Владимир Берг, фон - Последние гардемарины (Морской корпус)

Хороший ветер гнал быстро яхту по скользким и крутым волнам, а она, сверкая белизной парусов и отражая зеркалом своих бортов яркую синеву моря, кокетливо и шаловливо неслась на синий простор.

Лейтенант Глотов управлял парусами и учил гардемарин на штурвале различным маневрам и управлению.

Так проходил час за часом. Сменялись рулевые у штурвала, сменялась вахта у снастей и парусов.

Позавтракали. Отдохнули подвахтенные и снова сменили рулевых.

Ветер крепчал. Паруса надувались, снасти натягивались. Стройные лакированные мачты тихо поскрипывали.

Яхта неслась, все ускоряя свой бег, изящным форштевнем разрезая набегавшие волны. Командир и гардемарины наслаждались быстрым ходом своей «Забавы» и полной грудью вдыхали морской соленый и влажный воздух. Белые чайки гонялись за яхтой, по высокому голубому небу быстро неслись перистые облака.

В этой водной стихии, в этом быстром полете облаков, яхты и чаек было столько физического, столько духовного наслаждения, что лица всех этих юношей-моряков и молодого их командира расплывались в невольную улыбку полного удовольствия и радости жизни.

Хотелось петь, кричать, смеяться вместе с ветром, с облаками и морем, игравшим их убежищем, как хрупкой скорлупой.

Загорелые, веселые, молодые, они верили в крепость судна и смело шли на нем все дальше и дальше в синюю даль.

К вечеру они достигли мыса на Крымском берегу «Фиолент».

Солнце близилось к закату. Горы казались фиолетовыми и вечерняя дымка тумана розовой вуалью опускалась над ними. По морю протянулись золотые пути. Из-за мыса налетел шквал, затрепал широкий парус, поиграл снастями, залил волною белую палубу, обдал брызгами юных моряков.

Налетел, пронесся над яхтой и затих. На корме, на мокрой палубе уже не было командира. Летняя белая фуражка его одиноко плыла на потемневших волнах. Буйный шквал рванул широкий парус, парус потянул тяжелый гик, гик ударил в голову лейтенанта Глотова и он, без памяти, покатился в пучину синих вод.

Пораженные, ошеломленные, испуганные гардемарины, стояли в оцепенении и с ужасом смотрели в темную воду, поглотившую в одно мгновение их учителя и командира.

Забыты паруса, штурвал и вахта.

Беспомощно треплет ветер паруса и снасти и гонит «Забаву» все дальше и дальше от рокового места.

Кем-то брошенный спасательный круг смутно белеет на черных волнах. Солнце давно зашло. Показалось осиротевшим морякам, что бедное лицо их командира и рука его высоко поднялись над белым гребнем волны. И затем все исчезло в наступившей тьме.

Полетели в воду спасательные круги, кричали, спорили, бегали люди в белом на черной яхте, но никто не понимал друг друга.

В эту страшную минуту общего смятения, покрывая все голоса, рокот моря и свист ветра, загремел в темноте голос боцмана – гардемарина Афанасьева:

– По местам стоять! Слушать мою команду! – Воспитанные в военной дисциплине, послушные военной команде и твердому слову, гардемарины овладели собою и бросились по своим местам: к рулю, к парусам и снастям.

Определив место яхты по мысу Фиоленту, гардемарин Афанасьев выправил паруса и, овладев ветром, стал ходить разными галсами вокруг злополучного места, ища своего несчастного командира.

Но безмолвны были волны и не хотело Черное море отдавать им своей жертвы. Потонул лейтенант Глотов, молодой, здоровый и веселый. На горе, в далеком Корпусе, в белом флигеле в эту ночь спала его вдова.

Всю ночь, не засыпая ни на минуту, проискали верные гардемарины своего лейтенанта. И, когда солнце ярким золотом скова залило водную равнину, они убедились, что командира им больше не найти, разве выбросит новая буря его труп на прибрежный песок.

Подкрепил их боцман пищею и кратким отдыхом, отдохнула в дрейфе «Забава». И, наполнив снова полным ветром сильные паруса, понеслась домой к Севастополю.

Там, поставив яхту на якорь у родной пристани, поднялся гардемарин Афанасьев к директору и доложил адмиралу о случившемся. С искренней печалью узнал Корпус о трагической гибели хорошего офицера и симпатичного сослуживца; с осторожным состраданьем предупредили молодую вдову и «сердечным спасибо по службе» в приказе отблагодарили славного боцмана яхты «Забава» за его доблестный поступок: спасение яхты и ее экипажа. Имя гардемарина Афанасьева сразу прославилось в устах кадет и гардемарин.

Я закончил печальный рассказ.

Мы допили чай и распрощались. Мои гости ушли в соседний флигель.

Молочно-белые стояли флигеля наши в освещении луны и бросали черные резкие тени на песчаную гору участка.

На другой день лейтенант Галанин вышел в море на яхте «Забава» на новые поиски лейтенанта Глотова, но поиски не увенчались успехом. Море не отдало трупа ни яхте, ни берегу Крымскому. Тайно сохранило оно молодого моряка в своих глубоких хрустальных недрах.

В тени пирамидальных тополей и стройных кипарисов стоит дача Командующего Черноморским Флотом; очаровательный парк «Голландия» изливает вечерний аромат мимоз и олеандра.

В центральной зале собралась вся семья Морского Корпуса: офицеры, их жены, дети, гардемарины и кадеты. Полукольцом сидят они в полутемной части гостиной.

В ярком свете лампы стоит черное пианино. На его полированной крышке густой душистой гирляндой лежать ветки лиловой и белой сирени, свисая цветами на белые ноты.

В наступившей тишине входит концертант капитан 2-го ранга А.Н. Подашевский; красивым жестом отбросил прядь черных волос с бледного лба и сел за пианино.

Бледные талантливые пальцы быстро забегали по клавишам и дивная мелодия наполнила зал и понеслась в открытая окна в зачарованный сад.

Где-то вблизи шептала волна, шелестя галькой и камышами.

Синие сумерки опускались над морем и садом. На темном небе зажигались звезды. Подашевский играл и играл одну музыкальную сказку за другой, отделенные друг от друга бурными аплодисментами.

Зрители наслаждались очарованием его игры в зале, напоенной сиренью, а он все играл и играл. И дышало лицо его вдохновением. Но вот он кончил.

Встал, поклонился. Крики, рукоплесканья, и благодарное браво.

И вновь тишина.

Медленно раздвигается занавес из сигнальных флагов и перед зрителями живая гирлянда самых маленьких кадет моей роты.

В руках у них по зажженной восковой свечечке. Подашевский взял аккорд и нежная тихая песня разлилась по залу, чистая, хрустальная, как душа ребенка.

Они пели тихо, точно боясь задуть золотые огоньки своих свеч:

Надули круглые, детские щечки белые кадетики и задули разом все свечи под последний аккорд Подашевского. Занавес снова скрыл их.

Из тени на яркий свет выступила высокая стройная фигурка Тани Александровой – дочери инспектора классов. Черный, шелковый газ ее длинного платья сбегал с плеч к ногам темными складками. Лиловая дымка нежной вуали лежала на русых волосах и обнимала плечи и грудь. Медленным, торжественным шагом она подошла к пианино и остановилась возле него, как черная, печальная статуя. «Смерть Эфигении», – произнес Подашевский. Прокалились густые аккорды в басовом ключе. Оживилось лицо русской красавицы, задышала, волнуясь грудь.

И вместе с печальной мелодией клавиш из свежих девичьих уст полилась декламация. Переливался грудной, красивый голос от гордых вызовов прекрасной гречанки до глубокой печали и слез.

Большие синие глаза изливали тоску и печаль осужденной Эфигении.

Как зачарованные слушали зрители, наслаждаясь мелодекламацией.

Эфигения осуждена. Строгие судьи-старцы в белых одеждах поднялись со своих мраморных кресел и гонят ее в подземелье.

Последний вопль гречанки, последний аккорд нежных струн. Она сошла с последней ступени и тяжелая медная дверь закрылась за нею на вечность.

Последнее слабое стенание, последний вздох и звук. Тишина. Смерть.

И бурные крики. Звонкие рукоплесканья. Лиловая фата скрывает загоревшееся лицо, но под нею сияет довольная и гордая улыбка.

Наступила ночь. С моря потянул в залу ночной ветерок.

Гости и исполнители шумною толпою уходили по заснувшему парку домой в белые флигеля, громко и искренно восхищаясь очаровательным концертом Александра Николаевича.

Через пол часа все затихло.

В окнах флигелей потухли огни. Только черная волна шепталась с камышами и поблескивали голубые звезды в этой водной черноте.

В опустевшей зале на закрытом пианино тихо умирали душистые сирени.

В одно из воскресений, после завтрака, дежурный кадет обегает роту со списком: «Господа! – кричит он, – кто хочет в экскурсию с ротным командиром? – Куда ведет? – спрашивают голоса. – На второй кордон, в лес, к обрыву. – Запиши меня! и меня! и меня!..