Дэвид Фридман - Пенис. История взлетов и падений

А вот для римлянина представление о том, что мужские достоинства, добродетели и доблесть передаются за счет анальной пенетрации, было попросту немыслимым. Дня гражданина Рима понятие мужественности подразумевало мощный и динамичный сексуальный акт. Римлянин мог входить в других собственным пенисом — но никак не наоборот. Никто и никогда не мог осквернить римлянина подобным вторжением. Мужчина, который это допустил, страдал, как говорили римляне, от «мулиэбриа пати» («происходящего с женщинами»). И такой мужчина уже не был настоящим мужчиной. Его называли словом, перешедшим в латынь из греческого, — он был теперь «кинедус», то есть переживший подобного рода унижение. Римляне испытывали по этому поводу столь сильные чувства, что это повлияло на их военные нравы. Так, латинское слово «glans» имеет два значения: «пуля» и «головка члена». Перед тем как выстрелить каменной или свинцовой пулей из боевой пращи, на ней нередко делали мрачные непристойные надписи, сравнивая воздействие пращи с изнасилованием. Во время осады Перуэии в 41 году до нашей эры воины-пращники, бывшие на стороне Марка Антония, нацеливали свою амуницию с непристойными надписями на анус Октавиана.

Подобно древним грекам, представители римской элиты видели в сыновьях равных им по статусу сограждан объекты вожделения. Однако в глазах римлян эти мальчики были «вири» (мужчины) — а точнее, мальчики, готовящиеся стать настоящими мужчинами. Для римлянина попытка нарушить этот процесс, заставив мальчика или юношу «побывать в положении женщины», была равносильна проклятию. В связи с существованием подобного табу мальчик-римлянин всегда носил на шее «буллу» — медальон с вложенным в него изображением фаллоса. Это изображение, известное как «фасцинум», определяло общественный статус римского мальчика, а также класть, которую он как римский муж (vir) получит в будущем. «Булла» как бы предохраняла его от сексуальных домогательств. И это притом что «фасцинум» внутри «буллы» был, пожалуй, единственным фаллическим образом, который здесь не выставляли напоказ. Как и в Афинах, изображения эрегированной мужской плоти были в Древнем Риме повсюду — на мостовых, в общественных банях, на стенах частных домов граждан: они были символом удачи или же предотвращали «сглаз». Фасцинум, свисающий с колесницы, защищал полководца-триумфатора, когда он въезжал в Рим во время парадов в честь военных побед, от зависти сограждан. Волшебная сила, приписываемая эрегированному члену, оказалась настолько стойкой, что даже в годы Первой мировой войны премьер-министр Италии Витторио Эммануэле Орландо носил на своем браслете «фасцинум» — ради гарантий победы государств-союзников. Сегодня, через пятнадцать веков после падения имперского Рима, все, что оказывает на нас в англоязычном мире столь же загадочное, чарующее и мощное воздействие, как проявление эрекции, обозначается словом fascination (очарование, прелесть).

Повсеместное присутствие фасцин для защиты от злых сил было сравнимо разве что с популярностью Приапа, одного из самых незначительных богов пантеона, у которого, однако же, был самый крупный пенис — настолько большой, что «на взводе» он был размером чуть не с половину его тела. Изначально Приап был греческим божеством. Считалось, что он был родом из города Лампсак в Малой Азии, где под его эгидой проходили знаменитые оргии. Его мать, красавица Афродита, стыдилась того, что у ее сына было такое уродливое лицо и деформированное тело. А вот женщины из Лампсака так не думали: по их мнению, у него все было как нельзя лучше. Сложности у Приапа были не с ними, а с лампсакскими мужьями: снедаемые завистью, они изгнали этого вечно эрегированного соперника из города. Правда, в результате их поразила какая-то хворь (судя по всему, это была венерическая болезнь), свойственная только лампсакцам. И панацея от нее была найдена лишь после того, как мужья упросили Приапа вернуться обратно; они объявили его богом-покровителем садов и стад, а также сделали множество макрофаллических статуй, которые они расставили в дворах своих домов. (Разумеется, эта история очень схожа с мифами, объясняющими происхождение процессий с фаллосами Диониса в Афинах.)

В Греции Приап был популярным, но не слишком значительным богом. В Риме же его слава резко возросла — в основном из-за его огромного члена. «Хотя небольшой, аккуратный пенис мальчика или юноши был культовым предметом поклонения для афинских мужей, — писал историк Крейг А. Уильямс, — Приап, с его способностью «декларировать» свою зрелую маскулинность, внедряясь в окружающих своим внушительным орудием, стал для римлян настоящим символом соответствующих качеств». Приап выполнял свою главную функцию — защитника частной собственности — в виде небольшой статуи из дерева, которая ставилась либо в заднем дворике римского дома, либо прямо посреди полей, принадлежавших гражданину Рима. Его несоразмерно крупный член часто красили в красный цвет, и нередко он поддерживал какую-нибудь вазу с фруктами. Этот грубоватый, простоватый облик Приапа лишь усилил его влияние во времена правления Октавиана Августа, когда возникли опасения, что показная роскошь имперского Рима противоречит традиционным ценностям римлян. Грубо сработанные статуи Приапа «резко контрастировали с украшениями из золота и резного мрамора, которыми изобиловал Рим», писал историк Питер Стюарт. Своей ухмылкой и огромным пенисом Приап «подчеркивал правомерность призывов к возврату в состояние бесхитростности, характерное для Рима доимперской эпохи». И в то же время жестокости. Приапу посвящены более восьмидесяти дошедших до нас стихотворений на латыни. Большинство из них были якобы написаны самим Приапом как предупреждение для любителей чужого добра. Неизвестно, кто именно написал эти строки, но нельзя не отметить их агрессивный настрой:

В данном случае в роли злоумышленников выступали мужчины. Но это вовсе не означает, что Приап испытывал особо теплые чувства к женщинам.

Эти стихи великолепны по многим причинам, но одна из главных заключается в том, как говорящий пенис используется для изображения неприглядного портрета римского общества. Как писал Отто Кифер в своем основополагающем труде 1934 года «Сексуальная жизнь в Древнем Риме», римскому чувству эротики присуща жестокость. И нигде это не проявлялось так, как в гладиаторских боях в Колизее, во время которых жажда жестоких зрелищ персонифицировалась в гладиаторе: он вонзал свое оружие в другого гладиатора и получал право жить, или же оружие вонзали в него, и тогда он умирал. Аналогичная эротизированная жестокость вдохновляла и приапическую поэзию. И хотя предназначалась она для забавы, однако, как пишет классицист Г. Д. Рэнкин, ее «презрение к сирым», а также «цинизм и насилие» были «слишком уж характерной чертой всего римского».

Не менее римской была и вера в то, что мужчина с приапическим пенисом обладает исключительной силой. Римские полководцы порой повышали солдат в звании в зависимости от размеров их членов. Император Коммод сделал верховным жрецом особого языческого культа[34] как минимум одного носителя внушительного мужского органа. Профессор Дж. Н. Эдамс, обладавший, по-видимому, неистощимыми запасами свободного времени, исследовал более сотни разговорных латинских метафор к слову «пенис». Само слово «penis» возникло в разговорной речи как производное от слова «хвост». Однако самым распространенным ругательством в Древнем Риме было не оно. Самой частой бранью было слово «mentula», происхождение которого до сих пор не ясно. Ряд ученых считают, что оно возникло от слова «menta», что значит «стебель мяты», однако Эдамс с этим не согласен. Еще более вульгарным было слово «verpa» — два этих слова соотносятся друг с другом примерно как цензурный русский «хрен» и нецензурное слово на ту же букву. Почти все изученные Эдамсом разговорные метафоры свидетельствуют об озабоченности римлян размерами мужского органа. Так, поэт Катулл издевался над одним римским мужем, «у которого меч, свисавший сморщенной свеклой из-под поддевки, на бой не был готов никогда»[35]. К тем же «счастливцам», что находились на другом конце спектра и кого тоже, разумеется, донимали шутливыми издевками, относились не иначе как с благоговейным трепетом. Вот эпиграмма Марциала[36], знаменитого своим остроумием поэта первого века нашей эры: