Шалва Амонашвили - Созидая человека

„Пора варить кашу для Нинульки. Помоги мне. Достань, пожалуйста, кастрюлю!“ Бабушка приготовила манную кашу, а ты важно несешь тарелку с кашей сестренке.

„Давай поведем Нинульку на прогулку!“ На улице ты не хотел подпускать меня к коляске, вез ее осторожно, без шалостей.

„Не шуми, пожалуйста, она только что заснула!“ И мы показывали тебе, как на цыпочках надо выходить из комнаты, где растет во сне твоя сестренка. „Поиграй с Нинулькой, пока я занята!“ На тахте ты начинал забавлять ее, смеша разными манипуляциями. Сестренка пищала и прыгала от восторга.

„Присмотри, пожалуйста, за ней, пока дома никого нет!“ Ты оставался один с сестренкой на десять-пятнадцать минут, может, и дольше, а затем докладывал обо всех ее малейших проказах.

„Приведи, пожалуйста, Нинульку из детского сада!“ Ты тогда „был уже в первом классе, детский сад находился рядом, и ты с радостью ходил туда за сестренкой. Ты гордился этим поручением.

Но я рассказываю не о том, как воспитывали девочку, а о том, как воспитывали в тебе заботливого, чуткого мальчика.

Мы с тобой готовили сюрпризы маме, бабушке, сестренке ко дню их рождения; порой, оставшись одни, убирали квартиру; мыли посуду, готовили обед, чтобы порадовать маму.

На тебя возлагали заботу о комнатных цветах. Мы радовались каждому новому лепестку и бутону. „Это плоды твоих забот!“ — говорила бабушка. Во дворе мы посадили дерево, и ты поливал его.

Упрочить доброту, чуткость, отзывчивость в ребенке, породить в нем чувство сопереживания — дело не из легких. Среди других способов, которые мы применяли „с этой целью, был и такой, довольно распространенный. Мы им пользовались примерно в следующих формах. — Мама, ты не замечаешь, какой Паата становится добрый?“

— Да, я сама хотела сказать, вчера он так помог мне… Мама и бабушка говорят в другой комнате, тебя только что уложили, и ты должен уснуть, но суть разговора задевает тебя…

— А вы знаете, как вчера мой внук меня порадовал! — Бабушка разговаривает в парке с женщиной, сидевшей рядом с ней на скамейке. Они познакомились здесь. Ты играешь тут же и готов повторить те же доблестные поступки, которыми так она гордится.

Было ясно, как поощряли тебя такие „случайные“ разговоры, без твоего участия, за „твоей спиной“ — о твоих хороших делах и поступках, о твоей чуткости и отзывчивости.

Но может, в этом была доля тщеславия, может, ты немного играл в отзывчивость, доброту, хорошие поступки? Что же, неплохо, если даже в игре (пока в игре!) ты усваиваешь какие-то нормы“ морали. В игре, как теперь склонны говорить, моделируется будущая социальная жизнь ребенка.

И все же мы с нетерпением ждали такого проявления твоей чуткости и сопереживания, которых нельзя было приписать игре. Чувство сопереживания — это частица твоего сердца, твоей души, твоей жизни, которую ты преподносишь человеку в дар.

Я не забуду тот прекрасный день, когда я обнаружил в тебе рождение такого чувства. Нет, не думаю, что я переоценил это событие, не смог вникнуть в его психологическую суть. Это действительно было сопереживание, чувство своей вины перед другими, чувство сожаления. Вот как оно родилось.

Стоял теплый майский день, тебе было тогда чуть больше пяти. Мы отправились в поход на близлежащие горы. Была с нами Мака, твоя двоюродная сестра, на год старше тебя. Вы бегали, собирали цветы, смеялись. И вдруг умолкли. Я увидел вас сидящими на корточках, вы что-то внимательно рассматривали. Я подошел. На стебельке полевого цветка сидел кузнечик, прозрачно-зеленый, с тоненькими длинными крылышками, с усиками. Он неожиданно раскрыл крылышки и сделал длинный скачок. Вы весело погнались за ним и опять, сидя на корточках, долго изучали его. Он, видимо, решил поиграть с вами: скок — и вы за ним, опять скок — и опять вы за ним. Вместе с кузнечиком вы бегали по всему полю и смеялись.

Наконец, кузнечик сел на асфальтированную дорогу. Теперь мы втроем окружили его.

— Какой ты красивый… Что ты ищешь? — начала задавать ему вопросы Мака. Но кузнечик раскрыл крылышки и собрался было сделать прыжок, как ты ни с того ни с сего накрыл его ногой. Мака вскрикнула:

— Не смей!

Ты поднял ногу — и мы увидели раздавленного кузнечика.

— Зачем ты это сделал? — сказала Мака, обиженная до слез. Ты молчал.

— Да, сегодня мама уже не дождется своего кузнечика. Она, наверное, будет горько плакать! — Я был огорчен, но не бранил тебя. — Кузнечик уже никогда не будет прыгать и шалить… И цветы напрасно будут его ждать!..

Мы поднялись и пошли дальше. Я предложил вам сесть в тени под деревом и позавтракать. И как будто все уже было позади, как ты вдруг вскочил и побежал обратно на дорогу. Ты сел на колени перед кузнечиком, лежавшим на асфальте. „Кузнечик больше не будет прыгать… Мне жаль кузнечика…“ Ты рыдал. Мака успокаивала тебя, но ты не слушал ее. „Почему я раздавил кузнечика?.. Мне жалко его… Пусть он живет…“

Я еще не видел такого обилия слез, не слышал, чтобы ты когда-нибудь так плакал. Мне действительно было очень жаль кузнечика, но я радовался твоим горьким слезам, слезам сожаления. „Ничего, сынок, плачь… Может быть, именно сейчас в тебе рождается человек!“

Ты сожалел о своем поступке, ты хотел вернуть время назад, чтобы исправить свершенное. И я думаю, что только в том сердце может поселиться бескорыстное чувство сопереживания, в котором уже возникло раскаяние в своих необдуманных поступках, чувство вины, чувство ответственности.

В доме суета. Завтра первое сентября, и ты пойдешь в школу, в подготовительный класс для шестилеток. Бабушка заканчивает гладить твою рубашку и короткие штанишки, мама собирается выкупать тебя, готовит ванну. Нина не отходит от тебя и умоляет взятьее с собой в школу.

Ты важничаешь. Еще бы! Ведь в школу пойдешь ты, а не кто другой из нашего дома.

— Какое стихотворение ты расскажешь, если предложит учительница? — спрашивает мама. У тебя наготове два-три десятка стихотворений.

— А если будете рисовать, то нарисуй закат солнца. Это у тебя хорошо получается. — Бабушка уверена в этом.

А я советую тебе подружиться сразу со всеми ребятишками и с первого же дня полюбить свою учительницу.

Ты уже знаком с некоторыми буквами. Можешь написать свое имя. Ты этому научился в детском саду, у своих товарищей. Возвращаясь из детского сада, ты приставал к маме или папе с просьбой научить тебя читать. Тогда я решил научить тебя способу звукового анализа слова.

Сперва я обратил твое внимание на отдельные звуки.

Скажи, пожалуйста, как шумит ветерок в листьях деревьев? — „Шшшш!..“

— А как жужжит пчела? — „Жжж…“

Затем научил медленному и растянутому проговари-ванию слов вроде „дууууб“, „мммааамммааа“. Иногда давал тебе задачи: я говорил предложение или слово неестественно растянуто и медленно, и ты должен был догадаться, что я сказал.

Потом я дал тебе фишки — маленькие квадратики из картона — и предложил „написать“ слово: проговорить какое-нибудь слово медленно, выделить в нем последовательные звуки и для обозначения каждого из них положить фишку. Этот прием, разработанный советским психологом Д. Б. Элькониным, помог тебе усвоить способ звукового анализа и „написания“ слов. Одновременно ты научился узнавать все звуки грузинского языка.

Считать до десяти не составило для тебя большого труда. Но вот пре-одолеть так называемые феномены Пиаже ты затруднялся.

По моему заданию ты пересчитывал десять фишек и клал слева, столько же — справа. И справа, и слева фишки лежали кучками.

— Сколько здесь фишек?

— Десять.

— А здесь?

— Десять.

— Где больше фишек, тут или там?

— Нигде, они равны.

Пока все правильно. Тогда я раскладывал кучку фишек справа, фишки слева оставались в прежнем положении.

— Скажи, пожалуйста, где теперь больше фишек, здесь или там?

Ты не задумываясь отвечал:

— Здесь! — И указывал на разложенные фишки. Было достаточно собрать их опять в кучку, и ты говорил, что теперь фишки опять равны.

А вот другой опыт. Я брал два стакана, один из них был низким и широким, другой — тонким и высоким.

Наполнял низкий.

— Смотри, теперь я эту воду перелью в этот стакан! — переливал. Естественно, в тонком стакане вода поднималась выше.

— В каком стакане было больше воды: в широком или в этом тонком?

Опять не задумываясь, ты говорил, что воды становится больше в тонком.

Скажу еще об одном опыте.

— Вот шарик из пластилина. Смотри, из этого шарика я сделаю лепешку. Скажи, пожалуйста, когда было больше пластилина, когда он был шариком или когда он превратился в лепешку?

— Когда превратился в лепешку…

Повторение этих опытов в разных вариантах, рассмотрение результатов с разных точек зрения в конце концов привело тебя к пониманию того, что количество фишек не может меняться в зависимости от того, расположены они врозь или кучкой.