Сергей Штерн - Голландия и голландцы. О чем молчат путеводители

И все же автору кажется, что не так уж все ясно с этой пассионарностью. Он, может быть, раньше и соглашался с этой теорией, а потом передумал. Автору теперь кажется, что пассионарных и менее, что ли, пассионарных народов вообще не бывает. Бывают пассионарные лидеры. Упаси бог от таких вождей! Им вечно что-то нужно. То им территории не хватает, то вдруг что-то там в соседской религии их не устраивает. Или просто денег мало. И вот они, вожди то есть, ставят под ружье свой несчастный народ и гонят его что-то там завоевывать. А сделать это можно двумя способами.

Способ первый: этот самый вождь обладает незаурядными суггестивными способностями. Вот, к примеру, Гитлер. Интересно, что на людей, не знавших немецкий язык, его зажигательные речи не производили никакого впечатления. Многие из этих незнакомых с иностранными языками субъектов, наоборот, слушая его тирады, просто диву давались — что они там, немцы, с ума посходили, что ли? Как они могут так дружно восторгаться этим истериком? Но ведь поди ж ты, восторгались!

И второй способ: тех, кто не восторгается, заставить силой. Не надо никого убеждать и произносить разные пассионарные слова. Создай свирепый бюрократический аппарат, и никто и пикнуть не посмеет.

Здесь, конечно, в рассуждениях автора (имеется в виду не автор «Этногенеза и биосферы земли», а автор этих дилетантских строк) довольно легко обнаружить слабину. Вроде бы для того, чтобы поддаваться на пассионарную болтовню, народу нужно и самому быть хоть капельку пассионарным. То есть эта самая верховная пассионарность должна упасть на хорошо подготовленную почву. Короче, если народ не пассионарен, уговаривай, не уговаривай — все равно ничего не поможет. Он обречен уйти с исторической арены…

Это противоречит представлению автора этих строк, что пассионарных народов не бывает.

Тут, конечно, автору возразить нечего, потому что он в теории слабоват. А вот на практике за всю свою сравнительно долгую жизнь автор встретил только одного по-настоящему пассионарного человека, да и то в ранней юности. Это был вор по прозвищу Гром. Он украл старенький «Москвич» и перекрасил его малярной кистью в ярко-оранжевый цвет. Это был поступок воистину пассионарный, поскольку Московский завод малолитражных автомобилей свои машины в такие вызывающие цвета вообще не красил. Если мне не изменяет память, «Москвичи» выпускали только двух цветов — темно-серые и бежевые. Естественно, оранжевый «Москвич» сразу привлек внимание правоохранительных органов. Грома уличили в краже и в очередной раз посадили.

Все остальные знакомые автора особых признаков пассионарности никогда не проявляли, хотя на протяжении его жизни этнос, к которому принадлежит автор, то и дело выказывал несомненные признаки самой настоящей пассионарности. «Пятилетку за три года!» — тут ясно прочитывается вызов не только инстинкту самосохранения, но и фундаментальным физическим законам.

Вернемся к Чингисхану. Завоевать все же мало, надо как-то удерживать завоеванное — от Тихого океана до Волги и Персидского залива. Наверное, у этих народов никакой пассионарности не осталось — были они, наверное, ленивые и расслабленные и позволяли вытворять с собой что только вздумается.

Ан нет! Эта загадка, оказывается, решается просто: под властью Чингисхана этим якобы расслабленным народам жилось куда как лучше, чем с собственными жестокими и жадными правителями. Чингисхан никогда не обижал гражданское население. Для того чтобы стать полноправным гражданином Великой Татаро-Монгольской Федерации, надо было всего-то взять под уздцы коня захватчика и напоить его. И все! Дань, собираемая с захваченных городов и сел, была вполне посильной, если не сказать скромной. Мало этого, большинство жителей рассматривало эту дань как вполне разумную плату за безопасность, которую обеспечивали им непревзойденные монгольские воины. Если кто-то сомневается в этих фактах, отсылаю его к великолепной книге Джека Уэзерфорда «Чингисхан и рождение современного мира». Так что слабоватая пассионарность подчиненных Чингисханом народов, по-видимому, ни при чем.

Это же касается и сегодняшней Европы. Многие утверждают, что Европа расслабленна и мягкотела и противостоять пассионарности других народов ей не по зубам. Расслабленность и мягкотелость Европы очень беспокоят некоторых крупных философов вроде Михаила Веллера. По их мнению, Европа почивает на лаврах, загнивает, исламизируется и ничто ее уже не спасет. Но Европа загнивает уже по крайней мере лет двести (читай славянофилов девятнадцатого века). Это во-первых. А во-вторых, в большинстве стран Европы существует культ труда, и расслабиться и проявить некоторую мягкотелость могут позволить себе только те, кто в первой половине дня работает до одури.

И наконец, последнее. По-видимому, сторонники немедленного внедрения национальной идеи уверены, что с ее помощью можно радикально повысить пассионарность этноса. Это вряд ли, поскольку, если верить Гумилеву, причины внезапно возникающей пассионарности народов лежат далеко за пределами человеческого понимания. Лев Николаевич полагал, что собака зарыта в особых космических излучениях, время от времени осеняющих ту или иную нацию. Справедливости ради надо сказать, что ни один серьезный научный журнал статью с подобным тезисом вообще не принял бы к публикации. Но все же теория пассионарности разработчикам национальной идеи чем-то удобна. Чем именно — автор предоставляет читателю догадаться самому.

Но вернемся в Мадуродам.

В специально поставленной большой, хорошо изолированной палатке гастрольное представление — выставка китайской ледяной скульптуры. На входе посетителям выдают теплые красные куртки с иероглифами — мера совсем не лишняя, поскольку температура в «выставочном зале» примерно минус десять градусов. Скульптуры выполнены с редким мастерством и изяществом — люди, животные, драконы, вазы и цветы. Великолепная подсветка — но очень уж холодно. После пятнадцати — двадцати минут, несмотря на куртки и иероглифы, вылетаешь на божий свет совершенно задубевший.

Мы бродили по Мадуродаму часа три, поражаясь продуманности и искусству устроителей. Это ведь не только архитектурный музей — это и инженерный музей, и краеведческий. Достаточно поглядеть на деревенские дома в типичном голландском стиле, со скошенным уголком камышовой крыши на фасаде — точь-в-точь как челка у грустного пони. Это и гидротехнический музей, где представлены дамбы и функционирующие шлюзы, и промышленный. Вот, к примеру, нефтяная платформа в Северном море, жужжит только что севший вертолет… Аэропорт с трехметровыми «боингами» и «аэробусами»… Набитый зрителями стадион…

Было уже около трех часов дня, и мы проголодались. Возмутительно, что уже после возвращения в Стокгольм Альберт прислал мне конспект путешествия, где он каждый раз, когда речь шла о еде, использовал следующую формулу: «Тут Сергей захотел есть, и мы пошли искать ресторан».

Я давно заметил, что некоторым очень трудно признаться, что они хотят есть. Например, моя жена Таня. Если в гостях нас спрашивают, не голодны ли мы, она всегда отвечает:

— Нет, что вы, спасибо.

— Вообще-то, я бы что-нибудь съел, — честно говорю я.

Хозяйка накрывает на стол, и Таня съедает втрое больше моего.

Итак, я захотел есть.

По мере приближения к центру Схевенингена все более ощущалась атмосфера большого курорта — сочетание старинных и супермодернистских зданий отелей, обилие дорогих машин и магазинов, а самое главное — полная невозможность найти место для стоянки. Наконец мы нашли парковку где-то на горе, совершенно на отшибе, километрах в полутора от ближайшего ресторана. Мы с Таней, поскольку у нас в этот день была годовщина свадьбы, пригласили Альберта на хороший обед, предоставив ему, как знатоку местности, выбрать ресторан. Он сказал, что такой торжественный случай следует отметить в ресторане на пирсе, уходящем в море метров на пятьсот. До пирса было еще с километр, но мы мужественно преодолели и это расстояние и наконец оказались в приятном круглом зале с большими окнами, окруженном со всех сторон водой.

За столиком рядом с нами сидела тоненькая девушка студенческого вида. Перед ней стоял стакан чая и лежал огромный кусок торта — сектор, словно бы вырезанный из гигантской диаграммы. Плотно уложенная алая клубника была покрыта тонким слоем прозрачной и на вид очень сладкой сверкающей глазури. К торту подали крошечную вилочку, и казалось, что с такой вилочкой она не справится со своим тортом до вечера. Но ничего подобного! Она, помогая худеньким пальчиком, грузила, как сено на вилы, огромные куски и отправляла весь навильник в широко раскрытый рот. Ее спутник, рыжий паренек с крупными сиреневыми веснушками, смотрел на нее как завороженный.