Дэвид Фридман - Пенис. История взлетов и падений

Христианское представление о мужском члене как о воплощении телесной скверны было попыткой определить неопределяемое и осознать всеобщий закон, регулирующий отношения между мужчиной и его половым органом, а также понять связанные с этим проблемы «контроля». Мужчина способен охватить свое мужское достоинство собственной рукой — однако возникает вопрос: кто кого на самом деле держит? И что представляет собой мужской член? Лучшее из того, что есть в мужчине, или, напротив, зверя, бестию? И кто, в конце концов, кем управляет: мужчина собственным членом или же, напротив, член — мужчиной? Как должен мужчина пользоваться своим естеством? И где проходит та граница, за которой начинается злоупотребление? Из всех телесных органов один лишь мужской член ставит человека перед подобными проблемами: ведь он то «настаивает» и «диктует», то вдруг теряет охоту выполнять свои естественные функции; то он донельзя поэтичен, то тут же, сплошь и рядом, жалок. Это «устройство», которое созидает, но в то же время разрушает. Это часть тела, которая нередко воспринимается как нечто отдельное. В силу всех этих противоречий член является одновременно и героем, и злодеем в извечной драме, которая формирует каждого мужчину (а заодно и все человечество).

Блаженный Августин, епископ из карфагенского Гиппона[3], возведенный в ранг святого, еще шестнадцать веков назад ответил на вопрос, почему мужчина неспособен управлять своим членом. Он утверждал, что это свидетельство отчуждения человека от священного начала жизни, наказание за ослушание Адама перед Богом в райском саду. Согласно Августину, этот первородный грех передавался из поколения в поколение вместе с семенем, то есть через сперму. Вот как вышло, что в культуре, где Дева Мария была символом чистоты и непорочности, мужской член стал воплощением зла. Ведь святость Марии определялась тем обстоятельством, что она, как сказано в Библии, «не знала мужа своего». То есть у нее не было контакта с мужским членом.

Правда, каким бы «зловредным» ни представлялся западному христианству мужской орган, предшествовавшие ему языческие культуры отнюдь не воспринимали его как нечто дурное и не считали «жезлом дьявола» или воплощением зла. В нем усматривали различные аспекты: и возвышенные, и низкие. Ведь он был зримым воплощением творческого начала, связующим звеном между человеком и божественным, каналом для телесного и духовного экстаза, что подразумевало единение с вечностью. Правда, тот же орган порою был орудием, направленным против женщин, детей и более слабых мужчин. Он был выражением природной силы, силы естества, которую уважали и которой поклонялись за ее способность порождать новую жизнь, но которой боялись из-за ее явного пренебрежения нормами морали. Мужской орган соединял мужчину с космической энергией, с вселенской силой — той, что из года в год выводила на пастбища новые, тучные стада и заставляла землю в полях рождать новые урожаи. Но эта же сила нередко могла уничтожить и то и другое. Правда, язычники не видели ничего постыдного в «животной похоти» мужского органа. Ведь в любовных похождениях языческих богов человеческие и животные свойства легко сочетались друг с другом. Все эти сложности и противоречия, а также непредсказуемость самой жизни были сконцентрированы в древности в одном-единственном органе — мужском члене.

При этом следует отметить, что речь идет о «пенисе», а не о «фаллосе». Последнее слово совершенно точно отражает эрегированное состояние пениса и все символические значения, связанные с таким состоянием. К сожалению, многие люди нередко используют слово «фаллос», чтобы «приукрасить» или «облагородить» слово «пенис», что, на мой взгляд, совершенно ни к чему. Тем более что в свете относительно недавних событий с участием Билла Клинтона и Джона Боббита (если говорить лишь об этих всем известных джентльменах[4]) слово «пенис» получило широкое распространение в средствах массовой информации, а сама тема стала самой обсуждаемой во время обеденных перерывов и личных разговоров на рабочем месте.

Хочется надеяться, что эта книга будет способствовать дальнейшему распространению этой тенденции, хоть и в менее обвинительной форме, тем более что ее автор разделяет убеждения одного из своих собратьев по перу, который более четырех веков назад также занимался культурологическими исследованиями мужского органа.

«Короче говоря, отучив людей от излишней щепетильности в выборе выражений, — писал Мишель де Монтень, — мы не причиним миру большого вреда. Наша жизнь складывается частью из безрассудных, частью из благоразумных поступков. Кто пишет о ней почтительно и по всем правилам, умалчивает о большей ее половине»[5].

С самого зарождения западной цивилизации пенис был чем-то большим, чем просто частью тела. Он представлял собой идею, концептуальное мерило положения мужчины в мире. Наличие у мужчины пениса — несомненный научный факт; однако как мужчины воспринимают собственный член, как они относятся к нему и как им пользуются — не имеет никакого отношения к науке. Представления о члене сильно разнятся в разных культурах и в разные эпохи. В истории Запада можно выделить отдельные ключевые моменты, когда представления о пенисе и его роли изменялись, сильно влияя на самовосприятие мужчины и его сексуальное поведение.

Доказательства существования одного из самых древних представлений подобного рода были обнаружены в развалинах шумерского города Эриду на юге современного Ирака, где археологи раскопали глиняные таблички с клинописью. Этим табличкам более пяти тысяч лет. В древней цивилизации шумеров пенис символизировал как иррациональную сущность природы, так и божественный разум. Он был воплощением таинства, непознаваемой божественной сущности, сокрытой в глубинах человеческого естества, и это представление выражалось а главных религиозных верованиях шумеров. Большая часть литературных произведений, найденных в Эриду и написанных на первом в мире письменном языке, повествует о деяниях бога Энки, которого обычно изображали высоченным бородатым мужчиной в шапке с несколькими рогами. Энки был великим благодетелем человечества: его величали Вершителем судеб. Вседержителем или Хозяином Вселенной. В эпосе о Гильгамеше Энки помогает человечеству спастись от потопа, насланного другими богами. Поскольку Шумер находился в междуречье Тигра и Евфрата (сегодня это территория Ирака) и ему поочередно грозили то засуха, то наводнение, вода в этой «колыбели цивилизации» одновременно была и драгоценностью и, временами, грандиозной опасностью. Без воды из этих рек нельзя было выжить. Поэтому реки Тигр и Евфрат символизировали саму жизнь, а то, что давало им начало, считалось священным. В поэтическом произведении третьего тысячелетия до нашей эры такая творческая, животворящая сила получает название. Этот исток — Энки, а точнее — его пенис.

А еще через несколько строк Энки проделал то же самое для Тигра:

В других циклах этой поэмы Энки с помощью своего пениса прокладывает первые оросительные каналы, изобретает сексуальное размножение у людей и, зачав первого ребенка-человека, в восторге восклицает: «Хвала моему пенису!»

Это экстатическое отношение к животворящему пенису разделяли и древние египтяне, чьи боги горделиво похвалялись тем же. В иероглифическом тексте, который еще 4 тысячи лет назад попал внутрь пирамиды, излагалась теория, весьма похожая на современную теорию Большого взрыва. Только в древнеегипетском тексте речь шла об одном из божеств Египта и его пенисе. Вот как объяснялось там происхождение Вселенной; «Я сам создал все живущее, — говорит бог Атум (он же Амун, он же Ра). — Мой кулак был мне супругой. Я совокупился с собственной рукой». Так из пениса Атума благодаря этому акту священной мастурбации явилось все сущее — и божественное, и смертное, — причем первым делом возникли бог воздуха Шу и богиня влаги Тефнут, целиком порожденные его семенем — спермой. Совокупившись, они породили Геба, повелителя Земли (тверди), и Нут, богиню неба. Сцена соития этой божественной пары встречается на многих древних папирусах[7]. Там изображена нагая Нут, дугой изогнувшаяся над богом земной тверди. Он же возлежит на спине, и его эрегированный член направлен прямо в зенит. Для древних египтян это было не порнографией, а религиозной картой их мироздания.