Николай Ямской - Легенды московского застолья. Заметки о вкусной, не очень вкусной, здоровой и не совсем здоровой, но все равно удивительно интересной жизни

Тогда же научно-технический прогресс позаботился о том, чтобы это искусство шагнуло в массы. Потому что в ногах у поэта медленно вращал огромными бобинами кем-то «притараненный», неподъемный даже на вид студийный магнитофон.

Не будем также забывать о другом. О том, что уже в следующем году в двух шагах от Маяковского — но не того, живого, который, положив голову на руки, когда-то сидел и терпеливо ждал в «Артистическом» свою последнюю любовь, а памятника — получил свое первое собственное помещение молодой, ищущий, талантливый — словом, живой театр «Современник». А вырос он, между прочим, из дипломного спектакля «Вечно живые» тех самых «мхатовских школяров», которые в начале 1950-х так увлекательно проводили досуг в кафе напротив своей «учебки». И, судя по дальнейшему, даже тот развлекательный момент ухитрились использовать для большой внутренней работы.

А впервые услышанный вживую Окуджава? Ведь это его первые в авторском исполнении песенки открыли на данный жанр глаза целому поколению. И среди них завоевали поступившего в 1956 году в Школу-студию мало кому тогда известного студента. Звали его Владимир Высоцкий.

Сам Владимир на том памятном выступлении Булата в «Артистическом» не присутствовал. Их личная встреча произошла гораздо позже, в Ленинграде, куда Окуджава приехал выступать на поэтическом вечере, а Высоцкий — на съемки. Однако заочная встреча с человеком, который своей манерой исполнения вдохновил его самого попытаться «читать стихи под гитару», уже имела место быть. Как? Да опять же благодаря старенькому студийному магнитофону, который — помните? — скромно стоял во время первого выступления Окуджавы в «Артистическом» у него в ногах. Сделанные таким самопальным образом записи потом переписывались друг у друга. И с помощью только-только появившихся первых бытовых магнитофонов типа «Яуза» или «Комета» пополняли наши личные фонотеки.

Помнится, первая пластинка Высоцкого фирмы «Мелодия» появилась у меня только в середине 1980-х. Но уже года за три до этого стоило летним днем зайти в наш переулок, как чуть ли не из каждого открытого окна несся его характерный, с хрипотцой голос…

Так, оставив советскую цензуру с носом, научно-технический прогресс одним махом сделал нас свободными в выборе слушать то, что хотелось.

В плане коммуникации и тиражирования возможности самого «Артистического» оказались конечно же куда как скромнее. Но вклад этого заведения благодаря имевшим там место сборищам все равно оказался уникальным. Потому что, скажем, выпущенный в 1959 году в Калуге сборник «Тарусские страницы» из-за помещенного там рассказа В. Максимова «Мы обживаем землю» и повести «Будь здоров, школяр!» Окуджавы был из оборота изъят. В «Артистическом», однако, о нем «жужжали» за каждым столиком, скрытно менялись машинописными экземплярами и уважительно показывали неофитам, знавшим о сборнике лишь понаслышке: «Смотри, вон за столиком в углу сидит Володя Максимов!»

Володю уже нигде не печатали. Да он и сам периодами так сильно зашибал, что казалось, уже не вынырнет никогда. Но потом все равно брал себя в руки. И снова — с похмела особенно саркастичный — объявлялся в «Артистическом». Цензура, бдительно не пускавшая его слово в тираж, добилась в конце концов совершенно обратного эффекта: за творчеством гонимого ею писателя, кроме нее, следила уже вся более или менее продвинутая читающая публика.

Так в то время можно было прославиться сочинениями, с которыми на весь Советский Союз фактически была знакома лишь небольшая группа людей.

Процесс, в результате которого «Артистическое» превратилось в настоящее кафе-клуб, в котором жил подлинный дух Москвы той поры, оборвался на пике популярности. То, что оно этот дух в одночасье испустило, тоже было во многом связано с бурным ростом. Со временем попасть в кафе в проезде Художественного Театра становилось все труднее. Очень уж модным оно стало! Очень скоро в «Артистическое» зачастили иностранцы. Видимо, без визита в это кафе свою программу знакомства с жизнью советской богемы они считали неполной. За иностранцами, как водится, потянулись валютные проститутки. И те и другие, естественно, притащили у себя на хвосте «искусствоведов в штатском» — да не рядовых, а в офицерских званиях и даже со знанием иностранных языков без словаря.

Словом, как сказал бы уже «легендированный» писателем Трифоновым дядя Володя Маркуша: «Здесь дятлы не поют…» По этой причине старожилов в «Артистическое» тянуло все меньше и меньше…

В следующее десятилетие кафе в проезде Художественного Театра постигла новая беда. Вдруг наводнившие его граждане нетрадиционной сексуальной ориентации превратили «Моспарнас» в свой гей-клуб. Наши люди заходить в этот «сюсюкающий муравейник», естественно, вообще перестали.

К тому же ближе к перестройке легендарное кафе стали попросту растаскивать. Вывезли даже знаменитые бронзовые лампы. Говорят, их пристроили в правительственном Доме приемов на Воробьевых горах.

Уже после августовского путча 1991 года, проходя по снова ставшему Камергерским переулку, мимоходом заглянул в «Артистическое» и охнул: мебель, лепнина на потолке, декор на стенах и даже, кажется, лица посетителей — все словно было покрыто серой пылью и требовало срочного ремонта…

И все же судьба «Артистического» оказалась удачной. И не потому, что в наши дни прежние, перепланированные и стилизованные под модерн начала прошлого века площади в доме № 5/6 украшает вывеска Cafe des Artistes. В конце концов, наличие подобных заведений с умопомрачительными ценами, где обслуги больше, чем посетителей, в этом престижном столичном районе явление объяснимое.

Дело в ином. В том, что пригасить-то в свое время «Артистическое» пригасили, а процесс остановить не могли. Более того, развитие клубных кафе пошло вширь. В середине тех же 1960-х в Москве стали самодеятельно возникать разнообразные, в чем-то не то напоминающие, не то пародирующие «Артистическое» заведения.

И снова по части клубности в авангарде оказались люди театра. Обзаведшийся собственной крышей над головой «Современник» поступил солидно. В 1963 году в подвальчике своего театрального помещения на Маяковке коллектив открыл собственное, «внутрикорпоративное» кафе, которое работало после спектаклей. Вход — 20 копеек. Самообслуживание. На стойке водка, коньяк, бутерброды, сосиски, кофе. Отыграв свое, участники собирались в кафе, чтобы в собственном кругу потолковать о театральных делах, пообщаться с приглашенными гостями, просто отдохнуть в узком кругу близких, интересных им людей. Посторонним в эту компанию вход был закрыт.

Кое-кто поступил как таганцы, приспособившие для своих посиделок близлежащую к театру общепитовскую кафешку — ну, ту, коей сами же присвоили кличку «Гробики». Родилось ли это неформальное название оттого, что неформальные актерские дискуссии принимали там очень уж бескомпромиссный характер, история умалчивает.

Лично у меня встречи в «Артистическом» оставили неизгладимое впечатление. Что стало особенно понятно в 1971 году, когда судьба все-таки закинула меня в вожделенный Париж. Едва заглянув в крошечную гостиницу у «Галери Лафайет», чтобы только закинуть сумку, я сразу же помчался на Монпарнас в легендарную «Ротонду». Однако, удачно расположившись там на веранде и неспешно наблюдая за разворачивающимся на моих глазах спектаклем под названием «жизнь парижской улицы», вдруг ощутил в себе некую тоску от крушения давней мечты.

Почему? Да потому, что мысленно перенесся на десять лет назад, в уже безвозвратно минувшие 1960-е. Вспомнил наш бесшабашно говорливый «Моспарнас» в проезде Художественного Театра.

И, снова обнаружив себя в точке, с которой, куда ни глянь, во все стороны один Париж, вдруг сам себе сказал: «Не эксклюзив!»

В октябре 1961 года столицу СССР сотрясли два вроде бы совершенно разноплановых, но, как позже прояснилось, очень даже связанных друг с другом эпохальных события. В Москве прошел внеочередной XXII съезд правящей КПСС. А на ее главной улице открылось кафе с ранее совершенно немыслимым «меню». Как ни старались, но главным «блюдом» в нем оказалась не еда, а музыка. Причем такая, которую до этого несколько десятилетий подряд официально подвергали всяческим гонениям и запретам.

По тогдашнему обычаю, съезд преподнесли народу как «величайшее событие века». Однако по-настоящему историческим стало принятое на нем решение вынести тело Сталина из Мавзолея. При этом исполнение практически обогнало оглашение. За решение проголосовали в последний день работы съезда — 31 октября. А гроб с телом вождя в страшной тайне извлекли наружу и перезахоронили накануне ночью. Никаких торжеств при этом не было. Если не считать торжеством хозяйственности тот факт, что у генералиссимуса сначала срезали с мундира все золотые «цацки». И только потом спешно закопали у Кремлевской стены.