Александр Пыжиков - Грани русского раскола

«чем шире будут даны права раскольникам, тем ближе конечное ослабление раскола и слияние его с Церковью»[87].

Такая смена образа мыслей, от ревностного гонителя до не менее ревностного защитника, не могла не удивлять современников. Кстати, по информации полиции, раскольники были П. Мельникову весьма благодарны (и не только на словах), чем он и не преминул воспользоваться[88]. Комментировать эти полицейские данные здесь не место; отметим лишь, что купеческой верхушке подобные отзывы были, конечно, полезны – для поддержания имиджа верных государевых слуг. Сам же Мельников, будучи действительно крупным знатоком староверия, не мог не понимать, что простые старообрядческие массы явно отшатнулись от богатых горожан, от купцов, от тех, для кого главной целью стал коммерческий диалог с властями – а не нужды их религиозной общности.

Нельзя не упомянуть здесь и еще об одном сотруднике МВД, который также специализировался на старообрядчестве, а затем попробовал себя на литературной ниве. Ф.В. Ливанов – и в качестве чиновника по особым поручениям при министре П.А. Валуеве, и в качестве автора известных художественных произведений – своего негативного отношения к расколу не менял. Наиболее полно он сумел выразить его в книгах «Раскольники и острожники» (1868) и «На рассвете. Рассказы из раскольничьего быта» (1875). Автор видит в старообрядчестве – как в купеческих верхах, так и в народных низах – источник всевозможных преступлений. Многие современники (не из правительственного лагеря) считали его литературные произведения оскорбительными пасквилями[89]. Сам он объяснял резко обличительный запал своего творчества стремлением не позволить «коноводам раскола» и всяким мерзавцам торговать религией и намеренно держать народ во тьме[90]. Не заставила долго ждать и реакция староверческого купечества. В июле 1870 года московский почетный гражданин И.П. Бутиков подал на Ф.В. Ливанова в суд – за клевету и оскорбление достоинства. Дело в том, что в книге «Раскольники и острожники» тот поведал о «мерзком» раскольничьем сборище, именуемом собором и состоявшемся в доме И. Бутикова, поставив тем самым известного деятеля в неудобное положение. В ходе судебных слушаний адвокат купца настаивал на недопустимости вмешательства в частную жизнь. Ф. В. Ливанов возражал: его книга касается общественной деятельности И. Бутикова, а кроме того, самозваный раскольничий собор незаконен, о чем, собственно, он и напоминает в своем произведении. Да и вообще, как можно препятствовать информировать общественность о преступных сборищах! Суд встал на сторону Ф.В. Ливанова, не усмотрев в его действиях признаков преступления[91].

Тем временем старообрядческая тема вышла из категории закрытой, находящейся в компетенции чиновников по особым поручениям и секретных комитетов и утвердилась в публичном пространстве. В огромной мере этому способствовали писатели, которые с 1850-х годов обратились к социальным пластам, далеким от дворянской повседневности. Пионером здесь выступил «Московитянин». Несколько молодых авторов этого журнала начали пропагандировать в своем творчестве интерес ко всему русскому: языку, вере, быту, традициям и т.д. Одним из лидеров кружка стал А.Н. Островский. Его произведения прекрасно известны, тем более что советская критика считала его классиком «обличительной» литературы. Не касаясь содержания богатого творчества Островского, уточним лишь, какую социальную среду он изображал. Конечно, купечество, но только с одним существенным добавлением – старообрядческое. О том, что А.Н. Островский описывал будни московских купцов-раскольников, сегодня совсем забылось. В этом нет ничего удивительного: в советские годы на конфессиональную принадлежность персонажей не обращали внимания – как на незначительные детали.

Между тем самому писателю дело представлялось иначе. В своей литературной пробе – «Записках замоскворецкого жителя» (1847) – начинающий литератор сообщил, что он:

«проливает свет на страну, никому до сего времени в подробности неизвестную и никем еще из путешественников не описанную. До сих пор известно было только положение и имя этой страны; что же касается до обитателей ее, то есть образ жизни их, язык, нравы, обычаи, степень образованности, – все это было покрыто мраком неизвестности»[92].

Возникает закономерный вопрос: как сам автор познакомился с купеческой староверческой средой? Как известно, семья писателя не имела к ней никакого отношения: его брат состоял на государственной службе, дойдя до министерской должности; отец служил в различных учреждениях по юридической линии; сам Александр Николаевич был мелким служащим в суде, где, как считается, и черпал материал для пьес. Тем не менее ответ кроется в его биографии, а именно в его первой женитьбе на московской мещанке Агафье Ивановне (фамилия неизвестна). Ее запомнили как простую по происхождению женщину, без образования – написать письмо для нее стоило немалого труда; зато она досконально знала быт, нравы и язык купечества, вышедшего из крестьянства. Брак с ней, что весьма примечательно, не был церковным. Отец писателя категорически не принял избранницу сына и выгнал его с ней из дома, лишив материальных средств[93].

Агафья Ивановна оказала огромное влияние на творчество мужа, который охотно прислушивался к ее мнению[94]. Следствием этого стало колоритное изображение различных сюжетов из жизни купцов-раскольников. Имя первопроходца в новом мире быстро стало популярным в литературных кругах Москвы и Петербурга. Все понимали, о ком пишет молодой автор, хотя в пьесах об этом, что называется, в «лоб» не говорится. Так, в известной пьесе «Свои люди – сочтемся» действующие лица – раскольники. О главных героях купце Самсоне Силыче Большове и его жене Аграфене Кондратьевне как бы мимоходом сказано, что он голицами торговал на Балчуге:

«добрые люди Самсошкою звали, подзатыльниками кормили. Да и матушка-то Аграфена Кондратьевна чуть-чуть не паневница – из Преображенского взята».

Они ищут для своей дочери жениха: чтобы был купец, лошадей хороших держал, да и лоб крестил по-старинному[95]. То же и в других пьесах раннего периода: разговоры персонажей вертятся вокруг Рогожского, Преображенки, Лефортова, ношения бороды как некого отличительного признака явно не только бытового характера[96]. А в наиболее известном произведении этого периода – пьесе «Гроза» (1859) – имеется примечание автора:

«все лица, кроме Бориса, одеты по-русски»[97];

это конкретное указание на то, что участники действия придерживаются старой веры. Обращение А.Н. Островского к новому для тех лет материалу – о старообрядческом купечестве – не было, конечно, данью моде. Писатель искал хорошее в выходцах из народа. Этим же продиктован и его интерес к Кузьме Минину, любимому историческому герою Островского, к изучению летописей и источников. Основной мотив пьесы «Козьма Захарьич Минин, Сухорук» таков: освобождение от великой разрухи является делом народа, сплотившегося вокруг Минина. В этом контексте интерес к духовным основам русского народа кажется весьма органичным. Заметим, что Агафья Ивановна скончалась в 1867 году и А.Н. Островский, будучи уже известным драматургом, вступает уже в церковный брак с молодой актрисой М.В. Бахметьевой, взявшей под строгий контроль труды и дни писателя. Интерес к старообрядческой среде у него постепенно угасает. Так, в пьесе «На всякого мудреца довольно простоты», написанной в 1868 году, уже содержится прямая ссылка на то, что действие разворачивается в сугубо православной среде господствующей церкви[98].

Над староверческой тематикой, но в этнографическом ключе, работал и другой литератор – С.В. Максимов (1838— 1901). Будучи сыном мелкопоместного дворянина Костромской губернии, он с детства познакомился с окружавшей его крестьянской средой. Учась в Московском университете, будущий писатель сближается с редакцией «Московитянина», а точнее – с молодым кружком во главе с А.Н. Островским. Именно здесь любовь ко всему народному получила у него творческое развитие. С.В. Максимов начинает публиковаться, помещая в журнале небольшие, но яркие рассказы о деревенской и городской жизни. Они не остались без внимания аудитории. Достаточно сказать, что их отметил И.С. Тургенев, который призвал начинающего писателя активно участвовать в становлении нового литературного направления – изучения русского народа. Следуя этому пути, в 1855 году С.В. Максимов предпринимает поездку во Владимирскую губернию, где приступает к изучению промысла, быта и тайного языка офеней (коробейников, ведущих мелкую торговлю). Как известно, эта категория торговцев выработала особые речевые коммуникации, позволяющие им вести свои дела, оставляя в неведении непосвященных. Молодой этнограф сближается с офенями, настойчиво преодолевая их подозрительность и завоевывая доверие. В результате ему удалось записать более тысячи слов тайного языка торговцев, большую часть которых составляли представители староверческой среды. Это был не теоретический, не книжный, а первый по-настоящему практический опыт изучения народных торговых сетей, организованных силами раскола и составляющих неизвестную доселе часть российской действительности.