Александр Прасол - От Эдо до Токио и обратно. Культура, быт и нравы Японии эпохи Токугава

Ночевка большой группы фрейлин за пределами замка — чрезвычайное происшествие. Бакуфу приказало магистрату провести расследование, и менее чем через два месяца, 5 марта 1714 года, прозвучал приговор. Занимая высокий пост, старшая фрейлина Эдзима пренебрегла нормами морали и допустила грубейшие нарушения дисциплины. Посещая малопристойные места, общалась с недостойными людьми. Опоздав в замок, она провела ночь за его пределами, в чужом доме. Всех причастных к инциденту наказали. Старшую фрейлину Эдзима приговорили к пожизненной ссылке. Ее старшего брата, хатамото Сираи Хэйэмона, лишили самурайского звания и казнили, отрубив голову, а младшего брата сослали. Актера Икусима Сингоро, сопровождавшего старшую фрейлину в ее похождениях, отправили на далекие острова. Театр Ямамура закрыли, остальным столичным театрам запретили давать вечерние представления.

Всего по этому делу было наказано более полутора тысяч человек. Старшую фрейлину приговорили к ссылке, но с учетом высокого статуса смягчили наказание и отправили в провинцию Синсю (префектура Нагано), где она провела следующие 27 лет. Она умерла в возрасте 61 года.

Особый резонанс вызвала казнь старшего брата Эдзима, имевшего ранг хатамото. Его не просто казнили: лишив воинской чести и права на ритуальное самоубийство, ему отрубили голову как простолюдину. Его вину усмотрели в отсутствии контроля над сестрой, что привело к реализации ее порочных наклонностей. И хотя за этим инцидентом стояла борьба вдовы сёгуна Иэнобу с его наложницей, матерью преемника, суровость наказаний и масштаб репрессий впечатлили современников. “Скандал Эдзима-Икусима”, как его называют в Японии, стал самым громким за всю историю замка Эдо. Он подробно описан в хронике “Подлинные записи Токугава” (Токугава дзикки).

В течение двух с половиной столетий в Большом внутреннем покое произошло множество событий. Были случаи воровства дорогих кимоно, случались отравления соперниц. При двенадцатом сёгуне Иэёси его бывшая наложница отравила родную племянницу, занявшую ее место в спальне хозяина замка. В архивах сохранились записи о нескольких тайных проникновениях мужчин на женскую половину. Никаких особых преступлений они там не совершали, просто подкрадывались к комнате фрейлины или даже жены сёгуна, заглядывали внутрь и убегали (сам факт нахождения на запретной территории приятно обострял чувства). Нарушителей задерживали, так как и внутренний, и внешний выходы тщательно охранялись. Случались здесь и самоубийства. И от запретной любви, и из-за жизненных проблем. В один из внутренних колодцев бросилась служанка в надежде утонуть, но осталась в живых. Ее сразу выслали из замка, однако происшествие получило огласку и запало в память. Впоследствии еще три девушки сделали то же самое: две искалечились, одна погибла. Из-за дурной славы колодец пришлось засыпать.

Ни один из пятнадцати сёгунов Токугава не умер насильственной смертью. За 264 года правления династии случилось более 3200 только официально зарегистрированных крестьянских бунтов и восстаний, однако в самом замке Эдо все было спокойно: заговоры с целью свержения династии сюда не проникали. Все военные правители Японии ушли из жизни сами, что также в какой-то мере характеризует режим.

Когда сёгун серьезно заболевал, ему устраивали ложе на женской половине, в одной из малых палат (Окодзасики), либо в собственной спальне в Среднем покое (Накаоку). В зависимости от этого менялся образ жизни обитателей замка.

Режим посещения заболевшего правителя также различался. В первом случае постоянный уход осуществлялся силами женской половины, а высшие чины бакуфу и адъютанты сёгуна навещали его по пропускам. Когда у постели больного собирались мужчины, весь женский персонал удалялся (омотэдзимари). Если же больной лежал в спальне на своей половине замка, то жена и фрейлины регулярно его навещали, и на это время из покоев удалялся уже весь мужской персонал (окудзимари). Этот режим действовал всякий раз, когда сёгуну требовался покой. В ритуально значимые моменты пути мужчин и женщин в замке не пересекались. При любом, даже легком заболевании сёгуна у его обеденного столика появлялся дополнительный дежурный камергер. Его задача состояла в том, чтобы контролировать количество подаваемой правителю еды. Конечно, тот и сам мог приказать все что угодно, но больной есть больной, и процесс должны контролировать те, кому положено.

Если болезнь вступала в последнюю стадию, у постели правителя начинали посменно дежурить госсоветники всех рангов. Там же неотлучно находились доктора и личные адъютанты сёгуна. На этом этапе женское присутствие исключалось: считалось, что женщины могут помочь больному в легких случаях, а в серьезных ситуациях за дело брались мужчины. Если правитель мог и хотел выразить последнюю волю, то это было самое подходящее время, но в действительности сёгуны Токугава умирали, не оставляя завещаний.

О кончине правителя всех извещал главный госсоветник установленной ритуальной фразой: “Изволили скончаться” (окотогирэ ни нарарэмасита). После этого мужской персонал покидал помещение, а его место занимали супруга и фрейлины замка для прощания с покойным. На прощание отводилось 4–5 часов, в течение которых женщины его оплакивали.

Сразу информация о кончине сёгуна никогда не разглашалась. О ней оповещали очень узкий круг: придворных врачей, камергеров, госсоветников и их помощников, а также руководителей трех магистратов (бугё) и тайного надзора (мэцукэ). После этого в течение месяца, пока шли приготовления к похоронам, смерть правителя держали в тайне. Больше всего времени уходило на подготовку захоронения в фамильной усыпальнице Токугава — храме Канъэй (позднее в храме Дзосё), что в столичном районе Уэно. Фрейлины в это время были заняты переписыванием священных сутр и сбором любимых предметов усопшего, чтобы положить их в усыпальницу.

После окончания приготовлений следовало официальное сообщение бакуфу: сёгун занемог. Находившиеся в столице удельные князья и хатамото начинали согласовывать визиты в замок, чтобы навестить больного. Некоторые успевали встретиться с госсоветниками и сказать нужные слова. Через два-три дня им рассылались письма с сообщением о кончине правителя и благодарностью за проявленную верность. В этом состоял главный смысл отсрочки: все приготовления должны быть закончены, каждый должен сделать, что положено, все должно быть пристойно. Так же, с некоторой задержкой, вассалы узнавали о смерти удельных князей. Капитан российского флота Василий Головнин, во время пребывания которого в Японии умер хозяин княжества Мацумаэ (ныне административный округ Хоккайдо), рассказывал:

Губернатор умер, но японцы по законам своим хранят смерть его в тайне до известного времени, о чем дня через два один караульный, семидесятилетний старик, проговорился, но, вспомнив свою ошибку, просил нас никому из японцев о том не сказывать [Головнин, 1816].

Сразу после сообщения о кончине сёгуна в столице объявляли траур — прекращались музыка и развлечения, общее звучание жизни приглушалось. Тем временем в замке заканчивались последние приготовления. Траур сроком 3–7 дней объявляли также после смерти ближайших родственников Токугава (госанкэ) и государственных советников. Статус сёгуна подчеркивался тем, что траур по нему объявлялся бессрочным, до специального распоряжения бакуфу. По всей стране удельные князья в знак траура прекращали брить лоб: “три великих дома” и приближенные к сёгуну фудай даймё — на 21 день, “сторонние” тодзама даймё — на 14 дней.

После кончины первых трех сёгунов, то есть до 1661 года, случались самоубийства вассалов, которые считали себя особенно обязанными правителю. Эта разновидность ритуального самоубийства известна под названием цуйси (смерть вослед). Однако после того как в 1661 году воинские кланы Мито и Аидзу почти одновременно запретили у себя этот ритуал, бакуфу поддержало инициативу и распространило запрет на всю страну.

Правда, в 1668 году скончался глава клана Уцуномия удельный князь Окудайра Тадамаса (1608–1668), и его вассал Сугиура Уэмонхэй все-таки покончил с собой, проявив традиционную верность и проигнорировав указ бакуфу. Реакция была жесткой. Сыну покойного удельного князя сократили доход на 20 тысяч коку риса и сослали в отдаленную провинцию. Двух сыновей покончившего с собой Сугиура казнили, а внуков отправили в ссылку. После этого “самоубийства вослед” прекратились. В ближайшем окружении сёгунов его заменили символичным бритьем головы. После кончины правителя шестеро его личных адъютантов (четыре камергера и два камер-юнкера) брили головы ежедневно в течение месяца, пока шли приготовления к похоронам. В траурном одеянии они сопровождали гроб сёгуна, идя по трое с каждой стороны.