Елена Чиркова - История капитала от «Синдбада-морехода» до «Вишневого сада». Экономический путеводитель по мировой литературе

…Вальцовая мельница, стоившая до четырехсот тысяч, ушла с торгов всего за тридцать. Ее купила компания Замараева, Голяшкина и Ермилыча (связанная с банком. – Е.Ч.). Это были дельцы уже новой формации, сменившие старое степенное купечество. Они спекулировали на чужом разорении и быстро шли в гору.

Недоразумение выходило все из-за того же дешевого сибирского хлеба. Компаньоны рассчитывали сообща закупить партию, перевести ее по вешней воде прямо в Заполье и поставить свою цену. Теперь благодаря пароходству хлебный рынок окончательно был в их руках. Положим, что наличных средств для такой громадной операции у них не было, но ведь можно было покредитоваться в своем банке. Дело было вернее смерти и обещало страшные барыши.

Мамин-Сибиряк ностальгирует по купцам старой формации. Вот что он говорит, например, о Галактионе: «в нем мучительно умирал тот простой русский купец, который еще мог жалеть и себя и других и говорить о совести»; «у Галактиона начинала вырабатываться философия крупных капиталистов, именно, что мир создан специально для них, а также для их же пользы существуют и другие людишки». На пике успеха Галактион в восторге от того, что у него много денег: «Деньги – то же, что солнечный свет, воздух, вода, первые поцелуи влюбленных, – в них скрыта животворящая сила, и никто не имеет права скрывать эту силу. Деньги должны работать, как всякая сила, и давать жизнь, проливать эту жизнь, испускать ее лучами». Но постепенно его мир – деловой и личный – рушится, не без его же вины, а Галактион, понимая, что он опускается, собирает в себе остатки старой купеческой закалки и совершает самоубийство. «Не вынесла душа поэта…».

Итак, в романе «Хлеб» Мамин-Сибиряк нарисовал картину развития в России капиталистического общества в последней трети XIX века. Купцы старой закалки поначалу действуют осторожно, полагаясь только на свои экономические силы, и дела ведут честно, «по понятиям». Но возникают и те, кто улавливает, что сейчас можно сделать быстрые деньги, если не побояться запачкать белые перчатки. Эти вытесняют с рынка конкурентов всеми доступными способами: демпингуют на рынке водки, задирают скупочные цены на зерно, учреждают банк, который только прикидывается доброй бабушкой, а на самом деле оказывается Серым волком. При этом купцы старой формации сами помогают «новым русским» обскакать себя: поддаются всеобщему ажиотажу, набирают кредитов, а когда экономика «встает», а деньги еще заморожены в проектах, нечем оказывается отдавать. Здесь Мамин-Сибиряк описывает те же явления, что и Золя, который в романе «Деньги» нарисовал картину подобного ажиотажа. И у Золя, и у Маминого-Сибиряка экономическое процветание, построенное на искусственном раздувании кредита, оказывается миражом. Совсем как в жизни.

Петр Дмитриевич Боборыкин – крупный русский писатель второй половины XIX – начала XX века. Как и Островский, в первую очередь знаменит своими романами о купеческой Москве. Я их обожаю, а Боборыкина считаю замечательным писателем.

Родился он в 1836 году в Нижнем Новгороде. Пытался учиться на юриста в Казанском университете, затем на химика и врача. Не завершив ни одного образования, переехал в Петербург, где снова вернулся к юриспруденции и сдал экзамен на степень кандидата права. Но по специальности проработал недолго. В 1863 году Боборыкин начал издавать «Библиотеку для чтения»; вскоре проект пришлось прервать из-за финансовых затруднений. В 1865 году он отправился заграницу, где подрабатывал корреспондентом ряда российских журналов, в том числе «Отечественных записок», издававшихся Некрасовым. Будучи во Франции, знакомится со многими местными писателями, в том числе Дюма-сыном, Альфонсом Доде, Эмилем Гонкуром и Эмилем Золя. Последние три считаются «писателями-натуралистами». Боборыкин пропагандирует «золаизм» в России. (Примечательно, что два лучших русских прозаика XIX века из тех, кто оставил после себя описания экономической жизни, – Мамин-Сибиряк и Боборыкин – вышли из Золя). Был очень плодовит. Написал более 100 романов, повестей и пьес. Боборыкин эмигрировал из России в Европу в самом начале Первой мировой войны, умер в Швейцарии уже после революции – в 1921 году.

Роман Боборыкина «Китай-город», вышедший в 1882 году, описывает дворянско-купеческую Москву 1870-х годов. Это город бума, чего не скажешь о Северной столице: «Славное житье в этой пузатой и сочной Москве! В Петербурге физически невозможно так себя чувствовать. <…> Нигде не видно, как работает, наживает деньги, охорашивается, выдумывает яства и питья русский человек. То ли дело здесь!»{Произведение цитируется по: [Боборыкин 1993а].} Самыми прибыльными являются строительство, девелоперство и спекуляции с недвижимостью, торговля, банковское дело да игра на бирже. Экономическая власть постепенно переходит от помещиков к купцам и предпринимателям.

Как можно догадаться, дворяне разоряются. Вот, например, герои одной сюжетной линии:

…жених Елены имел отличное состояние. В полку служил в самом видном. <…> Любовь такая, что весь Петербург кричал. <…> Стали жить вместе. Дом на Шпалерной, дача на Петергофской дороге, вояжи, в двух деревнях каких-каких затей не было... А там, в пять лет, не больше, – залог, наличные деньги прожиты, и ее часть захватили. Дала. Позволила и свою долю заложить. Пошли дети, сначала мальчики. В доме что-то вроде трактира... Военные, товарищи зятя, обеды на двадцать человек, игра, туалеты и мотовство детей, четырнадцать лошадей на конюшне. Все это держалось до эманципации и разом рухнуло. Зять вышел в отставку... Пришлось подвести итоги. Крестьянский выкуп пошел на долги. Земля осталась кое-какая... и ту продали. <…> Разжалобили... И она осталась ни с чем. <…> Потом вдруг огромное наследство с ее стороны... Наследница дочь. Переселилась в Москву. Зять вышел в отставку с чином генерала, купили дом, зажили опять, пустились в аферы... Какой-то завод, компаньоном в подряде. Проживали до пятидесяти тысяч в год. И разом “в трубу”! <…> Именье продали!.. Деньги все ушли!.. Все, все... Остались чуть не на улице... У нее же выклянчили последнюю ее землишку. Сыновья ничего не дают... <…> Вот и этот домишко скоро пойдет под молоток. Платить проценты не из чего. А лошадей держат, двух кляч, кучера, дворника, мальчика, повара, двух девушек. И дочь ее – после всяких безумств, транжирства, увлечений итальянцами, скрипачами, фокусниками, спиритами, после... всяких юнкеров, состоявших при ней, пока у ней были деньги, – заживо умирает: ноги отнялись... <…>

…Виновата ли она?.. Гибнет целый род! Все покачнулось, чем держалось дворянство: хороший тон, строгие нравы... или хоть расчет, страх, искание почета и доброго имени... расползлось или сгнило... Отец, мать, сыновья... бестолочь, лень, детское тщеславие, грязь, потеря всякой чести... Так, видно, тому следовало быть... Написано свыше...<…>

Не ждет ли их богадельня не нынче завтра?.. Да и в богадельню-то не попадешь без просьб, без протекций... У купчишки какого-нибудь надо клянчить!

При этом работать не хотят. Обанкротившийся отставной генерал Долгушин – это как раз муж Елены – отказывается от мест, которые могли бы вытянуть его семью из нищеты:

Всякая борода тычет тебя пузом и кубышкой. Не угодно ли к нему в подрядчики пойти?.. В винный склад надсмотрщиком… Этого еще не доставало! <…> Зачем я закабалю себя, когда у меня есть план?

Когда ему подбирают еще одно место – акцизного надзирателя на табачной фабрике, гневу генерала нет предела:

“Мне? Мне надзирателем на табачную фабрику? <…> Я шутку допускаю, но есть всему мера. <…> Как Вы смеете?”

Но деваться некуда. Приходится соглашаться.

А к тем, кто живет «не по правилам», имения не закладывает, деньгами не сорит, отношение настороженное. Оставшийся на мели генерал не одобряет образ жизни своего дальнего родственника, живущего, как Диоген в бочке.

Есть тут у нас родственник жены, Куломзов Евграф Павлович. <…> Известный богач, скряга, чудодей, старый холостяк. Одних уставных грамот до пятидесяти писал. И ни одной деревни не заложено. Есть же такие аспиды <…> К нам он давно не ездит. <…> Да он и никуда не ездит… В аглицкий клуб раз в месяц…

Чувства их взаимны. Евграф Павлович в свою очередь тоже не жалует своих разорившихся родственничков. Как понятно из его речи, в своих проблемах они целиком виноваты сами:

Земля та же, ее не отняли. До эмансипации… десятина в моих местах пятьдесят рублей была, а теперь она сто и сто десять. Аренда... вдвое выше... Я ничего не потерял! Ни одного вершка. А доходы больше. Хозяйство я бросил... Зато рента стала вдвое, втрое. И кто же виноват? Скажите на милость. Транжирят, транжирят... и все на вздор. Жалости подобно. Только я не жалею никого...