Кирилл Кобрин - Текстообработка (Исполнено Брайеном ОНоланом, А.А и К.К.)

О чем я? О грехах. Да, они были. Или их не было, неважно. Главное, я решил, что грешен. Быть может, я много пил. Это-то вот не исключено. Вообще, пьянство – вот настоящий грех, настоящий порок. Это вам не в голом виде тереться друг о друга. Тут и размах, и общественная значимость. Вот ром, к примеру. Его ведь надо изготовить. Вырастить сахарный тростник, собрать урожай, сделать сахар, поставить брагу, перегнать ее, разлить по бутылкам, наклеить этикетки, привезти в другую часть света, расставить на полках специальных лавок или пивных, купить стаканы, содержать их в чистоте… Сколько всего нужно сделать, чтобы я мог опрокинуть емкость-другую ненастным вечерком, как, к примеру, сегодня? Впрочем, я так и не знаю, вечер ли на дворе, утро ли. И насчет ненастья я тоже не совсем уверен – за грязным стеклом не разобрать. Если бы в пивных стаканы были такие же грязные, как мое окно, то. Что то? Я перестал бы туда ходить? Никогда. Какая разница, грязные они или нет. Там есть ром, и довольно. Это-то и есть истинный грех, настоящий порок, когда тебе все равно, грязные стаканы или нет. О да, я был грешен. Та же история приключалась и с виски, и с пивом. Они лились рекой в моем присутствии. Так, по крайней мере, мне кажется сейчас, когда ничего, кроме чая, я в глотку не вливаю. Вопрос заключается только в том, вливал ли я что-либо, кроме чая, раньше? И, если в чае есть кислород, а тогда я его не пил, предпочитая горячительное, то, значит, я тогда дышал? Полной грудью? И, соответственно, жил в полную силу? Не это ли главный грех?

В общем, все сходится. Я грешил и в какой-то момент осознал это. И решил от пороков избавиться. Сейчас я ничего этого не помню, но против логики слов не попрешь. Если фишки на столе выпали именно так, приходится смириться. Даже с тем, что был грешен, порочен и что страдал от этого. И ведь верно, страдал. Иначе зачем избавляться от пороков, столь сладостных и, положа руку на сердце, полезных для человечества? Что делали бы обитатели далеких южных стран, не будь пьянства? Для чего бы они выращивали сахарный тростник? Для кого гнали бы самогон? Нет, они просто поумирали бы с голоду, если бы не пьянство. Оттого отказаться от этого порока нелегко, для такого шага нужны веские причины. Только страдание может стать таковой. Получается, я страдал.

Вот так, из серой тьмы забвения я вытаскиваю события и факты своей жизни. Еще один ход моих фишек, и я знаю о своем прошлом почти все. Тут и пороки, и страдания, и нелегко давшиеся волевые решения. Моя жизнь была воистину драматичной, в ней было все. Я жил в полную силу и дышал полной грудью. Это сейчас все, что мне нужно, – еще одна чашка чая. Это сейчас я не дышу, или почти не дышу, в любом случае, складки моего халата так и не шевельнулись. Это сейчас у меня почти нет собеседников, кроме Вас. Вас и Вас. Или Вы там в одиночестве? Сложно сказать. Иногда мне кажется, что здесь никого нет, что я разговариваю сам с собой. Иногда я совершенно явственно вижу человека, который слушает меня, разговаривая сам с собой. Иногда я вижу целых двух, как на той дороге, где меня убили. Между прочим, я совершенно не уверен, что меня убили. Я ведь это точно так же логически вывел, как и свое героическое прошлое, полное пороков и борьбы с ними. Вот как я рассуждал: раз у меня перерублено горло и имеется шишка на голове, то кто-то все это сделал. Вряд ли он совершил это из любви ко мне или даже шутки ради. Это не очень смешная шутка, согласитесь. И потом, она довольно утомительна для шутников. Подстерегать, бить по голове, махать лопатой. Кстати говоря, лопату эту ведь еще и раздобыть нужно. Получается, что хотели убить и убили. Все сходится, если, конечно, не окажется, что под тряпкой нет никаких ран. Вот нет, и все тут. Но шишка-то есть? есть. Но я мог посадить ее и здесь, неловко потянуться за чайником и грохнуться с кресла прямо на пол. Интересно, шевельнулись ли в таком случае складки моего халата?

Вы спросите, почему я тогда не размотаю этих тряпок. Скажу честно, боюсь. Нет, не зрелища страшных ран, я их и не увижу, не пойду же я ради такого случая к зеркалу. Да и есть ли оно в этом доме? Ответить на этот вопрос я не могу, так как не знаю, есть ли этот дом вообще. Не может же быть такого: зеркало есть, а дома нет. Где оно тогда висит, это зеркало? Не ответив на такой вопрос, разматывать тряпки не следует. Но боюсь я все-таки не этого. Я боюсь новых вопросов.

Если раны есть, значит, я убит. Если я убит, то есть и убийцы. Зачем они убили меня? За что? Кто они? Не являются ли убийцами люди, которых я знал когда-то? Или убийцы – те самые люди, с которыми я разговариваю? Сколько их? Один? Тот, который слушает меня сейчас, разговаривая сам с собой? Или их все-таки двое? Если он, они убили меня, то зачем пришли сейчас в этот дом? В эту комнату? Что они здесь ищут? Не хотят ли убить еще раз? Если да, то как можно убить того, кто уже убит? Сколько раз можно убить одного человека? Но и это еще не самое страшное. Я боюсь другого. Предположим, меня убили. Значит, я когда-то был жив, и еще как. Дышал полной грудью и жил в полную силу. Грешил направо и налево. Страдал и объявлял войну порокам. И вдруг кто-то зачем-то меня убивает. И вот вопрос: что со мной было потом? Почему я оказался здесь? Где я вообще? Сколько я просижу здесь, попивая чай? Вот отчего мне страшно, из-за внезапно возникшей определенности. Одно дело, когда ты не знаешь ничего, сидишь в своем углу, выхлебываешь одну чашку за другой, перебираешь фишки и ведешь беседы с учтивыми гостями, которых, к тому же, быть может, и просто-напросто нет. Все может быть и не может быть ничего. Любое слово может быть обращено против меня. И за меня. Я просто-таки гений двусмысленности, неопределенности, серой мглы, как та, что стоит сейчас за окном. Кстати, что там, утро или вечер? Не знаю.

И вдруг все меняется. Кто-то проводит решительную черту, разделив мою жизнь на до и после. На жизнь и после. Появляется точка перспективного и ретроспективного отсчета. Ого-го! Вот это я загнул! Не учился ли я математике когда-то? И вообще, быть может, я ученый с мировым именем? Химик? Биолог? Математик? Философ? Быть может, они убили меня за то, что я слишком много знал и знание мое ставило под сомнение устройство их мира? За это ведь можно перерубить глотку лезвием лопаты, не правда ли, молодой человек? А что скажет Ваш невидимый собеседник? Итак, они убили меня. И спокойная моя жизнь на этом кончается, ведь надо выяснить абсолютно все, все, что было до и после. Задача для меня, в нынешних моих обстоятельствах, просто непосильная. Я же не могу взять и все бросить, принявшись за новое для себя дело! Прежде всего, я немолод и здоровье мое ни к черту, не говоря уже о том, что я, если следовать этой гипотезе, мертв. Вы когда-нибудь видели мертвецов, наводящих справки в местной полиции? То-то и оно. Думаю, отношение ко мне будет, мягко говоря, подозрительным, они потребуют документы, а где я их возьму? Конечно, я могу исхитриться, отправив за справками кого-то из живых. Но где я их возьму? Могу ли я заманить в эту комнату незнакомца, хотя бы под предлогом того, что здесь лежит клад, какой-нибудь железный ящик с деньгами? Предположим, что смогу. Денег у меня нет, хотя, как мне кажется, если хорошенько порыться под половицами, что-нибудь эдакое непременно найдется. Но дальше? дальше? Надо уговорить воришку отправиться в полицейский участок и навести там справки обо мне. Тот решительно откажется, какого черта ему делать в полиции, да еще и по делам совершенно постороннего мертвеца. Конечно, дурачка можно обмануть, скажем, намекнуть, что в полиции знают, где на самом деле находится тот самый ящичек с деньгами. Наплести ему с три короба, мол, они знают все на свете, а он уже и смекнет, что искомый объект входит в множество, описываемое словами «все на свете». И пойдет. Что скажете, молодые люди, молодой человек? Пойдет ли?

Но это только начало истинной мороки. Предположим, я узнаю, что и как было в те времена, когда я дышал полной грудью и жил в полную силу. И был ли я известным биологом, математиком, мыслителем. И почему я решил бороться с собственными пороками. И кто и как меня убил. После всего этого возникнет самый ужасный вопрос. Где я?

Ответа на него я не хочу. Я вообще ничего не хочу. Мне нравится сидеть вот здесь, в мраморном халате, с замотанным горлом, на голове – шишка, в руке – чашка чая. И не надо задавать мне дурацких вопросов! Вообще никаких вопросов мне не надо задавать. Никаких, – Вы поняли, молодой человек, молодые люди? Я все равно буду говорить одно нет. Нет. Помните, я пообещал рассказать вам историю о том, почему я всегда говорю нет? Так вот, я ее рассказал. Вы меня что-то спросили? А? Нет.

Визит, нанесенный мной на днях приятелю, который недавно женился, навел меня на размышления. Мой друг – человек столь же состоятельный, сколь и вульгарный. Когда он занялся покупкой кроватей, столов, стульев и всякой всячины, ему вздумалось приобрести еще и библиотеку. Умеет ли он читать – сие мне неизвестно, однако своего рода первобытная способность к наблюдениям подсказала ему, что у наиболее уважаемых и почитаемых людей в доме обычно имеется множество книг. Итак, он купил несколько книжных шкафов и нанял какого-то пройдоху-посредника, чтобы тот набил их всевозможными новыми книгами, в том числе – весьма дорогостоящими фолиантами, посвященными французской пейзажной живописи.