Эрнест Геллнер - Нации и национализм

Э. Геллнер неоднократно бывал в Советском Союзе, начиная с середины 60-х годов, много писал о современном состоянии советской этнографической и исторической науки. Он — тонкий и доброжелательный критик, внимательный наблюдатель и ироничный коллега; и совсем не похож на тот образ "буржуазного антимарксиста", который столько лет любовно рисовался на страницах наших общественно-политических изданий. Впрочем, своего критического отношения к марксизму, особенно к марксистской теории исторического процесса, Геллнер не скрывает, в том числе и на страницах данной книги. Думаю, правда, если бы философские работы Геллнера, его публикации о советской исторической науке вышли на русском несколькими годами раньше, мы все от этого только выиграли.

Что же открывает советскому читателю книга Геллнера о нациях и национализме, написанная на рубеже 80-х годов и не содержащая, казалось бы, никакой конкретной информации о нашей реальности, сегодняшних событиях? Прежде всего — иное понимание нации. При всех "обновлениях" нашего исторического мышления некоторые стереотипы сидят в нем очень прочно, и к ним, безусловно, надо относить понятие "нация". Известное четырехчленное сталинское определение ("исторически сложившаяся общность людей… на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры") благополучно пережило все критические удары последних десятилетий. Более того, оно по-прежнему остается негласной печкой, от которой начинаются все дискуссии по национальному вопросу. Одни по-простому, не лукавя, танцуют от этой печки; другие предпочитают не замечать ее целиком или не признавать ее отдельных элементов; третьи заменяют этот стоящий в центре предмет более утонченным словом "этнос". Увы, идея обязательности некой вполне материализованной базы для национального единства — языковой, территориальной, экономической или культурной — витает в нашем сознании, присутствует во всех наших научных построениях.

Поэтому так интересен для нас взгляд Геллнера, который легко минует наши методологические баррикады и прекрасно обходится без всяких экономических, территориальных или психических "общностей". Вместо этого он предлагает научные конструкции, сложенные из более эмоциональных и трудноосязаемых "блоков": сопричастности и солидарности, общего наследия и добровольной идентификации, свободного выбора и разделяемого противопоставления. Кстати, с таким же изяществом Геллнер рассыпает столь привычную для нас пятичленную периодизацию человеческой истории с ее делением на первобытнообщинную, рабовладельческую, феодальную, капиталистическую и социалистическую формации. Сколько лет советские ученые говорили, что те, кто не приемлет эту периодизацию, не способны построить четкую концепцию исторического процесса. Мне кажется, что книга Геллнера блестяще доказывает возможность такой концепции — иной концепции и потому особенно для нас полезной[49].

В еще большей степени это относится к цен тральному понятию нынешней книги — национализму. В нашей научной литературе, широкой печати, общественных и политических дискуссиях слова "национализм", "националистический", "националисты" имеют заведомо негативное звучание. Всеобщая неприязнь к этим терминам имеет давнюю историю и восходит к мифологически четкой паре идеологических антагонистов "пролетарский интернационализм — буржуазный национализм". И здесь мы опять оказываемся пленниками магии стереотипов. Недавняя наша история должна уже приучить нас к вполне реальному существованию "социалистического национализма" и "имперского интернационализма", "пролетарского национализма" и многих других сочетаний, легко разрушающих стройность первоначального черно-белого противопоставления.

Важно, следовательно, не устоявшееся и привычное название, а реальное содержание, его изменения с развитием общественной ситуации. И здесь мы должны признать, что всю теорию, практически весь мировой научный опыт, связанные с концепциями национализма, мы проглядели. В нашем лексиконе нет ничего, кроме бессмысленных сейчас сочетаний "реакционная буржуазная политика", "затемнение классового сознания трудящихся", "отравленное оружие реакции" и т. п. Ни одна из почти двух десятков цитированных Геллнером книг разных авторов, имеющих в заглавии в разных сочетаниях слово "национализм", не переведена на русский язык и, значит, практически не знакома советскому читателю. Для изучения национализма в нашей науке была оставлена лишь узкая тропинка, сводившая это явление к проблемам развивающихся стран, да и то немедленно разделявшая все процессы на "национальные", то есть потенциально демократические, и "националистические", то есть заведомо реакционные.

Чтобы разобраться в накопившихся за многие годы завалах, остро необходим свежий, независимый взгляд. Именно такой взгляд и предлагает Э. Геллнер, книга которого начинается с поразительного по своей непривычности и простоте определения: "Национализм — это прежде всего политический принцип, который требует, чтобы политические и национальные единицы совпадали".

При этом, прочитав книгу, мы убедились, что Геллнер нигде на ее страницах не оправдывает и тем более не превозносит национализм как явление, хотя нигде и не вкладывает в него привычных негативных эпитетов. Для него национализм — исторический феномен, объект научного анализа, ключевое понятие, на котором строится сложная концепция национальных отношений современной цивилизации. И пусть читатель сам решит, чей взгляд на национализм — советского обществоведения или Э. Геллнера — оказывается более продуктивным.

Все это, если можно так выразиться, элементы "теоретического" вклада Э. Геллнера в наше со знание. Но его книга, посвященная общей теории национализма, имеет и огромное практическое значение для понимания нашей действительности. Написанная почти десять лет назад, она сегодня дает очень точное объяснение тех взрывов и по трясений, которые охватывают сейчас огромное многонациональное государство. Или, если говорить точнее, одно из возможных объяснений.

Вспомним, что таких объяснений нынешнего обострения национальных отношений было предложено несколько. Первое из них появилось уже при самых ранних открытых проявлениях национального чувства, во время демонстраций студентов в Алма-Ате в декабре 1986 г. и голодовки крымских татар на Красной площади в Москве летом 1987 г. Звучало оно так: "Во всем виноваты экстремисты". Объяснение было неновым, неоригинальным и опиралось на всю нашу предшествующую политическую культуру. Оно было использовано затем с началом событий в Нагорном Карабахе, Азербайджане и Армении в 1988 г. и преобладает до сих пор в официальной версии каждого нового обострения закавказской ситуации, как и в трактовке острых национальных конфликтов, вспыхивающих в других частях страны.

Идея "злой руки" — в лице экстремистов, коррумпированных мафий, врагов перестройки, идеологических противников, бюрократического аппарата, зарубежных диверсионных центров, разжигающих национальные конфликты в нашей стране, — при всех своих вариантах имеет общую черту: она делает нас невиноватыми. То есть мы — хорошие и всегда были хорошими, хотя мог ли допускать в прошлом отдельные ошибки. Вины нашей за ситуацию нет, поскольку появились некие крайние ("экстремальные") силы, вышедшие из-под контроля или не поддающиеся нашему контролю. При этом источник напряжения на до искать по принципу "кому это выгодно", а так как это никогда не может быть выгодно "нам", то источник заведомо может быть только внешним. Это опять же избавляет нас от необходимости анализировать и менять свое поведение. "Нам" важно только проявить несгибаемость и твердость, устоять, сохранить верность заветам и другим идеологическим принципам.

Когда национальные конфликты из цепи изолированных случайностей стали складываться в некую очевидную ситуацию, появилось новое объяснение. Все дело в экономике. То есть обострение национальных отношений вызвано ухудшением экономической ситуации, и, если мы быстро накормим людей, национальные трудности сами исчезнут или ослабнут, перестав представлять опасность для государства.

В стремлении видеть экономическую основу в межнациональных противоречиях, и особенно отсталую экономическую основу, опять же отразилась идеологическая основа нашего сознания, когда все неизменно объяснялось экономикой, или приматом экономики, или приматом материального над идеальным. Спорить с этой схемой очень трудно: экономика действительно стимулирует обострение любой конфликтности, а ухудшение экономической ситуации и растущий товарный голод у всех перед глазами. Вероятно, голодный и обездоленный будет с большей ожесточенностью бороться за свои права. Но то, что у обеспеченного и сытого человека тоже есть национальные чувства, как и готовность их отстаивать доступными средствами, еще предстоит понять нашему обществу, все более раздраженному своей бедностью, дефицитом и экономической отсталостью.