Игорь Орлов - Советская повседневность: исторический и социологический аспекты становления

В германской историографии впервые была сделана попытка определить историю повседневности как своего рода новую исследовательскую программу, еще один исторический синтез, подобный тому, что был предпринят в свое время в «Анналах». Об этом свидетельствует вышедшая в конце 1980-х годов в ФРГ книга «История повседневности. Реконструкция исторического опыта и образа жизни», переизданная в США в 1995 г. [The History… 1995].

Существенное принципиальное отличие истории повседневности (как и социальной истории вообще) от истории структур заключается в понимании изучения истории как процесса реконструкции прошлого[9]. При таком подходе задача исследователя – почувствовать в истории повседневности то, что выражает дух времени. Необходимо показать сплав судьбы человека и времени, в котором он жил, чтобы его поступки и поведение получили историческую оценку. В силу этого основой истории повседневности манифестируются производство и воспроизводство действительной жизни, где участники не только объекты, но и субъекты истории [Соколов, 2002. С. 326–327].

Например, теорию А. Грамши, согласно которой стратификация общества воплощается в идеологию общества – вертикальную ось социального измерения, сторонники истории повседневности призывают объединить с горизонтальной осью, проходящей на уровне обыденного сознания, с изучением того, как человек через язык выражает свое положение в обществе, какая на этой основе формируется общественная практика. Не статистические структуры, а напротив, динамизм и противоречивая природа радикальных исторических изменений, производство и воспроизводство действительной жизни, где участники не только объекты, но и субъекты истории, провозглашаются основой истории повседневности [Там же. С. 327].

В целях преодоления противопоставления объекта и субъекта предлагается понимание дискурса в духе Ю. Хабермаса – как рационального диалога, свободного от власти, понуждения и идеологии. Упор при этом делается на изучение символов, способов поведения, привычек, знаков, ценностей и «маленьких традиций», переходящих от поколения к поколению. Именно на этой основе предлагается соединить кратковременные и долговременные исторические процессы, сделать историю многокрасочной, состоящей из лоскутных композиций типа рукодельных цветных ковриков – пэчворков [Там же. С. 329–330; The History… 1995. P. 49, 73–75].

Исследование повседневности позволяет увидеть длинные промежутки истории и, одновременно, разобраться в мелочах жизни. Оно также дает возможность понять культурную ментальность народов, которая сохраняется на длинных исторических промежутках, разобраться в том, как теории претворяются в практику, какова этика повседневного поведения, состоящая из незначительных, но решающих индивидуальных решений и выборов. Исследование повседневности позволяет осмыслить не только правила и запреты данного общества, но и способы уклонения и отступления от них [Бойм, 2002. С. 10–11].

Исследовательский процесс изучения повседневности предполагает объединение отдельных элементов в единую систему. В силу этого история повседневности существенно раздвигает источниковедческую базу исследований за счет микроисторических подходов и синтеза работы с различными группами источников. В частности, в рамках нового направления происходит расширение понятия источника. Безумие и природа, тело и смерть, обряды и ссоры – все подлежит расшифровке. А. Людтке в свое время описал, как постепенно вводились в исследования материалы местных архивов и реконструировались индивидуальные биографии, использовались аудиовизуальные средства и этнографические источники. Однако очевидный интерес к источникам личного происхождения отнюдь не отрицает привлечения традиционных (в том числе официальных) письменных памятников эпохи.

Среди традиционных письменных источников выделяют, прежде всего, эго-документы – биографии, мемуары, дневники и письма, – позволяющие понять человека и его поступки в конкретной ситуации, уловить то, что отличает его повседневность от жизни других людей, находившихся в тех же обстоятельствах. Кроме того, документы личного происхождения помогают понять настроения в обществе в переломную эпоху и оценить характер социально-экономических изменений через восприятие простых людей. В частности, интересный материал для реконструкции советской послевоенной повседневной жизни дают воспоминания участников событий тех лет (см.: [Аджубей, 1989; Арбатов, 1991; Микоян, 1999; Сто сорок бесед… 1991; Хрущев Н.С., 1997; Хрущев С.Н., 1989; Эренбург, 1990]). Под мемуарами понимается «литературная форма, специально предназначенная для закрепления и исторического осмысления общественно-значимого индивидуального опыта автора воспоминаний – участника исторических событий» [Колесникова, 2005. С. 23]. Видовыми признаками мемуаров являются авторское личностно-субъективное начало, память мемуариста и ретроспективный характер воссоздания социальной действительности [Там же]. Так, в книге Н.Н. Козловой и И.И. Сандомирской «Я так хочу назвать кино…» был воспроизведен полный текст записок жительницы Луганска Е.Г. Киселевой, хранящихся в Центре документации «Народный архив», который был создан в 1990 г. в Москве для сбора письменных «свидетельств, оставленных ничем не знаменитыми людьми» [1996. С. 7]. Из переписки советского периода можно многое узнать об экономическом пространстве частной жизни. Например, о том, что в период застоя обмен продуктами и товарами выступал доминирующей формой семейных отношений и нередко – основным средством коммуникации[10].

Но у специалистов, изучающих человека в его серой обыденности, зачастую нет эго-документов, что заставляет обращаться к помощи этнологии, выработавшей приемы понимания чужой культуры путем поиска и анализа символических форм – слов, образов и поступков, посредством которых люди реально представляют себя себе самим и другим людям. Этнографический и социологический методы включенного наблюдения могут работать и у историков, если исследователю удается «вести наблюдение» за автором текста, вытягивая информацию из иных источников о контексте написания нарратива этим человеком. Кроме того, специалист по истории повседневности XX в. имеет возможность расширить свою источниковую базу за счет свидетельств еще живущих информантов, т. е. использовать метод сбора и записи жизненных историй – интервью всех видов.

Еще одну группу источников составляют материалы периодических изданий11 (особенно региональных), в которых нашли отражение проблемы обеспечения населения продовольственными и промышленными товарами, описаны жилищные условия и состояние детских учреждений, качество бытового обслуживания жителей и уровень организации культурных форм досуга, а также другие аспекты повседневности. Особенность прессы как источника заключается в сложности ее структуры и разнообразии жанров. Газетные публикации включают самую разную по происхождению и содержанию информацию: официальные сообщения и законодательные акты, публицистику и письма, хронику и заметки-отчеты, репортажи и интервью, объявления и беллетристику, некрологи и проч. [Шевченко, 2000. С. 250]. В значительной части этих публикаций нашли отражение те или иные события городской и сельской повседневной жизни. Особо хотелось бы выделить журнал «Работница» за 1953–1964 гг., анализ статей которого позволяет выявить наиболее важные бытовые проблемы и перемены в повседневной жизни советских людей периода хрущевского правления.

В 1958 г. в издательстве «Большая советская энциклопедия» 500-тысячным тиражом вышла двухтомная «Краткая энциклопедия домашнего хозяйства», содержавшая сведения о различных аспектах быта и повседневности, от «потливости» до «электрического предохранителя». Появление энциклопедии можно расценивать как свидетельство институционализации процесса организации советского быта посредством универсальных знаний, запущенного еще культурной революцией 1920-х годов. Показательно, что в начале 1950-х годов ведущей стратегией советского дискурса о быте стало стремление соотнести утилитарное действие с универсальными закономерностями. К примеру, в издаваемых с 1958 г. календарях и сборниках полезных советов рецепт приготовления рыбного блюда выводился из специфики обменных процессов или сопровождался обширным экскурсом в биологию и географию обитания горбуш, сельдей или карасей, т. е. порядок быта задавался порядком знания. Неслучайно именно в 1950-е годы быт советского человека вновь стал предметом [11] многочисленных дискуссий[12]. И самое главное: он окончательно интегрировался в конструкцию «советский образ жизни»[13]. Бытовой энциклопедизм, в свою очередь, становится новым витком в борьбе за культурность, соединяющей в себе гигиенические стандарты, практические навыки, обязательный минимум знаний и этикет. В настольных календарях, в частности, излагалась информация о том, как воспитывать ребенка и следить за здоровьем, овладевать этикетом и организовывать досуг, соблюдать технику безопасности и готовить пищу. Были даже советы по структурированию свободного времени, особенно в выходные дни. В свою очередь, в «Краткой энциклопедии домашнего хозяйства» воспроизводился расширенный по отношению к настольным календарям состав повседневности: на первом месте оказывались собственно бытовые практики – приготовление еды и пошив одежды, рукоделие и порядок в доме, ремонт и обстановка квартиры, гигиена быта и проч. [Орлова, 2004].