Михаил Гиршман - Литературное произведение: Теория художественной целостности

Конечно, повторю еще раз: поэт, писатель, вообще человек не Бог и не творит из ничего; вспоминая еще раз о том, что человек не встречает, он есть встреча, можно сказать, что поэт, автор художественного произведения есть встреча творящего и сотворенного. Бытие-общение творящего и сотворенного – одна из онтологических основ авторства как дела сугубо и принципиально человеческого, проясняющего возможности, пределы и масштабы человечности в «промежутке» между равно неплодотворными обожествлением авторской индивидуальности и ее деонтологизацией. Одно из самых значимых проявлений такого общения – словесно-художественное творчество – творчество в языке, конечно, несводимое на индивидуально-личный опыт, но и невозможное без участия личности, без вменяемой личностной субъективности и ее созидательных усилий. И если, например, в поэзии Ф. И. Тютчева в самом деле оживают очень древние смыслы, то Тютчев к этому причастен именно как автор особого рода жизни этих смыслов, не первоначальный их творец, но создатель художественной реальности их бытия в поэтическом слове: в поэзии оживает и воспринимается только то, что создаётся произведением и как произведение, а его автор существует на границе созидаемой им художественной реальности, и, пользуясь бахтинской формулировкой, «действительного единства бытия – жизни» 9 , к которому он причастен и в котором он участвует.

В свете философии диалога именно в целостности словесно– художественного произведения наиболее явственно раскрываются такие связи универсальной всеобщности и уникальной индивидуальности, которые противостоят любым формам одностороннего возвышения и абсолютизации как любой человеческой общности, которая поглощает индивидуальность, так и отдельно взятого индивида. Человечество и конкретная человеческая личность относятся друг к другу не как часть и целое, но как равноценные и равнозначные целые – художественная целостность в идеале проявляет именно такую их взаимосвязь. Также в произведении как художественной целостности равно несомненными и равнодостойными являются человечество, народ и конкретная человеческая личность; не только между ними, но и в каждом из них актуальными оказываются отношения единства – множественности – единственности.

Особенно важной в теории произведения представляется взаимосвязь диалогического акцента на общение со столь же усиленным ударением на подлинную множественность, на разделение и дистанцирование. Если Другой оказывается радикально другим миром, тем более трудными, а при осуществлении удивительными и даже таинственными становятся моменты общения. Диалог осуществляется именно и только на границах такой завершенной разделенности, в которой предстает бытие-общение, включающее в себя и зоны духовной непроницаемости.

Я думаю, многие помнят на первый взгляд очень смешную, а при более глубоком рассмотрении очень печальную шутку В. Маяковского:

Неужели и в самом деле только Бог это знает, а человек не способен понять и принять подлинное различие многого и стремится превратить иное если не в тождественное себе, то по крайней мере в свое другое.

Диалогическая культура противостоит подобной «эгологии» и утверждает не только возможность, но и необходимость радикальной множественности, ее благо и даже потенциальное совершенство. Соответственно диало-гизм в парадигме современной культуры соотносит классическую идею единства истины с одновременным утверждением не только возможности, но и жизненной необходимости множества истинных путей к истине в их диалогической взаимообращенности друг к другу. Взаимосвязи единства – множественности – единственности актуальны, в частности, при анализе отношений литературного произведения и его интерпретаций.

В развитии философии диалога проясняются не только позитивные характеристики, но и проблемы усложнившихся отношений художественного произведения и действительности. Вспомним рассматривавшиеся выше суждения, Э. Левинаса, который говорил о том, что особая художественная реальность произведения искусства порождает угрозу его полного обособления, отделения от мира, исключения из коренной для человеческого бытия диалогической ситуации. В противостоянии этой угрозе Э. Левинас выдвигает на первый план время, язык и субъективность и в особенности «отделение субъекта», что означает «способность к разрыву, отвержение нейтральных и безликих начал» и в числе прочего «отказ от колдовских резервов искусства» и безответственности идолопоклонства. В противостоянии безличному и анонимному бытию, пишет он, «свет и смысл обретаются на пути, ведущем от существования к существующему и от существующего к Другому» 10 .

В поэтическом произведении, по Э. Левинасу, реализуется «какой-то иной способ существования, не умещающийся в границы бытия и небытия» или «несбыточная возможность существования – иного, чем бытие» 11. Центром произведения как личного, духовного поступка становится «вопроша-ние Другого, поиск Другого. Поиск, посвящающий стихотворение другому: песнь, подымающаяся до самоотдачи, до вручения-себя-другому, до самой смыслоносности смысла. Смысла, который древнее онтологии, древнее мышления о бытии и всего, что могут предположить знание и желание, философия и либидо» 12 .

Поддерживая, на мой взгляд, очень плодотворные суждения В. А. Малахова о постонтологии и постонтологическом дискурсе 13 , я хотел бы сказать о перспективности аналогичной разработки постонтологической эстетики и поэтики, которые видят в произведении не столько прорыв к Бытию вообще, сколько событийную реальность личного человеческого мгновения, событие персональной обращенности, если не именования, то прикосновения к Другому – осуществления духовной связи с ним. Не раскрытие непотаён-ности. Бытия, а отношение с бытующим и выявляет в свете такого рода развития диалогических идей поэтическое произведение – существование иное, чем бытие, иное, чем небытие, когда становится событием вменяемая человеческая субъективность в общении одного с другим.

Возвращаясь к началу этого раздела, я хотел бы сказать, что встреча теории литературного произведения с философией и филологией диалога про-должается 14 . Продолжается и раскрывает в этом процессе еще не исчерпанный потенциал и новые перспективы раскрытия специфики произведения как эстетической явленности отношения, которое было вначале. Литературное произведение выводит отношения единства – множественности – единственности человеческой жизни и человеческой личности в сферу эстетической очевидности, являющейся в слове.

1. Бубер М. Я и Ты . М., 1992. С. 25.

2. Розенцвейг Ф. Новое мышление // Махлин В. Я и Другой (истоки философии «диалога» ХХ века) : Материалы к спецкурсу. СПб., 1995. С. 101.

3. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 312.

4. Пастернак Б. Л. Доктор Живаго / Библиотека всемирной литературы. М., 2005. С. 61.

5. Levinas E. Martin Buber and the Theory of Knowledge // The Levinas Reader. Oxford, 1989. P. 65—66.

6. Бахтин М. М. Проблема формы, содержания и материала в словесном художественном творчестве // Бахтин М. М. Собр. соч. М., 2003. Т. 1. Философская эстетика 1920-х годов. С. 289.

7. Домащенко А. В. Гете, Пушкин, Чехов и эстетическое завершение // Литературовед -ческий сборник. Вып. 14. Донецк, 2003. С. 21.

8. Гадамер Г. Актуальность прекрасного. М., 1991. С. 69.

9. Бахтин М. М. К философии поступка // Философия и социология науки и техники. 1984—1985. М., 1986. С. 93.

10. Левинас Э. Избранное: Трудная свобода. М., 2004. С. 575.

Абульханова-Славская К. А. 96, 113 Аверинцев С. С. 20 Авцен В. М. 302 Аксаков И. С. 496, 501 Аксаков К. С. 21, 55 Альми И. Л. 218, 220 Анненский И. Ф. 443, 447 Антокольский П. Г. 242, 245, 248—249 Арвинте М. 370

Аристотель 19, 43, 55, 378, 433—434 Арсеньев К. К. 149 Астафьев В. П. 264 Ахматова А. А. 38, 245, 474 Ахутин А. В. 445

Бабель И. Э. 263 Бадаева Н. П. 341, 369 Баевский В. С. 304—305 Бак Д. П. 52 Балухатый С. Д. 149

Баратынский Е. А. 33, 40, 41, 139—140, 176, 201—202, 205, 208—211, 214, 216—222, 517—518

Барт Р. 48, 56, 438, 446, 523, 525

Баршт К. А. 520, 525

Батай Ж. 521, 525 Батюшков К. Н. 178 Бахтин И. И. 33

Бахтин М. М. 11, 48, 53—54, 56, 80, 111, 113—114, 286, 327, 340, 405, 420, 427, 431, 437, 451—453, 455, 458—467, 494, 505, 507, 509, 513, 518, 526, 528, 530, 532, 534, 539, 544—545

Белинский В. Г. 26, 39, 41—45, 56, 72, 99, 110—111, 113, 158, 175, 219, 263, 294, 303, 468—470, 476

Белкин А. А. 349—351, 369—370

Белкина Н. П. 396

Белов В. И. 255, 263

Белый Андрей 153, 177, 243, 248, 251– 252, 255, 266, 290—291, 294, 303, 408, 419, 431