Коллектив авторов - Источниковедение

Специальная разработка источниковедческой проблематики с позитивистских позиций связана с теоретическими трудами Н. И. Кареева (1850–1931). Н. И. Кареев – профессор Варшавского (1879–1884) и Санкт-Петербургского (1885–1899) университетов, член-корреспондент Петербургской академии наук (1910). Интерес к философии и методологии истории был свойственен Н. И. Карееву на протяжении всей его научной жизни. Диссертацию «Основные вопросы философии истории» он защитил в 1883 г.

В 1913 г. Н. И. Кареев публикует свой основной труд по методологии истории «Историка[45] (Теория исторического знания)»[46], в котором уделяет некоторое внимание работе с историческими источниками, а в 1915 г. – работу «Историология (Теория исторического процесса)»[47].

Как и многие его предшественники, Н. И. Кареев определяет исторические источники описательно, акцентируя внимание на трех моментах: исторические источники – это материальные остатки человеческой деятельности, историк имеет дело по преимуществу с письменными («словесными») источниками[48] и изучает их не ради них самих (как археолог или филолог), а для познания фактов истории:

Материальными остатками от прежней человеческой жизни являются разные предметы повседневного быта людей на разных ступенях развития, начиная от первобытных времен и кончая более или менее недалеким прошлым. Все, что сохранилось от таких вещей, как жилища, одежда, домашняя утварь, орудия всякого рода, оружие, храмы и алтари, изображения богов, могилы и надгробные памятники, игрушки и музыкальные инструменты, статуи и картины, монеты и всякие иные знаки вроде пограничных камней, так называемых тессер и т. п., все это и многое другое такого же характера, доступное непосредственному наблюдению и изучению, составляет, вообще говоря, предмета особой научной дисциплины, археологии. Для историка, конечно, важны все подобные материальные остатки, не как самые вещи, подлежащие исследованию, определению, описанию, классифицированию и т. п., а как своего рода немые свидетели прошедших времен, говорящие нам, как протекала человеческая жизнь в таких-то местах и в такие-то времена. Для археолога все эти остатки суть факты, им изучаемые, для историка они – лишь свидетельства о других фактах, именно о формах прежнего, ныне не существующего быта.

Не эти, однако, материальные остатки, свидетельствующие о прошедших фактах, недоступных для непосредственного наблюдения, составляют главный материал, над которым оперируют историки. Сколько бы ни вкладывал человек своей мысли в дело рук своих, все-таки настоящим органом, при помощи которого он проявляет вовне свою мысль, внутреннее содержание своей психики, может быть только его слово <…>. Следы прежней жизни, дошедшее до нас в форме преданий и записей, отличные от материальных остатков, и составляют главный и основной источник исторического знания, источник очень богатый, донельзя разнообразный и особенно ясно говорящий о прошлом <…>.

Вещественные и словесные памятники, изучаемые археологами и филологами, являются, таким образом, для историков не самостоятельными предметами изучения, не фактами самими по себе, а лишь источниками нашего знания о других фактах, поскольку заключают в себе те или другие свидетельства о существовании таковых. <…> главною опорою исторического знания являются всякого рода свидетельства, заключающиеся в вещественных или словесных памятниках, т. е. в остатках и следах, которые в том или другом виде дошли до нас от прошлого[49].

Н. И. Кареев, как и Фриман, обращает внимание на необходимость различения исторических источников от произведений историков, исторические источники он, опираясь на опыт европейской историографии, делит на остатки (которые создавались «для удовлетворения житейских нужд») и предания (которые создавались для фиксации памяти), подчеркивая сложность строгого разделения этих двух групп. Н. И. Кареев придает этому делению существенный методологический смысл. Затем он характеризует некоторые наиболее существенные виды исторических источников, выделяя памятники «бытописания»: анналы и летописи, хроники, сказания, мемуары, записки путешественников, жития и биографии и др. Уделяет внимание Н. И. Кареев и критике исторических источников, видя ее задачу в установлении достоверных фактов. К внешней критике исторических источников историк относит определение подлинности, критику текста (выявление изменений, вставок и проч.); к внутренней критике – установление достоверности.

Фактически Н. И. Кареев проанализировал и обобщил накопленный в европейской историографии опыт в области теории и метода изучения исторических источников.

В целом для XIX в. было характерно расширение источниковой основы исторических исследований, введение в научный оборот большого количества исторических источников, детальное изучение отдельных памятников в рамках филологической и исторической критики, под которой понимался весь комплекс источниковедческих процедур – от техники атрибуции исторических источников до методов установления достоверности фактов, обзора и систематизации известного корпуса исторических источников.

Английский историк А. Тойнби (1889–1975) описывает свойственный XIX в. дух индустриализма:

Со времен Моммзена и Ранке историки стали тратить бóльшую часть своих усилий на сбор сырого материала – надписей, документов и т. п. – и публикацию их в виде антологий или частных заметок для периодических изданий. При обработке собранных материалов ученые нередко прибегали к разделению труда, в результате появлялись обширные исследования, которые выходили сериями томов <…>. Такие серии – памятники человеческому трудолюбию, «фактографичности» и организационной мощи нашего общества. Они займут свое место наряду с изумительными туннелями, мостами и плотинами, лайнерами, крейсерами и небоскребами, а их создателей будут вспоминать в ряду известных инженеров Запада[50].

Таким образом, в течение XIX в. в рамках классической модели науки источниковедение оформилось в качестве неотъемлемой составляющей исторического метода, его задача – помогать историку в вовлечении в историческое исследование добротного исторического материала.

На рубеже XIX–XX вв. обособляется в самостоятельное направление теория источниковедения, что обусловлено методологическими поисками, связанными, с одной стороны, с кризисом позитивизма (сохранившего во многом свои позиции в исследовательской практике), а с другой – с осмыслением специфики наук о культуре в неокантианстве, имевшем определяющее значение в становлении и развитии неклассической модели исторической науки.

Ключевую роль в формировании теории источниковедения и, соответственно, в обособлении источниковедения в самостоятельную субдисциплину исторической науки сыграло неокантианство в его русской версии.

Русское неокантианство – самостоятельное оригинальное эпистемологическое направление, системообразующее основание и специфика которого – во внимании к объекту исторического познания (историческому источнику). Различие русского и немецкого (Баденская школа) неокантианства – один из существенных факторов, обусловивших различие путей развития исторической науки в России и на Западе на протяжении всего XX в.

Сложности начинаются с определения, точнее, с неопределенности самого понятия неокантианства. Например, в одном из авторитетных философских словарей читаем:

Неокантианство – обозначение для многих разнородных, распространенных главным образом в Германии, философских течений XIX в., связанных с именем Канта или с его критицизмом[51].

Странным образом это определение дословно повторяется в «Краткой философской энциклопедии»[52]. И лишь в белорусском «Новейшем философском словаре» мы находим более внятное определение этого течения философской мысли, которое все же не очень помогает понять его суть, поскольку скорее отсылает нас к некоторым аспектам философии И. Канта, чем вскрывает специфику методологических поисков в самом неокантианстве:

Неокантианство – философское течение в Германии, развивавшее учение Канта в духе последовательного проведения в жизнь основных принципов его трансцендентально-критической методологии[53].

Но мы не будем вместе с философами или вместо них пытаться уточнить понятие «неокантианство» в истории философии, поскольку далее нас будет интересовать только одна его ветвь – немецкая Баденская школа неокантианства, представленная по преимуществу В. Виндельбандом (1848–1915) и Г. Риккертом (1863–1936), с их противопоставлением наук номотетических и идиографических, с поисками специфики наук о культуре как идиографических наук и, соответственно, базовых характеристик логики исторического познания.