Борис Кондратьев - Большой эсперанто-русский словарь

Ещё большие неприятности доставила нечёткость некоторых формулировок в (N)PIV. Например, форма brunulo расшифровывается там как homo bruna. Но к кому относится это определение: к человеку с коричневыми волосами (= brunharulo) или к человеку с коричневой кожей (= brunhaŭtulo)? Мы рискнули предположить, что и к тому, и к другому. Особенно остро эта проблема встала при определении значений образованных глаголов. Например, глагол sukeri в (N)PIV определяется как dolĉigi per sukero, т. е. «подсахарить, подсластить». Но включает ли этот глагол также и значение «посыпать сахаром» (= surŝuti per sukero)? По-видимому, включает, но абсолютной гарантии мы дать не можем.

Весьма неудачным решением мы посчитали перевод подавляющего большинства эсперантских глаголов в первой редакции эсперанто-русского словаря Е. А. Бокарёва русскими глаголами несовершенного вида (что обусловлено традицией отечественной лексикографии, но очень часто не соответствует реальному употреблению того или иного глагола в эсперанто). И мы, безусловно, приветствуем идею авторов второй редакции этого словаря переводить эсперантские результативные глаголы (verboj de rezulto) в совершенном виде, а продолжительные (длительные, нерезультативные) глаголы (verboj de daŭro) — в несовершенном виде. К сожалению, и во второй редакции «бокарёвского» словаря, и у нас этот принцип не всегда проводится последовательно. Тем более, что кроме этих двух групп глаголов существует ещё и третья — продолжительно-результативные глаголы (verboj de daŭro kaj rezulto), для которых годятся оба варианта перевода. В дальнейшем этот вопрос должен быть проработан более детально.

Важной специфической чертой эсперантской лексикографии является отражение в словарной статье грамматической природы корня. Идея грамматического различия эсперантских корней была выдвинута известным французским философом и эсперантистом Эмилем Буараком и получила окончательный вид в работах швейцарского математика и интерлингвиста Рене де Соссюра. Согласно данной концепции, лёгшей в основу эсперантского словообразования, сами корни в этом языке принадлежат к определённым грамматическим классам: существительных (субстантивные корни), прилагательных (адъективные корни), глаголов (вербальные корни). И именно грамматическая природа корня определяет необходимость употребления того или иного суффикса при словообразовании, что нашло отражение в так называемых принципах необходимости и достаточности. То окончание, которое в словарной статье стоит первым, т. е. непосредственно после корня, и характеризует его грамматическую принадлежность. Так, из нахождения на первом месте в словарной статье форм hom||o, libr||o, bel||a, grand||a, vid||i, kur||i следует, что корни hom- и libr- являются субстантивными, bel- и grand- адъективными, а vid- и kur- — вербальными. Корни необразованных, т. е. состоящих из одного корня, наречий по определению являются адвербальными и относятся к классу наречий; в словарях они обычно имеют специальную помету (у нас — adv)[3]. Сложность заключается в том, что в некоторых случаях грамматическая сущность корня не так очевидна, как в приведённых примерах. Поэтому разные словари могут относить один и тот же корень к разным классам. Например, PV в словарных статьях в качестве заглавных слов (вокабул) приводит aspekt/i, cel/i, flor/o, gut/o, imperfekt/o, PIV — aspekt/o, cel/i, flor/i, gut/i, imperfekt/a, а NPIV — aspekt/i, cel/o, flor/o, gut/o, imperfekt/o. К большому сожалению, по не зависящим от нас причинам наш словарь не всегда отражает современную трактовку корней в плане их принадлежности к грамматическим классам. 

Но, пожалуй, самую большую проблему, на наш взгляд, представляют многочисленные псевдоприставки и псевдосуффиксы. Эти словообразовательные элементы греческого и латинского происхождения в огромном количестве содержатся в интернациональной лексике и вместе с ней проникают в эсперанто. Но, подчиняясь законам и логике этого языка, они постепенно перестают быть частью корня, получают автономность, начинают жить самостоятельной жизнью. Причём для разных подобных элементов этот процесс идёт с разной скоростью. Некоторые, например суффиксы -i-, -ik-, -iv-, -oid-, уже прочно вошли в число эсперантских словообразовательных морфем. Некоторые, например приставки anti-, hiper-, hipo-, суффиксы -ator-, -olog-, -metr-, -skop- и целый ряд других, видимо, станут таковыми в скором времени. Некоторые же словообразовательные элементы, в основном встречающиеся в узкоспециальных терминах, находятся в начале этого пути, и неизвестно, пройдут ли они его до конца. Причём иногда даже не ясно, как следует трактовать тот или иной подобный элемент: как служебную словообразовательную морфему (суффикс или приставку) или же как неслужебную морфему (корень). Из таковых можно упомянуть хотя бы элемент -cefal-. Включение подобных элементов в словообразовательную систему эсперанто является палкой о двух концах. С одной стороны, оно повышает интернациональность языка, обогащает его новыми формами, делает более гибким и экспрессивным; ранее нелогичные, но интернациональные формы становятся регулярно образованными, что позволяет примирить принцип интернациональности с принципом логичности. Но с другой стороны, это размывает всю систему словообразования, усложняет её (и язык в целом), приводит к появлению ненужных синонимов, создаёт конкуренцию официальным приставкам и суффиксам. Например, слова kontraŭciklono и novplatonismo логичны (с точки зрения классического эсперанто), но не интернациональны. Слова же anticiklono и neoplatonismo интернациональны, но не логичны. Объявление элементов (псевдоприставок) anti- и neo- полноценными приставками это противоречие устраняет. Но тут же возникает другая проблема: являются ли новые приставки полноценными синонимами старых? Если нет, то в каких случаях надо употреблять одни, а в каких другие? И почему бы, по примеру слов anticiklono и neoplatonismo, не образовать слова antistari (= kontraŭstari) и neogeedzoj (= novgeedzoj)? Очевидно, сферу употребления подобных неологизмов следует ограничить рамками специальной лексики, но такое разграничение возможно далеко не всегда. Очень показателен в этом плане псевдосуффикс -olog-. Формы iĥtiologio «ихтиология», ornitologio «орнитология» и подобные им многие другие в эсперанто всегда являлись общеупотребительными, хотя и не были образованы логическим путём. Их чисто эсперантские синонимы fiŝoscienco, birdoscienco и др. практически не использовались из-за своей тяжеловесности и абсолютной неинтернациональности. Введение суффикса -olog- позволило бы образовать весьма изящные формы fiŝologio, birdologio и т. п., выглядящие вполне по-эсперантски и в то же время сохраняющие интернациональный облик. Кроме того, стали бы возможны очень удобные и нужные формы типа artologio «искусствоведение», teatrologo «театровед» и т. п. Но при этом в некоторых случаях оставшаяся часть корня в слове с новым суффиксом -olog- может превратиться в (частичный?) синоним уже существующего в эсперанто корня, создавая вышеупомянутую проблему разграничения их значений (как это происходит, например, с корнем stomat-, выделяемым из форм stomatologo, stomatologio, stomatito и превращающимся в наукообразный аналог корня buŝ-). Форма же filologio тогда вообще должна переводиться как «наука о сыновьях», так как слово filo на эсперанто означает «сын». 

Приведённые примеры показывают, насколько в любом языке всё переплетено и взаимозависимо и что малейшее изменение влечёт за собой целый ряд других, иногда довольно серьёзных. К сожалению, ограниченный объём этой статьи не позволяет нам в полной мере проанализировать поднятый вопрос. Думается, он мог бы стать темой целой диссертации. Если же говорить о трактовке подобных словообразовательных элементов в нашем словаре, то тут мы руководствовались практически только своей интуицией. Поэтому ряд приставок и суффиксов, отсутствующих в Fundamento, получил у нас полное право на жизнь. Это касается, в основном, давно употребляемых словообразовательных морфем, таких как суффиксы: -i-, -iv-, -iz-, -oid-, -ik-, приставки для образования кратных и дольных единиц измерения: centi-, mili-, kilo- и др. Однако большинство подобных элементов всё-таки трактуется у нас как часть корня. Конечно, это даёт повод критикам упрекнуть нас в непоследовательности. Но наша непоследовательность объясняется непоследовательностью самого описываемого нашим словарём объекта, т. е. языка эсперанто. И пугаться этого явления не надо, ибо оно лишний раз доказывает, что эсперанто развивается по тем же законам, что и все живые языки. 

Только что затронутая проблема непоследовательности быстро перерастает в проблему субъективности. И хотя мы старались отразить самые разные тенденции и источники, мы вынуждены признать, что наш словарь весьма и весьма субъективен. Но возможен ли вообще абсолютно объективный словарь? Смеем предположить, что нет. Субъективен PV, субъективны PIV и NPIV, субъективны словари Е. А. Бокарёва, Вюстера, Варингьена и все, все остальные. Да что говорить, субъективно даже Fundamento. Но подобная картина вырисовывается и при взгляде на все словари национальных языков. Например, часть толковых словарей русского языка трактует слово «бор» как любой хвойный лес, а часть — только как сосновый. Так что при желании можно упрекнуть в субъективности и Даля, и Ожегова, и Ушакова.