Айвен Сандерсон - Сокровища животного мира

Это животное, несомненно, было впервые окрещено неким достопочтенным ученым мужем, закопавшимся в му­зейных фондах где-нибудь очень далеко от Африки и получившим лягушку уже в «маринованном» виде. В то же время ученый мог быть и человеком со специфическим чувством биологического юмора; он постарался наречь жи­вотное именем, максимально удаленным от действительно­сти. В заспиртованном состоянии лягушка имеет и вправду тусклый вид, но в жизни ее окраска ни с чем не сравнима и не поддается описанию. Хотя по форме эти лягушки не отличаются от прочих, окраска их необычайно варьирует: просто не верится, что они относятся к одному и тому же виду, пока не отыщутся все переходные формы.

* Sordid — тусклый, неинтересный (англ.). (Примеч. перев.)

Единственным постоянным признаком является окраска передних и задних лапок, точнее, их внутренних и нижних поверхностей. Они вишневого цвета, но и тут мы нашли исключение — у одной самочки эти отметины вместо ярко­вишневых были оранжевыми. Самой обычной окрсюки у того и другого пола были спинка — ярко-зеленая и брюшко — шафраново-желтое. Но одна самка была сверху металлически-синего цвета, а спинки самцов иногда расцвечены то чистым золотом, то буровато-коричневым (попадались и бурые с черными крапинками, обведенными белым кантиком, оливково-зеленые и розовато-сиреневые). На брюшке рас­цветка от белоснежной переходила к разнообразной пятни­стой: то лиловые пятнышки на желтом фоне, то бурый крап на белом фоне, а то и мраморная — коричневая с белым. Спинки их тоже могли быть окрашены в любой из перечис­ленных цветов, в бурых пятнах, в крапе и «в яблоках». Все это вместе производило фантастическое впечатление.

Но только в тот день, когда я сидел с ружьем в засаде, поджидая белок, и увидел цветущее банановое дерево, я понял, что все цвета и оттенки, встречающиеся у Hyperolius, примерно в тех же соотношениях встречаются на дереве. Ярко-зеленый — обычный цвет листвы. Отмершие листья отпивают золотом, а высохшие их участки буреют. Когда дерево заражено грибками или иными растительными пара­зитами, на листьях появляются бурые пятна и крапинки. И наконец, самое поразительное заключалось в том, что громадные цветки оказались лилового цвета с красноватыми кончиками и металлически-синими основаниями лепестков! Передо мной предстал полный набор красок, которые лягуш­ка могла выбирать для своего маскировочного костюма.

Быть может, самой замечательной из всех попавшихся нам лягушек была очень неприглядная с виду мраморная лягушка — Hemisus marmoratum. Наука явно обязана изви­ниться перед вами за ее название — в среднем роде. Но это еще не все.

Hemisus (род лягушек-порооят) — маленькие, кругленькие существа с короткими лапками и заостренной мордочкой. Они умеют копать и, собственно говоря, ведут подземный образ жизни. Мы находили их в застойных протоках и тихих лужах. Когда таких лягушек брали в руки, они с перепугу, от возмущения или ради самозащиты начинали раздуваться, намного увеличивая свой прежний объем. Надувшись, они уменьшались понемногу и постепенно. Очевидно, «стравли­вать воздух» было для них нелегким делом.

Когда нам хотелось заставить лягушку раздуться, мы слегка постукивали ее тоненьким стебельком травы, и она тут же реагировала, а через несколько дней достаточно было прикоснуться к ней травинкой, чтобы она начала энергично надуваться.

Этих лягушек местные африканцы высоко ценят с точки зрения культа джу-джу. Трудно было узнать, какую роль они играют, но, судя по всему, их едят (предполагается, что плодовитость этой лягушки при этом передается человеку).

— Сэр, пришел вождь и другой вождь.

Мы переехали на новое место, и переводчик тоже был новый, как вы можете заметить по замене слова «хозяин» на «сэр». Он был придворным посланником, а мы находились на территории Нигерии, где церемонии и неподражаемые при­ветствия вполне в порядке вещей.

— Проводи их сюда, — ответил я. Мне хотелось повидать вождя, который мне нравился, но в глубине душ и я невольно ощутил в ту минуту странную грусть. Будь на его месте старик Икумо, после этого объявления я увидел бы совсем другое.

Придворный посланник не преувеличивал, более того, «другой вождь» оказался во множественном числе — человек двадцать. Мы жили в просторном местном доме: чтобы принять и рассадить всех гостей, пришлось принести отовсюду стулья и скамейки. Прибывшие преподнесли нам «даш»: это был ямс, который все единодушно избрали в качестве подарка, чтобы не соперничать. Его складывали на полу у двери. Торжественно провозглашались имена дарите­лей, а куча у дверей все росла и достигла наконец внушительных размеров. По мере возможности я отмечал местонахождение деревень этих вождей красным каранда­шом на карте и старался запомнить их лица. Это были великолепные лица!

Когда все вошли, комната оказалась набита битком. В ней были две двери, одна напротив другой, а между ними был расчищен проход в толпе. С одной стороны полукругом расселись вожди с главным вождем посередине. Позади выстроилась живописная и роскошно одетая свита. Напро­тив, за столом, сидели мы; посередине — я, по правую руку от меня — Джордж, по левую — Герцог. За нашей спиной и по бокам стоял наш личный персонал, то есть препараторы, облаченные в свои лучшие и самые чистые костюмы. В пустом проходе между нами стоял придворный посланник в темно-синей форме с красным поясом, а напротив него — человек, превосходивший роскошью наряда всех присутству­ющих, кроме меня. Точное назначение его мы так и не поняли, но кажется, он переводил с одного африканского языка на другой.

Двери, окна и остальные отверстия были до отказа заполнены зрителями.

Это торжественное посольство застало нас врасплох. Джордж, как всегда, оказался одетым в безукоризненно белые брюки и ослепительно чистую рубашку. Герцог тоже был в полной форме, а рубашка цвета хаки подчеркивала его вид бравого англичанина. Я же, со стыдом приходится признаться, был в одеянии, совершенно несовместимом с «престижем белого человека».

Я был облачен в нежно-розовую пижаму из искусственно­го шелка, сногсшибательного покроя: брюки с широчайшими клешами, а сверху нечто вроде просторной жилетки. Как я уже упоминал, все мы отрастили бороды, но у меня к тому же были еще и длинные волосы, которые приходилось запрятывать под берет, чтобы они не лезли в лицо. Пере­одеться я не успел: толпа ворвалась в дом, не дав нам даже опомниться. Так я и восседал, подобный яркому апрельскому цветочку, под пронизывающими взорами двух десятков не­обычайно величественных и разряженных по всей форме африканских вождей. Ничего хорошего ждать не приходи­лось.

Наступило всеобщее молчание. Придворный посланник выступил вперед и заговорил.

— Большой вождь принес привет, — провозгласил он. — Все другой вождь тоже приветствуют и хотят знать, как вам нравится их страна.

— Скажите вождю и вождям, — отвечал я, — что нам очень нравится их страна и мы благодарим от всей души за щедрые подарки.

Мои слова были переведены и встречены с одобрением. Я всегда внимательно смотрю на лица африканцев, слуша­ющих переводчика, который передает мои слова: мне хочет­ся проверить, произвели ли они должное впечатление, хотя лица африканцев — самые непроницаемые из всех когда-либо виденных мной на белом свете. На этот раз меня слегка встревожило то, что некоторые из них уставились на меня с чересчур пристальным вниманием.

Затем последовали обычные переговоры: мы обменялись комплиментами, поговорили о видах на урожай и единодушно сошлись во мнениях о христианстве — бедствии современной Африки. Младшие вожди продолжали пожйрать меня глаза­ми в грозном безмолвии. Затем их «король» предложил им высказать личные замечания по поводу сегодняшнего сове­та. Придворный посланник повернулся к крайнему в ряду престарелому джентльмену, окутанному многими метрами веселенького батика. Настала пауза, пока старик собирался с мыслями, затем он обратился к переводчику.

— Вождь говори, — сообщил мне переводчик, — он думает, ваш костюм очень хорош.

Он повернулся к следующему.

— Вождь говори, — последовал перевод, — что одежда главного начальника очень хорошая.

Старый вождь сиял, слушая своих подчиненных. Придворный посланник обратился к следующему. Тот уже успел приготовиться и разразился длинной тирадой на родном языке. Переводчик начал посмеиваться. Потом он повернул­ся ко мне.

— Вождь говори: как так никто не может купи в Африке такая материя, какая хозяин достал для свой костюм? Раз белый люди в лавке у реки покупать наше пальмовое масло, как так они продают одну плохую материю?

Экономика — скользкая тема, но я был счастлив, что моя, как я полагал, непоправимая бестактность получила такую неожиданную оценку, и позволил событиям идти своим чередом. Гости единодушно расхваливали мою розовую пижаму, но каждый не преминул осудить черные деяния Единой африканской компании (ЕАК). Кстати, они и пришли, чтобы поговорить об экономике.