Коллектив авторов - Источниковедение

Размышляя о специфике исторического познания, Ланглуа и Сеньобос пишут:

Факты прошлого известны нам только по сохранившимся от них следам. Правда, эти следы, называемые историческими документами, историк наблюдает непосредственно, но кроме их, ему положительно нечего наблюдать: дальше он действует исключительно путем умозаключений, стараясь прийти к наиболее правильным выводам о фактах по находящимся в его распоряжении следам. Документ служит ему точкою отправления, а факты прошлого – конечною целью исследования. Между этой точкой отправления и конечной целью нужно пройти сложный ряд тесно связанных друг с другом умозаключений, рискуя то и дело впасть в ошибку[34].

Авторы настаивают на «крайней сложности и абсолютной необходимости исторической критики» и совершенно уверены, что историческому методу надо обучать, профессионализм историка необходимо специально вырабатывать:

Естественная неприспособленность человека держаться на воде заставляет его тонуть; чтобы приобрести привычку устранять непроизвольные движения и выполнять другие, он учится плавать; точно так же у человека нет прирожденной способности критики, ее нужно прививать, и она входит в плоть и кровь его только путем постоянных упражнений[35]. Когда анализ и критические вопросы сделаются инстинктивными, приобретется методически аналитическое направление ума, недоверчивое и непочтительное, обозначающееся часто мистическим термином «критический склад ума» и в сущности представляющее собою только бессознательную привычку к критике[36].

Ланглуа и Сеньобос воспроизводят уже закрепившееся деление исторических источников на остатки и предания. Французские авторы видят бóльшую сложность в изучении последних:

Можно различать два рода документов. Иногда факт прошлого оставляет вещественный след (памятник или какой-либо вещественный предмет). Иногда, и более часто, след, оставленный событием, бывает психологического порядка: описание или повествование. Первый случай гораздо проще, нежели второй. На самом деле между известными вещественными остатками и породившими их причинами существует определенное отношение, и отношение это, обусловленное физическими законами, хорошо известно. Напротив, психологический след имеет символический характер: это не только не сам факт, но даже не непосредственный отпечаток факта в уме очевидца, а только условное отражение того впечатления, какое произведено событием на ум очевидца. Писаные документы не имеют, следовательно, цены сами по себе, как вещественные остатки старины; они имеют значение только как отражение сложных, трудно разъяснимых психологических процессов. Громадное большинство документов, служащих исходной точкой рассуждений историка, являются в общем только следами психологических процессов[37].

Исходя из того, что документ – результат сложных психологических процессов, авторы описывают смысл критики исторического источника лаконично и весьма точно:

…для того, чтобы судить по писаному свидетельству о факте, который является его отдаленной причиной, т. е. чтобы установить отношение, связующее этот документ с фактом, необходимо восстановить целый ряд посредствующих причин, породивших документ, кроме самого факта. Нужно представить себе всю нить действий, совершенных автором документа, начиная с наблюдавшегося им факта до появления рукописи (или печатного свидетельства, имеющегося у нас перед глазами. Нить поступков автора критикуется при этом в обратном порядке, начиная с исследования рукописи (или печатного документа) и постепенно приближаясь к факту прошлого. Такова цель и ход критического анализа[38].

Критику исторических источников Ланглуа и Сеньобос, как и Бернгейм, делят на внешнюю (подготовительную) и внутреннюю (высшую). К внешней критике относятся следующие исследовательские процедуры: «восстановительная критика» – текстологическая работа с целью установить оригинальный текст исторического источника; «критика происхождения» – установление автора, времени и места написания исторического источника, а также источников, которыми пользовались авторы документа, на этом же этапе проверяется его подлинность (с привлечением методов палеографии и других вспомогательных исторических дисциплин); «критическая классификация источников» с целью упорядочить (систематизировать) уже проверенный материал для последующей работы историка. К внутренней критике относятся положительная «критика истолкования (герменевтика)», цель которой – понять автора, что тем более важно, если автор принадлежит к иной исторической эпохе (культуре), и «отрицательная внутренняя критика достоверности и точности», проверяющая достоверность информации исторического источника. Заключительный этап внутренней критики – «извлечение <…> частных исторических фактов для исторического знания»[39]. Таким образом, критика исторических источников завершается конструированием исторических фактов, далее включаемых в историческое построение (синтетические процедуры).

Каждый шаг в критике исторических источников Ланглуа и Сеньобос разбирают подробнейшим образом, приводя множество примеров.

Труд Ланглуа и Сеньобоса наряду с учебником Бернгейма оформил и закрепил на долгие десятилетия как само понятие «критика исторических источников»[40], так и ее структуру.

«Введение в изучение истории» Ланглуа и Сеньобоса оказало существенное влияние на историческую науку. Значение этой работы признавали и яростные критики позитивизма в историческом познании. Л. Февр (1878–1956), представитель первого поколения школы «Анналов», стоявший у истоков новой исторической науки, писал:

«Историю изучают при помощи текстов». Знаменитая формула: и по сей день она не утратила всех своих достоинств, а они, без сомнения, неоценимы. Честным труженикам, законно гордящимся своей эрудицией, она служила паролем и боевым кличем в сражениях с легковесными, кое-как состряпанными опусами[41].

К основоположникам российского источниковедения часто относят К. Н. Бестужева-Рюмина (1829–1897). К. Н. Бестужев-Рюмин – профессор Санкт-Петербургского университета (1865–1884), академик Петербургской академии наук (1890), преподавал русскую историю будущему императору Александру III. Известен также как публицист и журналист. Его диссертационное исследование «О составе русских летописей до конца XIV в.» (1868) имело источниковедческий характер. Обобщающий труд Бестужева-Рюмина «Русская история» (т. 1–2. СПб., 1872–1885) фактически представляет собой обзор источников и историографии российской истории. Во введении к нему автор систематизировал исторические источники, выделив следующие группы: летописи, жития святых, мемуары и письма, записки иностранцев, «памятники юридические и акты государственные», «памятники словесности», «памятники вещественные». Специальных методологических работ К. Н. Бестужев-Рюмин не оставил, если не считать обзора книги Э. Фримана[42], в котором он выражает свое полное согласие с изложенным в ней «учением о первоисточниках»[43].

Характеристика исторических и источниковедческих воззрений К. Н. Бестужева-Рюмина, данная Н. Л. Рубинштейном (1897–1963) в фундаментальном труде «Русская историография» (1941), абсолютно созвучна приведенной выше характеристике позитивизма Р. Дж. Коллингвуда, сформулированной примерно в те же годы:

С позитивизмом его [К. Н. Бестужева-Рюмина] связывает и основное требование «объективного» научного знания в его крайней формалистической интерпретации <…>. Объективность знания заключается далее в формальной выверенности конкретного фактического материала. В его представлении задача историка – собирать и проверять основной фактический материал. Его основной большой труд – «Русская история» – является простым сводом выверенных фактических сведений по русской истории <…>. Этот формально-объективистский взгляд на задачи исторического исследования выливается у Бестужева-Рюмина в своеобразное источниковедческое направление всего исторического изучения [здесь и далее выделено мной. – М. Р.]. Осмысление самой истории как исторического процесса подменяется прежде всего вопросами техники исследования, задачами собирания и изучения исторических источников и материалов. Позднейшие воспоминания С. Ф. Платонова, а также письма А. Е. Преснякова свидетельствуют об отрицательном отношении Бестужева-Рюмина к постановке больших исторических вопросов, о его стремлении в самой педагогической работе направлять историческое исследование в сторону источниковедческой тематики <…>. Неслучайно <…> при этом историографическое значение самого Бестужева-Рюмина связано прежде всего с его источниковедческой работой <…>. Источниковедческое рассмотрение вопроса получило определяющее значение для всего построения «Русской истории» Бестужева-Рюмина. Основная задача историка в его понимании и основное значение всей его работы состояло в сведении воедино всего источниковедческого материала и в подытоживании всей исторической литературы по каждому отдельному вопросу. В его «Русской истории» единственная часть, сохранившая до известной степени свое значение, – это ее «Введение», посвященное источникам русской истории[44].