошие отношения. Для бывшей царицы это было крайне унизительно. Ведь она привыкла повелевать.

Долгое время молодая монахиня, а Марфе было не больше 27 лет, буквально изнывала от бессильной злобы на весь мир, от зависти к царице Ирине, любимой жене царя Федора Ивановича, от тоски и безделья. Ни к какому занятию душа ее не лежала. Вышивать она не умела и учиться рукоделию не желала (по ее мнению, это было не царским делом), к чтению интереса не было, к каким-либо наукам также. Ее стихией были дворцовые интриги, сплетни — возможность карать и награждать. В глухом северном монастыре всего этого не было.

Оставалось только поколачивать служанок, ссориться с монахами, жадно прислушиваться к любым известиям из столицы и вспоминать о своей прошлой жизни в царском дворце и на уделе в Угличе. Когда слезы начинали душить, Марфа истово молилась Богу, прося о милости и перемене судьбы в лучшую сторону. Но Христос не желал слушать грешницу, окропившую руки кровью невинных людей, полагая, видимо, что ссылка для нее — слишком мягкое наказание.

Летом 1592 года Марфа узнала, что царица Ирина родила долгожданную дочь и что по этому поводу в Москве были устроены большие празднества. Многие узники были прощены и выпущены на волю. На положении самой инокини это никак не отразилось, а вот ее братья и дядья были выпущены из темниц. Они остались на поселении в небольших поволжских городках. Дорога в Москву им была заказана на многие годы. Вряд ли появление на свет царевны Феодосии обрадовало бывшую царицу. Для этого она была слишком завистливой и недоброжелательной. А вот кончина малютки-наследницы в начале 1594 года, несомненно, вызвала в душе Марфы ликование. «Раз она сама лишилась единственного сына, так и у других не должно быть детей», — думала она.

Годы шли, а в положении Марфы ничего не менялось. Каждый день был точной копией предыдущего и последующего. Ни радости, ни горести — сплошные серые будни. Только в январе 1598 года ее тесный и замкнутый мирок всколыхнуло известие о безвременной кончине царя Федора. Правда, и это событие никак не отразилось на положении опальной монахини, поскольку вскоре на престол взошел ее главный недруг — Борис Годунов. Никакие распространяемые с помощью Марфы и ее родственников слухи не смогли в то время запятнать его репутацию. Русское общество верило, что только царский шурин может быть продолжателем славных дел умершего царя. К этому времени многие люди вообще позабыли об угличской драме, о непонятной гибели царевича Дмитрия и печальной участи его матери. Все надеялись, что мудрый и многоопытный новый государь будет править милостиво и справедливо и приведет страну к процветанию.

В первые два года царствования Бориса эти надежды полностью оправдались. Все население было избавлено на год от изнурительных налогов, многие представители знати получили повышение по службе и щедрые земельные пожалования. Опальные были прощены. Родственники Марии были вновь приняты на службу и назначены воеводами тех городов, где они до этого отбывали ссылку. Марфа осталась жить на Белоозере, но уже без надзора пристава. Ей даже увеличили сумму на содержание и позволили нанять несколько новых слуг. Это, конечно, было небольшим утешением, хотя и