Александр Куланов - Обратная сторона Японии

К тому же учить все эти тысячи иероглифов для жизни в Японии точно так же не нужно, как и совершенно необходимо, живя в Японии, разговаривать по-японски и различать элементарные знаки количеством около полутора-двух сотен. Говорить в Японии по-английски почти не с кем. Японцы учат английский язык годами и десятилетиями, но выучить его не могут. Мой сэнсэй объяснил это просто: «Японскому народу повезло – нас никто никогда не завоевывал и не переселял. Вот евреи, говорят, имеют склонность к иностранным языкам. А почему? А потому что на протяжении тысячелетий это был народ скитальцев, странников. Евреи живут во всех странах, даже в Японии, и говорят на всех языках. А японцам некуда было идти, потому и языки иностранные нам даются с таким трудом».

Японцы столь усердно учат английский и с таким вниманием смотрят на американцев, что автоматически забывают о существовании других стран и языков. Мы с моей будущей женой стояли как-то в магазине, мерили что-то и обсуждали потенциальную покупку по-русски. Рядом, внимательно к нам прислушиваясь, пристроились два японца – типичные сарариманы лет тридцати пяти-сорока. Слушали, слушали, и наконец один пожаловался другому: «Двадцать лет учу этот английский, а о чем они разговаривают, все равно не понимаю». Это не анекдот, это широко распространенная в Японии быль.

Если вы не хотите, чтобы круг вашего общения был ограничен англосаксами, японскими тележурналистами и девушками, работающими в клубах развлекательных районов Роппонги и Синдзюку, учите японский – он этого стоит!

Интересно, что в наиболее выгодном положении оказываются в Японии иностранцы, знающие японский язык, но не афиширующие это знание. Россия, мягко говоря, не самая популярная тут страна, и мы, русские, как ни странно, даже можем извлечь из этого некоторую пользу. Речь идет о работе «большой белой обезьяной». Так мы называли этот вид заработка, который довелось попробовать многим гайдзинам, хотя, возможно, они и придумывали для него более благозвучные определения. Русские в Японии могут оказаться кем угодно – в зависимости от фантазии работодателя и собственных способностей. Мой друг Андрей, в прошлом кандидат политических наук, а ныне преуспевающий бизнесмен, однажды выдавал себя в Японии за психиатра из Белиза – настоящий психиатр не приехал, а потерять лицо устроителям международного мероприятия не хотелось. Где находится Белиз и как выглядят белизцы, вряд ли кто в Японии знает, так что белый иностранец, говорящий по-английски с легким акцентом («бабушка бежала в Белиз из России, спасаясь от большевиков»), выглядел очень представительно и совершенно очаровал японцев рассказами о своей экзотической стране.

Другого моего друга знакомая русская певица Катя однажды попросила помочь ей в «раскрутке». Используя элементарные знания французского языка и презентабельную внешность, главным атрибутом которой в тот вечер стали очки, он блестяще справился с задачей. Представ в ночном клубе перед поклонниками певицы в качестве канадского музыкального критика, мой друг, специально и тщательно коверкая французские слова на японский лад, с похвалой отозвался о Катином творчестве, а когда ему начали задавать профессиональные вопросы, глубоко наморщил лоб и начал рассказывать что-то о Канаде, мешая французские слова с английскими, те с немецкими, а немецкие с японскими. Понять что-то было невозможно, риска уличить его в музыкальном непрофессионализме – никакого, а успех оказался ошеломляющим. Как тут не вспомнить и русскую фотомодель Машу, по требованию продюсера выдававшую себя за Мэри из Кливленда, и Мишу, который, прожив в Японии лет десять, изображал перед камерой впервые попавшего туда немецкого туриста. То, как нас, к обоюдному удовольствию, использовали оборотистые японцы для выманивания денег у своих менее сообразительных сограждан, сильно напоминало демонстрацию диковинных зверьков, которые к тому же умеют разговаривать почти как люди, только непонятно. Наряду с обслуживанием хостесс-бизнеса и туризмом, такая деятельность приносила наиболее гарантированный доход «странным иностранцам» – хэнна-гайдзинам, каковыми и были многие из нас. Настала и моя очередь испытать себя в новом качестве.

Все началось с того, что однажды весной, в середине мая, утром в мою железную дверь, какими оборудованы во избежание перекашивания косяка при землетрясении все японские квартиры, постучал сосед Вадик. То, что это именно он, я понял сразу – все остальные в дверь звонят. К звонкам я относился осторожно – у меня телевизор стоял так, что его было видно от двери. Японцы же часто ходят, собирая деньги на свое «общественное телевидение» – NHK – по квартирам. Не знаю, сколько им подают соотечественники, но я каждый раз в таких случаях говорил, что NHK не смотрю, потому что у меня вообще нет телевизора. Это чтобы они не вздумали еще за какой-нибудь канал собирать – вдруг решат, что у них есть другое телевидение общественное, и мы за него должны платить. Но Вадика я знал – он никогда не звонил: у многодетного отца укоренилась привычка не будить детей звонком, даже если в квартире их нет. Так вот, заходит как-то майским утром ко мне Вадик и начинает меня агитировать:

– Выручай, у меня выставка в Тояме и одновременно в другом месте, туда должен был поехать папа, но ему визу до сих пор не дали. Если он не приедет, у меня с ними сорвется контракт, а это очень плохо. Ну, в общем, тебе надо четыре дня поработать русским ювелиром.

– Нет.

– В Киото.

– Ну… хорошо.

Вадик – ювелир. И папа его – ювелир. И маленький Рин, когда вырастет, тоже, наверное, станет ювелиром. Мне, честно говоря, было бы все равно, если б мы не мое соседство с Вадиком. Мы снимали с ним квартиры на одной лестничной клетке, а точнее, тропинке в маленьком двухэтажном «апато». У Вадика жена, очень красивая японка, и трое детей: две девочки и мальчик. А еще у Вадика есть работа – он режет яшму. Перед домом у нас находилась мастерская. В ней стоял камнерезный станок, на котором он точил сей малоизвестный японцам камень, превращая его потом в камеи, бусы, кулоны и другие украшения, названий которых я так и не смог запомнить, но которые очень нравились японцам. Кстати, папа Вадика, судя по всему, – действительно ювелир, и довольно известный в России. Вадик рассказывал, что в Питере, Москве, Сан-Франциско, Берлине его отец приложил свою ювелирную руку к восстановлению знаменитых тамошних соборов и дворцов.

Папа Вадика приезжал и к сыну, но лишь изредка, занимаясь в основном производством шедевров у себя на дому – в Петербурге. Вадик их довольно успешно продавал за совершенно несусветные, с моей точки зрения, деньги и всерьез задумывался о расширении производства. Проблема заключалась в том, что он не успевал резать яшму и продавать ее одновременно, для этого ему позарез нужен был папа, а папу в Японию почему-то никак не хотели пускать. Вот и сейчас Вадик спланировал сразу две выставки: понадеялся, что отцу успеют сделать визу. Не успели. И если бы не Киото, я бы тоже туда не поехал. Но… Это Киото. Какой иностранец не сохранит у себя в сердце этот город, побывав в нем хотя бы раз? Вот и я полюбил его с самого первого знакомства, случившегося еще несколько лет назад, и готов был отправиться туда в любое время суток и по любому поводу. Даже ювелиром. Так что я сразу же согласился:

– Говори, что надо делать.

– Да практически ничего. С тобой поедет Тода-сан, мой компаньон, все будет делать он. Твоя задача – улыбаться, делать вид, что ты великий русский мастер и ни слова не понимаешь по-японски. Микроскоп и заготовки я тебе дам. Будешь питаться, бери чеки. Зарплата – полтора мана – 15 тысяч в день.

– «Обезьяной», значит? Хватит мана. Все-таки соседи. Да и Киото…

В следующий понедельник Вадик снарядил меня микроскопом, кусками бракованных заготовок и парой сломанных резцов, и я сел в синкансэн. Тот самый Тода-сан, несмотря на то что по возрасту ему вот-вот на пенсию, оказался вполне компанейским парнем, всю дорогу шутил, рассказывал о своей учебе в университете и о кэндо – фехтовании на мечах. Японец мне положительно нравился, Киото оказался, как обычно, великолепен, да и работа обещала быть непыльной. Живи да радуйся.

Правда, в первый же день по приезде я столкнулся с непредвиденными трудностями, а по-русски говоря, случился прикол: не работал микроскоп. Точнее, он работал (наверное), но я не умел им пользоваться. Спросил японца – он же вроде опытный, но этот Тода-сан хмыкнул что-то вроде «серая бандура», повертел его в руках, но… чего его вертеть? На подставке только табличка: «Сделано в СССР. Усть-Кутский завод точных приборов. 1952 г.» и никаких инструкций. Для японцев, привыкших, что яйца в магазине можно купить с инструкцией по очистке скорлупы, и встающих перед красным светофором именно там, где на тротуаре нарисованы белые ступни, сталинский микроскоп был штукой еще более загадочной, чем для меня. Пришлось учиться резать яшму вслепую. Уткнусь одним глазом в эту оптическую трубку, а там чернота – тьма кромешная! Но вожу добросовестно сломанным резцом по бракованному камню, пытаясь снять с него стружку. Главное, думаю, палец себе не отрезать. Вокруг толпы японцев – все ювелиры, участники «Международной выставки драгоценностей в Киото»: смотрят на меня, на то, как с микроскопом управляюсь, – внимательно так, головами покачивают, но о чем говорят, не слышно – в сторонку отходят. Я как-то раз спросил у Тоды, о чем это они. Он ответил, что «коллеги» удивлены моим мастерством. Если бы они знали, что я делаю это вслепую и первый раз в жизни, удивились бы еще больше. Один был особенно хорош – ростом чуть больше метра в прыжке, с набеленным лицом – вылитый Юдашкин, только очень худой, бледный и с большой золотой брошкой в лацкане. Подойдет ко мне, головку набок склонит и мурлычет все одно: «сугой, сугой» – «классно», значит.