Виталий Ларичев - Мудрость змеи: Первобытный человек, Луна и Солнце

Нетрудно понять — реальные климатические пояса Земли и мысленно прочерченные по Небу астрономические круги есть два дублирующих друг друга звена единой пространственной структуры мира античных натурфилософов Средиземноморья. За выделениями их ионийцами и пифагорейцами видится ясное осознание причин перемен климатических в зависимости от перемещения по округлой Земле вдоль меридиана с юга на север (или наоборот), а также от положения Солнца на трех главных небесных кругах и от того, в какой позиции они размещались над поверхностью планеты. В этой изящной и красивой системе четко просматривается ключевой фактор, определяющий костяк ее строения — время. В самом деле, ведь три астрономических круга представляют собой, в сущности, своего рода рубежи — или «предельные» на севере и юге, далее которых Солнце в своих восходах и заходах не сдвигалось по горизонту в разгар лета и зимы, или «срединные» между ними, когда светило после солнцеворотов определяло временные границы астрономической осени и весны. Все эти перемены, как известно, строго последовательны при переходе от одного к другому и монотонно цикличны, что однажды и породило у человека осознанное чувство времени, его учет во благо хозяйствования Именно в нем и нашли точное свое отражение гармоничные закономерности перемещений Солнца от одного круга к другому, когда люди, сообразуясь с этими небесными циклами и сезонными переменами, сначала учились считать время, а затем перешли к моделированию мира и к созданию первых устойчивых лунно-солнечных календарных систем.

Значит, именно время, отражая закономерности «жизни» Солнца и звезд, которые опоясывали Землю небесными кругами своих «дорог», определяло как космогонию, то есть зарождение и оформление мира, когда Солнце и звезды, возникнув из хаоса, впервые, «порождая само это время», прочертили над Землею невидимый каркас астрономических кругов, так и космологию, а иначе говоря, само устроение, структуру Вселенной, прочным «скелетом» которой стали как раз те самые священные круги, определявшие границы круговорота временных (по сезонам) циклов с ритмичными колебаниями между солнцестояниями и равноденствиями. Так стоит ли удивляться настойчивости, с какой великие натурфилософы Греции любили повторять одну и ту же премудрость, по сути своей до конца не понятую многими до сих пор: «Мир начался с началом времен».

Но время не только «породило» Вселенную и определило ее лик, а и дало людям астрономическую науку — самый надежный инструмент познания тайн мира. Если эта мысль верна, то становится понятным, как можно убедительно подтвердить гипотезу о появлении науки в ледниковую эпоху: неотразимым доводом служит факт существования устойчивых представлений о времени и Вселенной у обитателей Земли древнекаменного века. Ясно, что за способом восприятия столь сложных понятий, как время и пространство, отраженных, положим, в лунно-солнечных календарях и моделях мира, должны как в зеркале проступить глубина и точность видения природы. «Бег времени» может стать своего рода «небесным языком» диалога предка с потомками о самом сокровенном — о мироощущении, мировосприятии и мировоззрении, порожденных наукой.

Итак, для оценки уровня развития культуры палеолитического общества это означает только одно: должны быть найдены факты, раскрывающие достижения людей древнекаменного века в естественных науках, желательно в точных, лучше всего — в математике и связанных с нею родственных дисциплинах, а среди них прежде всего в астрономии. Поскольку всегда для подкрепления высказанного небесполезно опереться на мнение высокочтимых авторитетов, то приведем их.

Пьер Симон Лаплас: «Астрономия по важности своего предмета и по совершенству своих теорий составляет важнейшее движение человеческого ума, самую интересную часть его знаний».

Никола Камиль Фламмарион: «Астрономия — это та отрасль науки, которая доставит нам громадное число данных относительно обычаев, религии, наук, а также языка — всего того, что составляет основу цивилизации».

До начала разговора о столь высоких материях не мешает, однако, ответить на совсем простой вопрос: а умел ли палеолитический человек считать? Он вековой давности, этот вопрос, но археологи до сих пор никак не могут согласиться во мнениях на сей счет.

Кажется, никакое событие в мире не могло вывести из себя Эли де Бомона, ученого секретаря Французской Академии наук. Характер такой, да и положение обязывало. И если теперь он, с шумом отодвинув кресло, принялся быстрыми шагами вымерять кабинет, то, наверное, случилось нечто из ряда вон выходящее. Между тем на столе осталась лежать книга, раскрытая на странице 298, и называлась она совсем, кажется, безобидно: Boucher de Pertes. Antiquites celtiques et antediluviennes. V. 2 — Paris, 1857 («Кельтские и допотопные древности». Том. 2.— Париж, 1857 год). Да и сюжет как будто далекий от интересов математика Эли де Бомона и потому можно было лишь подивиться: отчего вдруг такая нервная реакция человека ученого, да к тому же и светского? Но если бы в кабинете при столь прискорбной сцене, когда один из «бессмертных», член Академии, дал волю своим страстям, оказался бы по случаю коллега, то ему достаточно было взглянуть на имя автора сочинения, и все стало бы ясно. Опять этот Буше де Перт, сочинитель чувствительных стишков, сентиментальных романов (один из них, «Маркиза де Монталь», даже имел успех), романтических баллад, острых социологических трактатов, сатиры «Политики», а также волшебных сказок и легенд! И вот этот писатель и фантазер, Жак де Кревекер (таково действительное имя этого человека, который для псевдонима избрал себе фамилии отца и матери), вторгся в святая святых, в науку, где неуместно рассказывать сказки. Буше де Перт — неисправимый фанатик навязчивой идеи допотопной древности рода человеческого.

Почти два десятка лет прошло со времени первой встречи непременного секретаря Академии Эли де Бомона с любителем-археологом из провинциального городка Аббевиля. Тогда, в 1839 году, секретарь деликатно растолковал главе аббевильской таможни, что доставленные им в столицу камни, даже если они в самом деле найдены глубоко в земле вместе с костями слонов и носорогов и даже если допустить, что они обработаны человеком, то кем же мог быть этот, человек как не римлянином? Это они, римляне, в славное время Юлия Цезаря строили военные лагеря под Парижем, в землях варваров-кельтов и их страшных жрецов-друидов. Да и слонов с собой привели они, римляне, и, надо полагать, носорогов тоже.

Что же услышал академик в ответ на свои добрые слова? А вот что: камни эти не «дикие», поскольку неровности на их поверхностях (вроде округлых или вытянуто-овальных каверн) есть результат целенаправленной работы людей допотопной первобытности. Буше де Перт был убежден, что только рука человека могла придать им столь строго геометрические очертания. Он утверждал, что природные силы и случайности не могут обусловить появление замеченных им особенностей конфигурации и рельефа «топоровидных камней», и энергично указывал на боковые, обтесанные и сплюснутые с двух противолежащих поверхностей края, на гармоничную, по его мнению, линию изгиба. И наконец, прямо заявил изумленному академику, что, как он считает, «с этого дня начинается новая страница изучения истории человека», ибо (вы только послушайте эти речи!) «не доказывает ли это подобие топора также убедительно наличие человеческого существа, как "Минерва" Фидия и "Венера" Праксителя»? Дальше — больше: таможенник поставил в известность «бессмертного», что древнейшего представителя рода Homo он нарек «Ноmо Naturalis» — «Человек Природы»! Когда же Эли де Бомон полушутя — полусерьезно поинтересовался, где же останки его, то в ответ услышал: «За отсутствием памятников надо довольствоваться их пылью, а за отсутствием самих индивидуумов — теми следами, которые оставили их ноги». «И это все, что нам осталось?» — с удивлением воскликнул тогда озадаченный академик. «Увы, да, порой бывает лишь пепел, уголь, да несколько осколков кремней». А потом добавил: «Плоды моей научной деятельности основываются на расчете. Этот расчет дает мне уверенность. Все овраги, которые я исследовал, изучались с полной уверенностью в правоте моей идеи». Академик, как ему помнится, онемел, услышав о таком способе поиска новых истин.

С тех пор неугомонного Буше де Перта вразумляли многие, в том числе (ввиду дерзких посягательств его «на основы») специально созданная Академией «Комиссия». Увы, он продолжал терзать Академию, настойчиво требуя признать, что найденные им вместе с костями вымерших животных камни обработаны никому не ведомыми «допотопными людьми», печатал свои несусветные домыслы о «Человеке Природы», который будто бы жил на земле много тысячелетий назад, задолго до благостных библейских времен. Таможенник из Аббевиля получил по заслугам — насколько стало известно Эли де Бомону, теперь уже и святые отцы призывают запретить чтение его сочинений как противоречащих духу священной Библии. Да и какое еще могли они принять решение, когда в течение трех лет (в 1839–1841) в ответ на мирные увещевания Эли де Бомона и других ученых людей один за другим вышли в свет пять увесистых томов сочинения Буше де Перта, озаглавленного претенциозно и вызывающе: «О сотворении. Сочинение о происхождении и развитии живых существ». Это была «многотомная атака», которая начиналась буквально с первого слова названия — «Сотворение…». Ведь это звучит как самая злая ирония, если не богохульство — что человек сотворен богом, в том не может быть сомнений. В издании между тем упорно проводилась мысль о глубокой древности человечества, а в подтверждение приводились все те же найденные в песках долины Соммы булыжники.