Кирилл Кобрин - Текстообработка (Исполнено Брайеном ОНоланом, А.А и К.К.)

iv

«ДЕГРАДАЦИЯ». Этот неожиданный поворот мысли ставит под вопрос все написанное и подуманное нами о де Селби. «Измельчание», а тем более «деградация» – понятия совсем не из арсенала ни истинного гностика, ни настоящего метафизика. Здесь мы сталкиваемся с мифологическим сознанием в самом чистом, незамутненном виде. Предполагается, что некогда человек имел счастье жить в Золотом веке, за которым последовал уже не столь блестящий, но все равно замечательный век Серебряный, за Серебряным наступил Бронзовый, который можно счесть даже вполне ничего, приличным, несмотря на серьезные пороки его и явное ухудшение общей обстановки. Из какого века де Селби рассуждает о современной ему деградации? Из «Железного»? «Свинцового»? «Деревянного»? Сложно сказать. Очевидно одно: либо философ намеренно вводит нас в заблуждение касательно собственных взглядов (а мы и рады клюнуть на сию приманку!), либо в его мировоззрении есть некий запасной вариант мироздания, который включается, когда два других по каким-то причинам теряют напряжение. Скажем, подкачал вариант «гностицизма», а в «метафизике» внезапно сдох источник питания. Вот тогда-то на поверхность и всплывает рассуждение о деградации рода человеческого, совершенно невозможное при работе остальных версий философии де Селби.

С другой стороны, можно предположить, что идею «деградации» мыслитель вводит в качестве неправдоподобной гипотезы, чтобы, обсуждая ее, лишний раз продемонстрировать свой богатейший аналитический инструментарий, а потом с блеском отвергнуть собственное же утверждение. Сказать сложно, так как в дальнейшем изложении эта тема вообще не появляется – отсюда у меня возникла еще одна версия. Не исключено, что перед нами – намеренная цитата из неизвестного нам (или обобщенного) античного автора, что де Селби вдруг решил поупражняться в историзме, вообразив себя философом эпохи позднего эллинизма, когда в хождение было пущено немало самых причудливых философских и религиозных концепций – чего стоит скандальная идея «непорочного зачатия», придуманная где-то на Ближнем Востоке и окончательно сформулированная уже греческими авторами. Наконец, можно предположить, что де Селби примеряет на себя мушкетерский плащ одного из героев известного романа Александра Дюма-отца – того самого сильно пьющего графа, носящего в качестве псевдонима название греческой горы; этот герой как-то заметил: «мы – карлики на плечах титанов». Специалист по средневековой литературе тут же укажет на истинный источник этой сентенции, но мы, будучи людьми светскими, не будем мучить читателя дальнейшими изысканиями в цветущих дебрях истинной учености.

«СВЕТ БОЖИЙ». Ура! Мы возвращаемся к гностической идее онтологичности Добра и Зла, каждое из которых имеет даже некую – свою – территорию. Согласно де Селби, любой дом есть территория Зла, область Добра начинается за порогом, там, где царствует Свет Божий. Отметим также совершенно томистское уподобление Света Божьего, который есть не что иное, как Разум и Истинное Знание, территории безусловного Добра. Этим, кстати, объясняется и – на первый взгляд, совершенно старомодный – просветительский пыл де Селби; мы-то думали, что перед нами метафизик в вытертом сюртуке начала XIX века, а оказалось, что он – последователь Аквината… Каков наш философ!

«ЧТЕНИЕ». Антикультурный пафос роднит де Селби с Руссо, и это ставит еще один вопрос, но уже не о, собственно, философии нашего мыслителя, а о его стратегии – как мышления, так и поведения. На что он вообще рассчитывал, этот де Селби? Кем он хотел стать? Маргинальным любителем порассуждать на разные темы? Подпольным философом, которого изумленное человечество откроет уже после его смерти – и содрогнется от ясности и провидческой силы позабытого гения? Властителем дум? Идеологом? Вот последний-то вариант и представляется самым вероятным. Нет-нет, де Селби не мечтал о лаврах, увивающих Марксов серп и Энгельсов молот, он думал, конечно же, о великом мастурбаторе, педагоге, публицисте, пропагандисте теории «общественного договора». Он чистил себя под Руссо – да так тщательно, что вычистил все намеки на возможное родство душ с автором «Новой Элоизы». Нам же остается лишь реконструировать яростный руссоизм де Селби по случайным намекам вроде этого.

«ИГРА В ШАХМАТЫ». Совершенно непонятно, почему де Селби считает игру в шахматы занятием, которому можно предаваться исключительно в четырех стенах. Прежде всего, напомню о существовании старинной мифологической традиции, согласно которой герои (или даже боги) играют в шахматы (или в похожую на шахматы игру) под открытым небом; более того – некоторые из них в качестве фигурок используют живых людей, чаще всего – воинов. Не стоит забывать и о почтенной культурной практике, согласно которой великие полководцы разыгрывают не сражение, а шахматную партию; теория эта вызывала живейшее недовольство Льва Толстого, однако трудно отказать ей в верности хотя бы в отдельных исторических случаях. Военное искусства Запада с некоторых времен тяготело к «шахматной форме» – кампании вели немногочисленные профессиональные армии, где каждый солдат был дорог и находился на особом учете. Оттого полководцы «эпохи кондотьеров» XV-го века или «войн за европейские наследства» XVIII-го предпочитали решать исход войны искусным маневрированием, а уж если дело доходило до сражения, то нередки бывали случаи, когда противники, трезво взвесив все сильные и слабые стороны друг друга, единодушно присуждали победу наиболее достойному. Это разумное человеколюбивое ведение войны было, увы, отвергнуто, как только в ход большой истории вмешались народы. Свергнув законные монархические режимы, французы, итальянцы, немцы заявили о необходимости вооружить граждан, о больших национальных армиях, о необходимости возложить сотни тысяч жертв на алтари свободы. Воистину, где является Свобода, там кончается мирная, разумная, тихая жизнь! О, как мы сегодня понимаем Шатобриана, Жозефа де Местра и даже политическую публицистику Тютчева!!! Где те блаженные времена, когда священнослужители молились и блудили, дворяне сражались и блистали, а простой народ трудился на ниве прогресса, приращения материального достатка и создавал нехитрые творения здоровой крестьянской и городской культуры? Где?!

«ПЬЯНСТВО». Грегоровиус («Fugas rerum, securaque in otia natus») решительно проводит различие между «пьянством в четырех стенах» и «пьянством под открытым небом». Первое характеризуется им как «отвратительное порождение мещанской цивилизации», во втором он видит «прекрасный обычай наших предков». Отсутствие должного количества кислорода в помещении, где доблестные мужи и их прекрасные подруги предаются возлияниям, оказывает на них, согласно этому просвещенному автору, прискорбное воздействие: «их нутряные жилы сжимаются, стягиваются, кровеносные сосуды лопаются, отчего на носу (и по всему лицу, увы, тоже) проступают багровые пятна». Общая затхлость атмосферы, изобилие молекул перегара и тяжких испарений от возбудившихся тел приводит к тому, что пиянствующие перестают замечать вкус вина, прихлебывают его слишком часто, бездумно, не дожидаясь здравиц, произносимых вождями, бардами и старейшинами. Так зарождается социальный непорядок, который потом выливается в отрицание существующего строя, революции и прочие пагубные последствия. Грегоровиус отмечает также негативное влияние «пьянства в четырех стенах» на общественную мораль в области отношений между полами. Будучи охвачены похотью, пиянствующие совершают прелюбодеяния прямо здесь, у пиршественного стола, на глазах у почтеннейшей публики, которая сопровождает сие одобрительными или уничижительными ремарками, несдержанными выкриками, издевательскими советами, а также непристойными жестами. Эти жесты настолько поражают воображение представителей подрастающего поколения, что некоторых из них совершенно невозможно оторвать – когда тому приходит срок – от материнской груди; бедные малютки норовят спрятаться от ужасов грубого мира взрослых за телом матери. Это соображение, увы, совершенно ускользнуло от Зигмунда Фрейда, который намеревался посвятить специальную работу психоаналитическим аспектам этих двух видов пьянства, однако тяжелая болезнь, сведшая его в могилу, не дала реализоваться планам великого ученого.

Что же до «пьянства под открытым небом», Грегоровиус находит в нем все те добродетели, которые являются оборотной стороной возлияний в закрытом помещении. Особенное внимание он обращает на природные ландшафты, расстилающиеся перед глазами тех, кто неторопливо осушает свои кубки, бокалы, стаканы и рюмки на свежем воздухе. По мнению исследователя, величие и покой Природы внушают пиянствующим мысль о собственной причастности к Божьему Творению и отбивают всякое желание осквернить случайным совокуплением (один русский переводчик дал любопытный вариант этой формулы: «осквернить внеплановым перепихоном») высокую гармонию земли и неба. Грудные младенцы также довольно быстро отвлекаются от источника своего наслаждения и питания, они во все глаза наблюдают полет птиц, прыг-скок кузнечиков, они следят глазами изгиб травинки, шевеление листа на вековом дубе, прислушиваются к шелесту тучной нивы, волнуемой легким ветерком. В библиотеке де Селби (см. ее подробное описание, сделанное по заказу Сведенборговского общества: «De Selby: Liber, Librarium, Librium") хранится затрепанный экземпляр "Fugas rerum, securaque in otia natus" Грегоровиуса, однако, когда мы имеем дело с нашим философом, сложно установить точную причину такого физического состояния того или иного издания (проблема обращения с книгами подробно разбирается в колонке известного в свое время ирландского фельетониста Майлза на Гапалинь, озаглавленной Buchhandlung. Отсылаю просвещенного читателя к ней). Сие может быть как следствием простодушного предпочтения, отдаваемого хозяином библиотеки именно этой книге, так и плодом хитроумного плана, целью которого является ввести в заблуждение окружающих и потомков. Но нас-то на мякине не проведешь, не так ли, дорогой читатель?