Эрик Дэвис - Техногнозис: миф, магия и мистицизм в информационную эпоху

«Пикатрикс» напоминает нам, что утопическое мышление было технологическим с самого начала. Магическое царство Трисмегиста — это прекрасно проработанное кибернетическое окружение, наделенные обратной связью механизмы которого автоматически усиливают человеческую добродетель, подавляя человеческие пороки. В такой роли город предвосхищает современную бухгалтерию контроля, которую социальные философы Франкфуртской школы называли «инструментальным разумом», бухгалтерию доминирования, которая организует общества в соответствии с техническими манипуляциями. В своем худшем варианте эта логика социальной инженерии приводит к тоталитарному государству с его железной логикой индоктринации, секретности и контроля. Трисмегист, которого мы встречаем в «Пикатриксе», предстает в образе магического Большого Брата: укрывшись в своей всевидящей наблюдательной башне, Гермес управляет вратами, ведущими в свой город, командуя изображениями, которые господствуют над городским ландшафтом как истуканы соцреализма или говорящие автоматы Диснейленда. Конечно, намерения Трисмегиста не более грязны, чем у Герона, помогающего египетским жрецам техноло-гизировать сверхъестественное. Большинство из нас хотели бы жить в более мирном, добродетельном и дивном мире. Но, как мы увидим далее, магическая идея, согласно которой инженерия создаст такой мир, — это зловещая и коварная мечта, хотя это слишком могущественная мечта, чтобы так просто от нее избавиться.

Хотя Гермес Трисмегист был прославлен за свое инженерное мастерство, техномагия этого мудреца распространялась и на более бесплотные области — человеческое сознание. В платоновском диалоге «Федр», например, Сократ рассказывает короткую, но захватывающую историю о Тоте, египетском боге магии и изобретательства, том самом, который в александрийском сознании мутировал в Трисмегиста. Однажды, рассказывает Сократ, Тот пришел к царю Тамузу с предложением нового techne: письма. Подарив эту технологию царю, Тот надеялся распространить ее чудесную силу на весь египетский народ. Он обещал Тамузу, что его новое изобретение не только улучшит память, но и разовьет мудрость. Тамуз подробно рассмотрел предложение, взвесил все «за» и «против» этого апгрейда коммуникационных способностей. В результате царь отверг подарок, сказав, что его людям будет лучше без новинки. И между строк повествования совершенно ясно видно, что Сократ и Платон с ним соглашаются.

Перед тем как мы рассмотрим причины царского отказа, нужно заявить так громко, как это только возможно: письмо — это машина. На протяжении эонов человеческие существа изобретали разнообразнейшие системы визуального кодирования языка и мысли, и эти пиктограммы, идеограммы и алфавиты записывались и воспроизводились с использованием широкого спектра вторичных приспособлений — чернил, папируса, пергамента, переплетенных кодексов, деревянных дощечек, механических печатных прессов, рекламных щитов, фотокопирующих машин и экранов электронных компьютеров. Материальная история письма — это настоящая технологическая сага.

Хотя письмо стало наиболее общим местом всех информационных технологий, оно во многих смыслах остается магическим действием. Попав под пытливый взгляд обученного человека, фигурки, нацарапанные на поверхности объектов, непроизвольно переправляются прямо в мозг, принося в него звуки, смыслы и данные. В действительности очень сложно специально смотреть на страницу с текстом на знакомом языке и при этом не начать автоматически читать его. Экофилософ Дэвид Эб-рам отмечает, что точно так же, как старейшина племени зуни фокусирует свой взгляд на кактусе и слышит, как сочное растение начинает говорить с ней, так и мы слышим голоса, льющиеся из наших алфавитов. «Это форма анимизма, которую мы принимаем как должное, но это тем не менее анимизм — такой же таинственный, как общение с говорящим камнем»12. Мы забываем об этой тайне по той же причине, по которой мы забываем, что письмо — это технология: мы так тщательно впитали эту машину в серое вещество своего мозга, что стало чрезвычайно тяжело определить, где кончается письмо и начинается собственно сознание. Уолтер Онг замечает в своей книге «Устная и письменная традиции»: «Письмо больше, чем какое-либо другое изобретение, преобразовало человеческое сознание»13.

Царь Тамуз решил, что его подданным будет лучше без этого преобразования. Предвосхитив замечание Маршалла Маклюэна о том, что новые технологии отбирают у нас ровно столько же, сколько дают, Тамуз понимал, что письмо в конечном итоге разрушит память, сделав ее зависимой от внешних средств. Если сравнивать воспоминания современного человека с великими бардами былого, едва ли мы оспорим его. Более важным является то, что Тамуз боялся, что письмо размоет устный контекст обучения, позволив знанию просочиться из замкнутой системы «учитель — ученик» и попасть в руки неподготовленного. Потребители книг будут подражать мудрецам, распространяя поверхностную подделку вместо сути.

Нет ни грана иронии в том, что Платон молчаливо поддерживает Тамуза, и вы можете найти «Федра» в философской секции вашего местного книжного магазина. Множество ученых продемонстрировали, что сама философия Платона — эта архитектура, в некотором смысле до сих пор содержащаяся в чертеже западных систем мысли и вдохновлявшая авторов большей части мистических традиций, с которыми мы встретимся по ходу этой книги, — была продуктом сознания, глубоко перестроенного под влиянием технологии письма. Разум Платона был отмечен печатью алфавита, буквы которого — самые могущественные зарубки на древе технологии.

Алфавит возник не на пустом месте. Ко времени его изобретения, приблизительно в XV веке до н. э., люди уже тысячелетиями пользовались различными формами письма. И если мы примем во внимание семиотическую идею о том, что человеческая мысль рождается среди знаков, начертанных в пространстве, можно сказать, что письмо возникло в тот самый момент, когда мы уже с полным основанием могли бы говорить о сознании наших маленьких волосатых предшественников как о человеческом. Но даже в соответствии с этим сценарием первые люди не были первыми, кто высек знаки на челе природы. Сама природа предоставила нам примеры первого текста: полет птичьей стаи, скелет, отпечаток лапы зверя уже наделены и оживлены смыслом. С развитием воображения мы начали воспроизводить то, что увидели, рисовать отдельные предметы и узоры на стенах пещер и скалах. Эти изображения были виртуальными следами мира, который повсюду поглощал нас, и в конечном счете эти следы развились в пиктографическое письмо, картинки, предшествовавшие иероглифам.

Не все из ранних служебных символов человечества были чувственным визуальным отражением окружающего мира. Натуралистические изображения, созданные палеолитическими людьми, часто чередовались с совершенно абстрактными образами. Примерно 20 000 лет назад, когда люди впервые начали изготовлять пузатые фигурки богинь, в Южной Европе стали появляться странные палочки. Сделанные из кости или рога, эти палочки были снабжены канавками и похожими на точки углублениями. Хотя эти нарезки никогда не считались письмом, они, по-видимому, представляют собой дискретную цифровую систему кодирования данных. В конце концов кто-то откопал палочку, подтверждающую это предположение: шестьдесят отметок на кости функционировали как лунный календарь, охватывающий период семи с половиной месяцев. Хотя палочки были сделаны в эпоху, когда наше сознание вроде бы было заперто в анимистической матрице зачарованной природы, они демонстрируют растущую способность к абстрагированию, символической деятельности и разделению природных токов. Эти лунные палочки, возможно, наша первая информационная технология.

Первое настоящее письмо было напичкано данными. Около 6000 лет назад в храмовых записях Месопотамии появились первые простые пиктограммы. Эти знаки были похожи на вещи, с которыми приходилось иметь дело жрецам, то есть на обыкновенную собственность храма: коров и корзины с зерном. В III тысячелетии до н. э. шумеры ввели в обиход глиняные таблички и тростниковое стило, в результате чего им пришлось обходиться без кривых линий и письмо стало более абстрактным. В тоже время параллельно развивающиеся системы письма, такие как египетские иероглифы, сохраняли визуальную привязку к чувственному миру и были полны изображениями животных, растений и текущей воды. Отчасти по этим причинам египетское письмо сохранило значительную часть анимистической магии, свойственной архаичному восприятию. Подобно многим древним людям, египтяне верили, что имя несет в себе сущность вещи, но они также верили, что эта сверхъестественная сила живет в самих надписях — так что spelling (прочтение слова) по сути равен spell (заклинанию). В одном древнем тексте речь идет о том, что верховный жрец Сетне-Хамваса растворил один из оккультных текстов Тота в пиве, а затем выпил его, чтобы принять в себя мудрость бога.