Олег Сыромятников - Поэтика русской идеи в «великом пятикнижии» Ф. М. Достоевского

Подводя итоги, скажем, что окончательный текст романа полностью соответствует первоначальному замыслу писателя, изложенному в письме издателю «Русского вестника» М. Н. Каткову от 9 сентября 1865 г. [28, 2; 136–139]. Единственным исключением является сцена чтения Евангелия Соней [6; 250–251], подвергшаяся переделке по требованию Каткова.

Система образов романа возникает в процессе взаимодействия персонажей (героев) и картин. Её основу составляют персонажи, структурированные в виде четырёх концентрических кругов, в центре которых находится главный герой – Раскольников. Этот статус определяется тем, что внутренний мир, мысли и поступки главного героя всегда находятся в фокусе внимания автора и создают общий идеологический фон повествования. Вместе с тем Раскольников является и центральным героем, так как его действия образуют основной сюжет, а все герои первого – третьего круга взаимодействуют с ним напрямую или друг через друга.

Персонажи, непосредственно влияющие на судьбу главного героя (Соня и Порфирий Петрович), образуют первый круг. Персонажи, взаимодействующие с главным героем, но прямо не влияющие на его внутренний мир и поступки, образуют второй круг (Разумихин, мать, сестра, Лужин, Свидригайлов). Персонажи, вступающие в непродолжительное (хотя порой и яркое) взаимодействие с главным героем, образуют третий круг (Алёна Ивановна, Лизавета, семейство Мармеладовых, сотрудники полиции). Все образы первого, а также некоторые образы второго и третьего круга сопровождает непрямая оценка, выражающая отношение к ним самого автора. Четвёртый круг образуют «голоса» и «полуголоса» (Бахтин), создающие фон действия остальных персонажей.

Взаимодействие персонажей с антагонистичными по содержанию идеями образует основной конфликт романа, разделяющий всех персонажей на две группы. В одной из них оказываются Разумихин, мать и сестра Раскольникова, Соня, Порфирий Петрович, Лизавета, Мармеладов. В другой – Алёна Ивановна и Лужин. Конфликт принимает открытую форму в столкновении Разумихина и Лужина, вследствие чего выясняется, что он имеет не психологические или социальные, а исключительно идейно-нравственные причины. Разумихин выражает деятельную любовь к России и приверженность её традиционным ценностям, а Лужин – космополитизм, эгоизм и сознательное отрицание этих ценностей.

Внешняя идея занимает пространство от первой части до пятой главы второй части романа. Форму внешней идеи образует фабула преступления Раскольникова, а её содержание – поиски им дальнейшего жизненного пути. Внешняя идея достигает кульминации в сцене спора Разумихина с Лужиным, свидетелем которого становится главный герой [6; 115–116]. Лужин открыто выражает свои взгляды, и в какой-то момент Раскольников понимает, что его собственная «теория» принципиально от них не отличается: «А доведите до последствий, что вы давеча проповедовали, и выйдет, что людей можно резать…» [6; 118]. В образе Лужина главный герой видит не только глубокую неправду собственной «теории», но и её неизбежное следствие – духовно-нравственную (а затем и физическую) гибель. Но и путь Разумихина – служение некоему абстрактному «общему делу» с неопределёнными целями – для него неприемлем.

Если внешняя идея романа рассказывает о падении героя, то внутренняя говорит о путях его спасения. Её форму образует процесс духовного очищения и возрождения Раскольникова к новой жизни под действием «Божией правды» и «земного закона». «Земной закон» (справедливость), символизируемый образом Порфирия Петровича, заставляет Раскольникова осознать своё преступление с точки зрения человеческих отношений. А «Божия правда» (любовь), олицетворяемая образом Сони Мармеладовой, помогает понять духовные причины происшедшего (герой – «ослеплённый и неверующий») и указывает первый шаг ко спасению – покаяние: «Поди сейчас, сию же минуту, стань на перекрёстке, поклонись, поцелуй сначала землю, которую ты осквернил, а потом поклонись всему свету, на все четыре стороны, и скажи всем, вслух: «Я убил!» Тогда Бог опять тебе жизни пошлёт» [6; 322]. Итогом синергийного воздействия воли Сони и Порфирия на душу Раскольникова становится очистительное страдание, делающее возможным его покаяние. Покаяние и страдание очистили душу героя, но теперь её необходимо наполнить светом истины, добра и красоты, который даёт лишь вера в Бога. Это становится возможным благодаря раскаянию – смиренному осознанию собственной греховности, и сближению с простым народом: герой принимает его веру и воскресает к новой жизни.

После идейного синтеза, происшедшего в период с конца ноября 1865 по середину февраля 1866 года, тема воскресения главного героя к новой жизни сливается с темой идейного конфликта (столкновение русской и западной идеи), вследствие чего образ Раскольникова получает новое значение. Он начинает символизировать российскую интеллигенцию 60‑х годов XIX века, стоящую перед выбором: освободиться от груза прошлого и постараться догнать Запад или найти свой самостоятельный путь, опираясь на всё лучшее, что было в прошлом. Слушая Разумихина, Раскольников понимает, что, кроме желания «общего блага», у него нет ни ясных целей, ни средств их достижения. А в словах Лужина герой узнаёт собственные мысли, приведшие его к преступлению и поставившие на порог гибели. Поэтому он должен найти свой, единственно верный путь, – так возникает и становится содержанием внутренней идеи романа русская идея.

Её образный уровень представлен Соней Мармеладовой, матерью и сестрой Раскольникова, Разумихиным, Лизаветой и Порфирием Петровичем. Теоретический уровень выражения русской идеи образован сценой чтения Евангелия.

Образный уровень западной идеи представлен Лужиным, Алёной Ивановной и духовным пейзажем Петербурга, а теоретический образован фрагментами европейских социально-философских и естественно-научных идей, а также рассуждениями Лужина и, отчасти, Лебезятникова.

Роман был написан в период с 14 сентября 1867 по 29 января 1869 года, за границей. Деньги для поездки и уплаты неотложных долгов Достоевский получил от редактора «Русского вестника» М. Н. Каткова в счёт издания будущего романа. Связанный жёсткими договорными обязательствами, писатель начинает работать над романом не столько по творческой потребности, сколько по жестокой материальной необходимости. В письме А. Н. Майкову от 31 декабря 1867 г. он пишет: «А со мной было вот что: работал и мучился. Вы знаете, что такое значит сочинять? Нет, слава Богу. Вы этого не знаете! Вы на заказ и на аршины, кажется, не писывали и не испытали адского мучения. Забрав столько денег в «Русском вестнике» (ужас! 4500 р.), я ведь с начала года вполне надеялся, что поэзия не оставит меня, что поэтическая мысль мелькнёт и развернётся художественно к концу-то года… <…> Это тем более казалось мне вероятнее, что и всегда в голове и в душе у меня мелькает и даёт себя чувствовать много зачатий художественных мыслей. Но ведь только мелькает, а нужно полное воплощение, которое всегда происходит нечаянно и вдруг, но рассчитывать нельзя, когда именно оно произойдёт; и затем уже, получив в сердце полный образ, можно приступить к художественному выполнению. Тут уж можно даже рассчитывать без ошибки. <…> Всё лето и всю осень я компоновал разные мысли (бывали иные презатейливые), но некоторая опытность давала мне всегда предчувствовать или фальшь, или трудность, или маловыжитость иной идеи. Наконец я остановился на одной и начал работать, написал много, но 4‑го декабря иностранного стиля бросил всё к чёрту. Уверяю Вас, что роман мог бы быть посредствен; но опротивел он мне до невероятности именно тем, что посредствен, а не положительно хорош. Мне этого не надо было» [28, 2; 239].

В итоге всё написанное было уничтожено автором. «Затем, – продолжает Достоевский, – я стал мучиться выдумыванием нового романа. Старый не хотел продолжать ни за что. Не мог. Я думал от 4‑го до 18‑го декабря нового стиля включительно. Средним числом, я думаю, выходило планов по шести (не менее) ежедневно. Голова моя обратилась в мельницу. Как я не помешался – не понимаю. Наконец 18‑го декабря я сел писать новый роман…» [28, 2; 240]. В результате 24 декабря 1867 г. писатель отправил в редакцию первые пять глав романа, а через пять дней – шестую и седьмую главу, завершающие первую часть. Достоевский сообщал об этом Майкову: «В сущности, я совершенно не знаю сам, что я такое послал. Но сколько могу иметь мнения – вещь не очень-то казистая и отнюдь не эффектная. Давно уже мучила меня одна мысль, но я боялся из неё сделать роман, потому что мысль слишком трудная и я к ней не приготовлен, хотя мысль вполне соблазнительная и я люблю её. Идея эта – изобразить вполне прекрасного человека. Труднее этого, по-моему, быть ничего не может, в наше время особенно. <…> Идея эта и прежде мелькала в некотором художественном образе, но ведь только в некотором, а надобен полный. Только отчаянное положение моё вынудило меня взять эту невыношенную мысль. Рискнул как на рулетке: «Может быть, под пером разовьётся!» Это не-простительно. В общем план создался. Мелькают в дальнейшем детали, которые очень соблазняют меня и во мне жар поддерживают. Но целое? Но герой? Потому что целое у меня выходит в виде героя. Так поставилось. Я обязан поставить образ. Разовьётся ли он под пером? <…> Первая часть есть, в сущности, одно только введение. <…> Во второй части должно быть всё окончательно поставлено (но далеко ещё не будет разъяснено)» [28, 2; 240–241].