Михаил Постников - Критическое исследование хронологии древнего мира. Античность. Том 1

«Если бы не труды современных ученых, вычисливших ошибки и погрешности Аскония, он не заслуживал бы никакого внимания и труд его никуда не годился бы».

Скорее, можно думать, что сделка с Ламбертески не состоялась, но ее идея запала в ум Поджо и стала в нем развиваться по разным, но одного типа планам. Прежде чем начать свою аферу с Тацитом, он пробует запродать Козьме Медичи и Леонелло д’Эсте какой–то великолепный экземпляр Тита Ливия — и опять в таинственной обстановке: на сцене дальний монастырь на островке Северного моря, шведские монахи и пр. Тут дело вряд ли шло о подлоге сочинения (а почему нет, собственно? — Авт.), но очень могло идти — о подлоге экземпляра. Известно, что Поджо владел ломбардским почерком в совершенстве, а именно такой рукописью он и соблазнял названных принцев. Но тут у него дело сорвалось, и затем драгоценный экземпляр исчезает куда–то без вести, и не стало о нем ни слуха, ни духа. Почему? Может быть, потому, что его и не существовало вовсе — Поджо только пробовал почву для заказа. Может быть, потому, что при дворах Флоренции и Феррары умели разобрать истинную цену вещи. Леонелло д’Эсте было нелегко провести. Этот образованный принц едва ли не первый объявил апокрифическою, столь известную и шумевшую в средних веках мнимую переписку апостола Павла с Сенекою.

Замечательно, что в этот период жизни своей Поджо, столь вообще плодовитый, не пишет почти ничего своего, оригинального. За исключением трактата «О скупости», его философские работы все позднейшего происхождения, равно как и «История Флоренции», труд его старости, исполненный, когда он был уже на верху своего величия, канцлером Флорентийской республики. Зато он бесконечно много учится — и систематически, односторонне, — видимо, дрессируя себя на какую–то ответственную работу по римской истории императорского периода. Никколи едва успевает посылать ему то Аммиана Марцеллина, то Плутарха, то «Географию» Птолемея и т.д.

Во всеоружии такой подготовки в 1425 году закидывает он удочку насчет Тацита. Что это была только проба, ясно из волокиты, которая началась после того, как Никколи схватил крючок, и потянулась на четыре года. Поджо пообещал труд, который сгоряча рассчитывал быстро кончить. Но работа оказалась сложнее, серьезнее и кропотливее, чем он ожидал. И пришлось ему хитрить, вывертываться, выдумывать оттяжки с месяца на месяц, а в конце концов, вероятно, все–таки признаться Никколи: ведь этот же знал своего хитроумного друга насквозь, да и посвящен был в таинственный заказ Ламбертески. Поэтому Гошар думает, что начал–то подлог свой Поджо один, но Никколи он провести никак не мог, и книгоиздатель был, несомненно его пособником…

Медлительность Поджо происходила просто из того, что он был не какой–нибудь вульгарный литературный мошенник, но великий ученый и артист: лучше, чем кто–либо, понимал громадность претензии, которую он на себя взял, и много раз, когда книга была уже готова к выходу, останавливался в нерешительности, выпускать ли, и снова перечитывал, редактировал, правил.

Ввиду множества доказательств, хотя и сплошь косвенных, через экзегезу, Гошару удается поколебать доверие к подлинности Тацита — по крайней мере, в одном из двух списков. Но ведь их два. Они резко разнятся почерками и форматом и найдены на расстоянии добрых 60 лет. Если в обоих списках, несомненно, выдержан тон и язык одного автора, то, конечно, допустив авторство Поджо Браччолини для Второго Медицейского списка, мы открываем этой гипотезе дверь и в Первый список. Но почему же Браччолини не нашел нужным подделать Тацита, если уж подделал он его — сразу и цельным одного типа экземпляром?

Гошар отвечает:

— Потому, что, «найдя» два манускрипта разного формата и почерка, как бы отрывки из двух рукописей разных веков, Поджо хотел замести следы подлога и сбить с толку ученую критику.

А также и потому (и это, может быть, главное. — Авт.), что, разделив подлог свой на две «находки», он сдирал с одного вола две шкуры. Вот появляются конечные главы «Летописи» и первые «Истории». Громадный интерес, возбуждение в ученом мире. Поджо и Никколи зарабатывают огромные деньги — первая шкура с вола. Общее сожаление, что находка — без головы. Вот если бы найти голову! Когда этот ученый аппетит к потерянной голове Тацита (выражение Бероальда) вырастет, — Поджо и Никколи ее найдут и сдерут шкуру номер два.

Почему же Поджо не выпустил при жизни своей первых книг «Летописи»?

Гошар отвечает:

— Потому что в тридцатых годах он пошел в гору, разбогател и перестал нуждаться в промышленности такого сомнительного типа. Его уже прославили и обогатили произведения, подписанные его собственным именем. Он стал особою.

Это возможно в числе прочих соображений. Смолоду, когда ждет писателя нужда и пробивает он себе дорогу, научная мистификация, конечно, легче дается человеку и меньше тревожит его совесть, а у старого заслуженного ученого …успокоенного жизнью, вряд ли поднимется рука на подобное дело.

(С другой стороны, список «найденных» Поджо трудов и без того весьма обширен. Кроме уже перечисленных выше авторов, Поджо были найдены в молодости следующие классики: полный Квинтилиан, два трактата Цицерона и семь его речей, сочинения Лукреция, Петрония, Плавта, Тертуллиана, некоторые произведения Аммиана Марцеллина, Кальпурния Секула и т.д. Полный список авторов, вышедших из мастерской Поджо, неизвестен. Нет также и полной информации о других подобных мастерских в это время. — Авт.).

…Но, помимо чисто моральных соображений, есть и практические. Если Тацит — подделка Браччолини, то первая половина его, то есть вторая находка, Первый Медицейский список, — работа, явно не конченная… Творческое напряжение, которым Поджо Браччолини создал свой гигантский труд, могло оставить автора после того, как он значительно истощил свои силы на повесть о правлении Тиберия — бесспорно, лучшую и глубочайшую часть «Летописи»… Поджо мог… отложить свою трудную работу на время в сторону — тем более что она была не к спеху. Ведь только что, найдя вторую половину Тацита, открыть на слишком коротком от нее расстоянии первую — было бы чересчур подозрительным счастьем. Рукопись… лежала, а тем временем писателя захватили другие работы, более жгучие, чем утомивший его литературный маскарад. Поджо вырос, стал знаменитостью, государственным человеком. Когда было канцлеру Флорентийской республики возвращаться к труду бурной молодости, да и — прилично ли по характеру труда? Никколо Никколи, который мог бы настаивать на продолжении подлога и поощрять Поджо, умер в 1437 году. Работа, недоконченная, осталась лежать в архиве, по ненадобности ее для автора, и непроданная, и не уничтоженная, потому что — какому же мастеру легко наложить руку на свое мастерство… Могла быть и еще одна причина: страх конкуренции (и разоблачения — Авт.). В 1455 году еврей Энох д’Асколи нашел в каком–то датском монастыре (и снова монастырь, и снова на севере) Тацитовы «Диалог об ораторах», «Жизнеописание Агриколы» и «Германию» (см., например, [48]. — Авт.), язык которых и характер, как известно, значительно разнятся от «Истории» и «Анналов» и носят яркие следы цицеронианства. (К слову сказать, углубленное расследование всех обстоятельств этой «находки» до сих пор не сделано. — Авт.) Появились на рынке «Facetiae», приписываемые Тациту, и подлог был не скоро разоблачен. Изыскание рукописей становилось делом все более и более сомнительным. Знатоки плодились с каждым днем, и образованные жулики или мистификаторы вроде самого Поджо встречались на своем рынке с большими образованными барами, которые могли им сами давать уроки по их товару — и настоящему, и темному. Томас Сарзанский (папа Николай V, 1447—1455), Перотти, архиепископ Сипонтийский, открывший (1450) басни Федра (или подделавший их. — Авт.), Помпония Лет (1425—1497), открывший (или подделавший) знаменитое завещание Люция Куспида, и т.д. Рынок был испорчен…

Почему, если Поджо не хотел публиковать первые книги «Летописи» при своей жизни, их не издали наследники и почему эти книги так долго оставались в неизвестности после смерти старого ученого (1459)?

Гошар отвечает:

— Потому что из наследников некому было этим заниматься. Поздно женившись (55 лет), Поджо успел произвести пятерых сыновей, между которыми младший Джакомо вполне унаследовал таланты, своего отца, но рано погиб, казненный как участник заговора Пацци (1480). Остальные вошли в духовное звание. Трое умерли сравнительно молодыми. Один Джованни Франческо дожил до преклонных лет и, таким образом, опять соединил в своих руках все остатки родительского состояния. Последнее было в упадке… Покуда было что проматывать, сундуки с рукописями Поджо не интересовали его наследников. Богатство иссякло — последний наследник, проверяя инвентарь свой, наткнулся и на этот стародавний ресурс. Он очень понизился в стоимости своей за 60 лет. Развитие книгопечатания убило рукопись. Все, что было переписано, хотя бы и рукою великого Поджо, упало в цене рядом с быстро растущей конкуренцией печатной книги. Истинно ценны были только оригиналы. И вот Джованни Франческо находит оригинал Тацита — воистину драгоценный. Тот самый оригинал, о котором Поджо писал когда–то Никколи, с подложною датою 28 декабря 1427 года: «Читал я у вас во Флоренции экземпляр античными буквами — пришли–ка мне его!»